– Ш-ш-ш, не орите! – Гома высунула голову из своей комнаты. – Мы со Схоластикой всю ночь не спали.

– Все в порядке? – спросил Джек.

– У нее поднялась температура. Я дала ей лекарство, но сегодня она никуда не может ехать.

Гома распахнула дверь, и мы с Джеком зашли. Схоластика спала, откинув одеяла.

– У нее жар, – сказал Джек, садясь рядом с ней.

– Мы не можем ехать без нее. – Я потрогала ладонью лоб девочки. Он был горячий.

– Все равно придется. Сегодня Мо и Габриель должны были забрать ребенка в Маймоси.

– Да, Сумуни, – подтвердила я. Я запомнила все их имена. – А как нам быть со Схоластикой? Ведь я обещала Анне, что отвезу ее в Ванзу.

– Мы отвезем ее потом. Вернее, я отвезу. Ведь ты улетишь, когда мы вернемся. После твоего отъезда я и отвезу девочку. А пока мы сообщим Анне, что она у нас. Не думаю, что это имеет для нее какое-то значение, главное, она будет знать, что Схоластика в безопасности.

– Что-то случилось? – спросил Бахати, заглянув к нам.

– Схоластика заболела. Сегодня она не сможет поехать с нами, – ответил Джек. – Ты можешь задержаться здесь еще немного? До моего возвращения?

– Но, Джек, здесь так скуч… – Он замолк на полуслове, когда Джек назвал сумму. – На эти деньги я куплю для Сьюзи новые шины. И потом ей будут нужны только новые кресла. Пойми меня правильно. Не то что мне тут не нравится, но я скучаю по «Гран-Тюльпану». По туристам, красивым девушкам, кино, ресто…

– Так ты останешься или нет? – спросил Джек.

– Ладно, – ответил Бахати. – Я в деле.

– Мне не нужна нянька, – фыркнула Гома. – Я и сама могу присмотреть за собой и за Схоластикой. Но если ты останешься, тогда больше не ори по вечерам мне или Схоластике, чтобы мы прогнали ящериц из-под твоей кровати. Ясно тебе?

У Бахати хватило приличия изобразить легкое смущение.

– Кто-нибудь хочет завтракать? – тут же воскликнул он и выскочил за дверь, не дожидаясь ответа.

Когда я спустилась вниз, он уже сварил кофе и помогал Джеку с погрузкой.

– Ты продержишься? – спросил Джек у Гомы, когда она вышла нас провожать.

– Все будет нормально. И со Схоластикой тоже. – Она была не из тех, кто обнимает или целует, прощаясь. – Вот за кого я беспокоюсь. – Она кивком показала на Бахати.

– Что ты хочешь этим сказать? – возмутился он. – Никто тут не принимает меня всерьез. Вот почему я…

Джек тронул машину с места, заглушив конец фразы.

– Пока, Гома. – Я помахала рукой, когда мы выезжали задним ходом из гаража. – Пока, Тонкий Ход.

В то утро над фермой висели низкие облака, слегка прибивая клубившуюся за нами пыль. Мы ехали мимо лесистых холмов с высокими муравейниками, вдоль рек. Где-то местность была бурой от засухи, и там на много миль не было ничего, кроме колючего кустарника. Потом дорога обогнула Восточно-Африканскую рифтовую долину, и там открылись такие изумительные виды, что у меня дух захватило. Этот гигантский разлом в земной коре протянулся от Среднего Востока на севере до Мозамбика на юге. Он отчетливо виден даже из космоса. И это была совершенная фантастика! Когда-то я показывала его на карте своим ученикам, а теперь ехала вдоль него, даже потрогала рукой эти крутые скалы. Не так далеко от нас колоссальные грозовые тучи волокли по всему горизонту полосы дождя.

Когда мы подъехали, ливень обрушился на нас серыми, косыми потоками. Дворники скрипели, надрываясь, но все равно видимость не превышала нескольких шагов.

– Нам придется переждать. – Джек съехал на обочину и заглушил мотор.

Мать-природа закатила нам драму, долбила по крыше, стеклам, дверям, словно пыталась нас размазать и превратить в один из шедевров Моне. Это был день неизбежной сырости.

У Джека испортилось настроение, он стал мрачнее тучи. Сквозь рев дождя я еле различала его слова.

– Она оставила меня, – сказал он.

– Кто тебя оставил?

Он не отрывал глаз от окна, смотрел на яростные ручьи, сбегавшие по стеклу.

– Лили. – Он прижал ладонь к стеклу, там, где с другой стороны еще виднелись шоколадные отпечатки детских пальчиков. – Я теряю последние ее следы. – Если бы можно было уловить муку, она была бы вся в паузах между его словами. – Мое дитя там, под большой акацией. Я всегда прихожу к ней во время дождя. Я думаю о том, что ее маленькое тельце мокнет под дождем, мне невыносима мысль, что ей холодно и одиноко. Но сегодня меня там нет, и она оставила меня. Я потерял свою девочку.

Он медленно разваливался, его стены крошились кирпич за кирпичом, словно дом, в котором он жил, был захвачен оползнем. Когда он заплакал, в этом слышалась мучительная боль, словно от открытой раны, запущенной и необработанной. Поначалу рыдания были приглушенными, словно он пытался сдержать свое горе. Насколько глубоко он похоронил его, я не знаю, но оно захлестывало его волнами. Он сгорбился над рулем, вцепился в него, сжимая и разжимая руки, словно искал, за что еще ухватиться, чтобы его не затянуло в новый вихрь боли.

– Джек, – позвала я. Но он был в собственном мире, недоступном для меня.

Это не прекращалось, пока он не отдался этому целиком, не позволил себе утонуть в этом, все его тело сотрясалось, когда боль пронзала его кожу и кости. Когда он наконец поднял голову, то представлял собой картину полного опустошения.

Впервые в жизни я увидела, как кто-то мог излучать чистую силу сразу после чистой боли. Иногда самое героическое, что мы можем сделать, это преодолеть борьбу в себе и вынырнуть на другой стороне. Потому что это не разовое сражение. Мы сражаемся постоянно, пока дышим, пока живем.

Джек прижался лбом к стеклу, оно запотело от его дыхания. Отпечатки пальчиков Лили исчезли, их смыли серебристые потоки, каскадом обрушившиеся на скалы долины. Грозовые тучи ушли дальше, и все засияло, покрытое водяной пленкой. Все стало мок-рым, скользким и новым. Стержни мягкого, лучистого света мерцали в лужах, когда сквозь дымку выглянуло бледное солнце.

– Помнишь, как ты сказала, если я не могу говорить с Лили, то мне нужно просто слушать? – спросил Джек.

– Я не знала до сегодняшнего дня, что ты никогда и не отпускал ее…

– Я слушаю. – Он показал на другой конец долины.

Там, на фоне графитового горизонта появилась нежная цветовая арка.

– Радуга.

– Лили любила радугу. У нее все было цвета радуги – носки, карандаши, брелок, футболка… – Он уплыл куда-то мыслями, словно открывал в это время заново красоту новорожденного света. – Я велел ей танцевать в грозу. Именно это она и делала. Привлекала мое внимание. Все это время я искал ее не там, где нужно – в дожде, в громе и молнии. А все это время… вон она, прячется в радугах.

Мы молча сидели и наблюдали чудо, возникшее из солнца, дождя и цвета. Потом Джек вздохнул и завел машину.

– Я вижу тебя на другой стороне, моя девочка, – сказал он радуге.

* * *

Деревня Маймоси притулилась на берегу реки. Возле нее на лугу росли баобабы. Лишенные листьев и плодов, они тянули к небу ветви, похожие на огромные корни. Казалось, будто их выдернула из земли мощная рука и перевернула корнями кверху.

Деревня оказалась больше, чем я ожидала; возле широкой дороги стояли небольшие загоны для скота. После дождя на дороге было грязно, но это никого не останавливало; жители ходили по ней в резиновых шлепанцах. Женщины с бритыми головами продавали фрукты и овощи и громко торговались. Мясник в красной бейсболке вывешивал блестевшие на солнце отрубы козлятины. На него с надеждой взирали сбежавшиеся псы. Тонкий дым поднимался от печек на древесном угле; торговцы заваривали чай с молоком и жарили для клиентов желтый хлеб мандази.

Мы припарковались у реки и вышли из машины. Женщины стирали белье, сидя на корточках, и развешивали его на терновнике. Дети тащили домой ведра, расплескивая воду и оставляя за собой мокрые дорожки. Пастухи с ослами и домашним скотом ждали своей очереди на водопое.

– Бонго флава! Бонго флава! Глядите! – Нас окружила процессия детей. Они колотили в горшки и сковородки – красивые дети с лицами, присыпанными золой из очагов.

– Что такое «Бонго флава»? – спросила я у них.

Они посмотрели на меня так, словно у меня выросло две головы, и расхохотались.

– Музыка! – объяснила потом одна из девочек. – Тебе понравится.

– Спасибо, но только я не для этого сюда приехала. – Я пыталась выпутаться из сплетения рук, когда они потащили меня с собой. – Мы ищем Сумуни. Вы знаете Сумуни?

– Да! Пойдем к Бонго флава!

Я бросила вопросительный взгляд на Джека, когда меня протащили мимо него.

– Нам надо выяснить, – сказал он. – Похоже, что сейчас сюда сбегутся все дети. – Он показал на детей, усевшихся в кружок возле импровизированной сцены. Она напоминала боксерский ринг – на четырех деревянных столбиках была натянута веревка. Появился оркестр – трое ребятишек с самодельными музыкальными инструментами. Один мальчишка положил в ведро воды перевернутую тыкву. Вероятно, барабан. Другой держал в руках обувную коробку с натянутыми на нее резинками. Я не поняла, для чего. Последняя, это была девочка, гремела двумя жестяными банками с камешками, привлекая внимание к сцене.

– Ниамаса! Тише! – сказала девочка.

В наступившей тишине на ринг вышла маленькая фигурка в балахоне с капюшоном. На самом деле это было одеяло, перевязанное в талии цветастым поясом, вероятно, от женского платья.

– Хорошо! Начинаем! – объявил мальчишка; он откинул капюшон и повернулся к зрителям, подражая Майклу Джексону.

– Сумуни! Сумуни! Сумуни! – скандировали дети, размахивая над головой руками.

– Ну, разрази меня гром, – пробормотал Джек. – Блин, Сумуни тут суперзвезда.

Сумуни носился по сцене, бледный полубог с огненно-рыжими волосами, и выкрикивал строчки рэпа на смеси английского и суахили. У него не было микрофона, но его голос без усилий разносился по деревне, привлекая народ. Все смеялись, слушая его слова, глядя на его прыжки, но больше всего на его манеру держаться. И не важно, что не было нормальной музыки или что обувная коробка с резинками была плохой заменой гитары.