Эмма Скотт - Дотянуться до звёзд

Всего через неделю Отем, к удивлению Коннора, прилетела обратно и явилась прямиком к нам домой.

– Привет, – тихо сказала она, роняя сумку на пол.

– Привет, – ответил Коннор.

Они начали целоваться прямо у двери, а потом Коннор увел ее к себе в комнату.

«Она никогда не узнает. Никогда».

Я пошел бегать. Мчался все быстрее и быстрее, пока совершенно не выбился из сил. Безуспешно пытался выжечь чувства к Отем, глубоко проросшие в сердце, пытался убедить себя, что мне достаточно их счастья. Ведь я любил их обоих больше, чем кого бы то ни было на свете.

Два моих любимых человека.

Отем

В пятницу, накануне Дня благодарения, я пришла в «Белый султан» за чеком на зарплату. Впервые я боялась дня получки. Полученной суммы не хватит, чтобы вытащить меня из финансовой ямы, образовавшейся в моем бюджете из-за десяти дней, проведенных в Небраске.

Папу выписали из больницы, и мама разместила его в комнате на первом этаже. Там имелась отдельная ванная, так что ему не придется подниматься по лестнице. Он настаивал, чтобы я сразу вернулась в Массачусетс, дабы не отставать в учебе и не пропускать работу. Мне очень не хотелось уезжать. Папа все еще выглядел страшно бледным и худым. Дела на ферме шли плохо и с каждым днем становились все хуже и хуже, особенно теперь, когда отец лежал в постели.

– Здесь ты ничего не сделаешь, – уговаривал меня папа. – Если хочешь помочь, возвращайся в колледж. Достигни своей мечты.

– Я уже не знаю, в чем эта мечта заключается, папочка, – вздохнула я.

– Ты поймешь со временем, и когда это случится, ты удивишься, что не замечала очевидного прежде, ведь ответ все это время был у тебя под носом.

В кафе-пекарне я увидела Уэстона – он сидел на своем обычном месте в углу, обложившись учебниками. Он что-то быстро записывал в тетрадь: губы плотно сжаты, взгляд прикован к листу бумаги. Я поздоровалась с Филом, зашла в заднюю комнату за зарплатой, потом снова выскользнула в зал и поскорее разорвала конверт, торопясь встретиться лицом к лицу с неизбежным.

Увидев проставленную в чеке сумму, я замерла, приоткрыв рот, на глаза навернулись слезы – на пятьсот долларов больше, чем положено.

«Господи, Эдмон…»

– Ты в порядке?

Сидевший за столом Уэстон смотрел на меня в упор, на его лице было написано беспокойство. Я вытерла слезу и села на стул напротив него, положив чек на стол.

– Доброта Эдмона выбивает меня из колеи. Он выдал мне премию в честь Дня благодарения. – Я пальцами изобразила в воздухе кавычки. – Вот только это никакой не бонус. Эдмон хочет возместить мне деньги, которые я потеряла, отправившись в Небраску.

– Вполне в духе Эдмона. Но ты не любишь становиться объектом благотворительности, – заметил Уэстон.

Я покачала головой.

– Гордость – странная вещь. Если бы человек, который мне небезразличен, попал в беду, я бы не задумываясь дала ему денег. Почему же так трудно принять помощь?

Уэстон кивнул.

– Ага, мне это знакомо. Но ты справишься? – Он указал на конверт. – С деньгами у тебя все будет в порядке?

– Не знаю. – От страха меня начало подташнивать. – Я действительно не знаю, смогу ли остаться в колледже. И вообще, нужно ли мне дальше учиться. Моя семья так страдает, что я чувствую себя эгоисткой. Я чувствую, что ничем не могу им помочь, вдобавок я так далеко от них.

– Насколько все плохо? – спросил он.

– Не блестяще. Еще до сердечного приступа папа испытывал недостаток в рабочих руках. Вероятно, он сам работал на износ, чтобы восполнить нехватку рабочих, а ведь сейчас посевная. Это самый важный сезон в году, и мой брат говорит, что мы должны банку деньги по старой ссуде. Папе придется продать часть земли, чтобы погасить долг.

Лицо Уэстона стало задумчивым, он кивнул. Этот парень все замечал и ничего не упускал.

«Его блестящий ум…»

Я выдохнула и помахала рукой.

– Вообще-то я ненавижу разговоры о деньгах. Мне казалось, спортивный сезон закончился. Что такой бегун, как ты, делает в подобном месте?

– Лучшие углеводы в городе.

Я рассмеялась и указала на лежавшие на тарелке хлебные корки, оставшиеся от сэндвича Уэстона.

– Ты будешь это есть?

– Угощайся.

Я откусила кусок хрустящего хлеба.

– Углеводы я могу себе позволить. А вот деньги принимать тяжело.

– Так всегда, – заметил Уэстон.

Я снова засмеялась и указала на его учебники.

– Я тебя отвлекаю?

– Я в порядке, – сказал Уэстон, глядя на меня с теплотой. – А ты?

– Не особенно. В довершение всего я паникую из-за учебы и из-за проекта для Гарварда. – Я пригладила волосы, перебросила длинные пряди за спину. – Я просто тону. Если я не доберу баллов, у меня возникнут проблемы уже сейчас, а о Гарварде вообще придется забыть.

Уэстон кивнул.

– Я получил стипендию от НССА, и ее хватало только до этого года. Мне удалось растянуть ее на текущий год, потому что родители Коннора платят за жилье. А вот следующий год?

Он пожал плечами.

– Кредит на учебу? – предположила я.

– Не хочу вешать на себя еще и этот долг. Моя мать всю жизнь живет в долг. Подобная перспектива пугает меня до икоты. Вот, подумываю, не записаться ли в армейский резерв.

Я откинулась на спинку стула.

– Армия. Ты серьезно? Ситуация в Сирии сейчас очень обострилась, да и война в Афганистане, похоже, никогда не закончится.

– Это же просто резерв, – заметил Уэстон. – Один выходной в месяц.

– А если он совпадет с соревнованиями?

Он снова пожал плечами.

– Самое главное – мне нужно позаботиться о матери и сестрах, а чтобы это сделать, мне нужен диплом и приличная работа.

«Мать и сестры. Ни слова об отце. Уэстон никогда не говорит о своем отце».

– Мне так хочется познакомиться с твоей семьей, с нетерпением жду этих выходных, – сказала я.

– Лучше морально подготовься, – посоветовал мне Уэстон. – Ты буквально окажешься в одном из фильмов Марка Уолберга.

Я засмеялась.

– Кажется, Коннор ужасно нервничает из-за этого дня. Родители и впрямь так сильно на него давят?

– В глубине души Дрейки хорошие люди, – ответил Уэстон. – Они хотят, чтобы Коннор был лучше, просто не понимают, что для этого ему не обязательно заниматься отцовским бизнесом, политикой и учиться в колледже.

Я кивнула.

– Думаю, он был бы счастливее, открыв свой спортбар.

– У него бы отлично получилось. – Уэстон постукивал по бумаге шариковой ручкой. – По крайней мере, диплом экономиста ему в этом поможет, даже если он и не желает с головой погружаться в науку.

– Могу я задать тебе вопрос?

– Конечно.

– А ты сам хочешь посвятить свою жизнь экономике? Уолл-стрит?

– Почему бы и нет? – медленно проговорил он.

– Не знаю. – Я улыбнулась и посмотрела на него с прищуром. – С одной стороны, мне кажется, что ты не создан для работы с цифрами и деньгами. С другой стороны, я думаю, из тебя получился бы отличный, беспощадный стервятник с Уолл-стрит.

Сначала у него округлились глаза, потом его улыбка стала шире – искренняя улыбка, лишенная иронии или язвительности. Она становилась все шире, и в итоге Уэстон засмеялся своим низким голосом. Смешок получился очень сексуальный.

– Смейся сколько хочешь, – усмехнулась я. – Должна сказать, сейчас я немного горжусь собой.

Его смех перешел в фырканье.

– Не знаю, какой титул мне нравится больше: Амхерстская Задница или Стервятник с Уолл-стрит.

Я состроила рожицу.

– Мне не нравится это прозвище «Амхерстская Задница». Откуда оно взялось?

– По большей части благодаря другим бегунам.

– Это потому, что ты не даешь им возможности узнать тебя получше. У тебя, как и у всех людей, есть скрытые хорошие качества, хоть ты и считаешь, что чувства похожи на миндалевидные железы.

Уэстон нахмурился.

– Когда я такое говорил?

– В день, когда мы познакомились в библиотеке. Ты сказал, что чувства – как миндалевидные железы, пользы от них нет, но они могут стать источником дискомфорта, и лучше бы их удалить.

– Я действительно так сказал.

– Ты по-прежнему так думаешь?

Он посмотрел на меня своими океанскими глазами.

– Больше, чем когда бы то ни было.

Атмосфера за столиком вдруг накалилась, расстояние между нами словно сократилось с нескольких футов до нескольких дюймов. В памяти всплыл сон, приснившийся мне в Небраске, про то, как я целовала Коннора, а открыв глаза, увидела Уэстона…

Я кашлянула и отвела взгляд, хотя какая-то часть меня хотела оказаться ближе к Уэстону и узнать больше.

– Что? – мягко спросил он.

– Я не могу тебя раскусить, Уэстон Тёрнер.

– Почему ты всегда зовешь меня Уэстоном, а не Уэсом?

Я пожала плечами.

– Уэс – это, вообще-то, сокращение от «Уэсли». А имя «Уэстон» уникально.

– Только ты так меня называешь.

– Тогда я, видимо, тоже уникальна.

Едва заметная улыбка тронула его губы.

– Так и есть.

– Можно я воспользуюсь своим уникальным статусом и задам еще один, более личный вопрос?

– Спрашивай смело. Только учти, я могу воспользоваться своим статусом Амхерстской Задницы и уклониться от ответа.

– Где твой отец?

Уэстон стиснул зубы, в сине-зеленых глазах промелькнул гнев, но так же быстро исчез.

– А это, – проговорил он, – вопрос на миллион долларов.

– Ты не знаешь?

– Он свалил, когда мне было семь.

– Он просто… ушел?

– Пытался сбежать потихоньку, как последний трус. Ему не хватило смелости предварительно объясниться с моей мамой или посмотреть в глаза мне и моим сестрам и сказать, что он нас бросает. Но мы его поймали.

Мои глаза округлились.

– Поймали?

– Ма и я, – пояснил Уэстон. – Я был в школе, у меня подскочила температура, и Ма забрала меня с уроков. Когда мы вернулись домой, отец как раз грузил чемоданы в машину.