Эмма Скотт - Дотянуться до звёзд

– О боже. – Я взяла его за руку. – Уэстон… Что же вы сделали?

Он пожал плечами – получилось резкое, рваное движение.

– Он уехал, не сказав мне ни слова, и я за ним гнался.

– Гнался.

Он кивнул.

– Я бежал за машиной, но он так и не остановился.

Я откинулась на спинку стула.

– Боже. Мне так жаль.

– Ага. Вот так.

Мое сердце разрывалось от боли; теперь мозаика по имени Уэстон Тёрнер полностью сложилась. Он не моральный урод, а брошенный, поставленный в тупик ребенок, который вырос, но до сих пор гонится за той машиной.

– Наверное, тебе было очень тяжело жить и не знать, почему он ушел, – сказала я.

– Мне плевать, почему он так поступил, – ответил Уэстон. – Мне неинтересно, почему он оказался такой слабой, трусливой пародией на мужчину. К тому же за минувшие годы я придумал для него миллион других оскорблений. Легко ответить на вопрос «почему». Гораздо труднее было понять, как жить теперь.

– Что ты имеешь в виду?

Одно долгое мгновение Уэстон смотрел на меня.

– Он бросил мою мать, не заплатив аренду за дом, а она работала в парикмахерской и другого дохода не имела. Он бросил ее с тремя детьми на руках. «Что теперь?» Этот вопрос довлел над нами годами. «Что теперь?»

Я подалась вперед, напряженно ловя каждое слово; никогда еще я не слышала от Уэстона таких длинных речей. Он говорил тихим, напряженным голосом, его акцент стал заметнее, он словно забыл, где находится, забыл про меня и погрузился в воспоминания о событиях своего детства.

– С кем мне поговорить, если я влюблюсь в девушку? – продолжал он. – Кто научит меня бриться или водить машину? Каждую ночь Ма льет слезы, а потом начинает пить слишком много пива, так что же я могу сделать? Мои сестры бросают школу и идут работать, заводят отношения с какими-то неудачниками, потому что считают, что так и положено и никого получше они не найдут. Для них это цикл, а для меня маятник. Мое детство болталось между «Что теперь?» и «Что я сделал не так?».

Его длинные пальцы поигрывали ручкой, так что та задевала стену, и на ней оставались черточки.

– Ты не сделал ничего плохого, – проговорила я, с трудом сглотнув ком в горле. – Ты был маленьким мальчиком. В случившемся не было твоей вины.

Уэстон поднял глаза и посмотрел на меня почти с улыбкой.

– Иногда это тяжелее принять, чем деньги. – Он выронил ручку, прижал костяшки одной руки к ладони другой и похрустел суставами. – В общем, такова моя печальная история, у всех такие есть.

По сравнению с его рассказом моя история была просто волшебной сказкой. Я попробовала представить, что папа бросил бы маму, Трэвиса и меня, не сказав ни слова, ничего не объяснив. Я бы тоже винила себя, искала защиты, строила внутренние стены, чтобы отгородиться от чувств, чтобы больше никогда не испытывать такой боли. Родители дарят своим детям любовь, не прося ничего взамен, а отец Уэстона нарушил это великое правило.

«Не удивительно, что Уэстон сердит, – подумала я. – Не удивительно, что он отгораживается от людей, не хочет ни с кем сближаться». Мне на ум пришло старое выражение: «Мы принимаем любовь, если верим, что заслуживаем ее». Мне стало горько и обидно за Уэстона.

– Не важно, – сказал он. – Я не хотел вываливать на тебя все это.

– Я сама тебя попросила.

Уэстон снова посмотрел на меня, и в свете ламп его сине-зеленые глаза мерцали, как океанские глубины.

– У всех есть скелеты в шкафу. Жизнь Коннора не становится проще от наличия денег и обоих родителей. Наоборот, на него оказывается двойное давление. А на мне лежит ответственность за мать и сестер.

– Раз ты берешь на себя ответственность, значит, никакой ты не моральный урод.

– Я знаю, но…

– Что «но»?

– Ничего. Все просто. Я злюсь на своего отца и не знаю, как этого избежать.

Я потянулась через стол и накрыла его руку своей, потому что не знала, что сказать, как ему помочь. Я могла только взять его за руку.

Наши взгляды встретились, сине-зеленые глаза Уэстона потеплели, потом он посмотрел на наши соединенные руки, лежащие на столе. Его длинные пальцы охватывали мою ладонь, большой палец скользил по моей коже. В моем сне он большим пальцем гладил меня по щеке…

У меня часто забилось сердце, и я тяжело сглотнула.

– Уэстон…

Тут за окнами пекарни пронзительно засвистел ветер, его порыв принес и прилепил к стеклу газету, а потом унес прочь, в холодные объятия надвигающейся зимы. Уэстон замер и убрал руку.

– На улице холодно, – сказал он. – Как ты будешь добираться домой?

– Мы с Коннором должны были встретиться. – Я посмотрела на свои наручные часы. – Пять минут назад. Мы хотели пойти куда-нибудь поесть. Хочешь с нами?

– Нет, спасибо.

Я прикусила губу, не желая оставлять Уэстона одного. Мне хотелось снова взять его за руку или обнять. Он, конечно, уже взрослый, но у меня перед глазами стоял маленький мальчик на пустой улице, глядевший вслед уехавшему отцу.

«Я хочу снова его коснуться».

Эта мысль казалась одновременно ужасно неправильной и в то же время правильной. Я попыталась придумать, что бы такое сказать, желательно нейтральное.

– Ты уверен? Я слышала, твоя машина сломалась.

– Сломалась, – подтвердил Уэстон. – Но Коннор и один его приятель отогнали ее в ремонтную мастерскую, и, пока я был на занятиях в понедельник, ее починили.

У меня в груди потеплело, я испытала что-то вроде облегчения.

– Типичное поведение для Коннора, – проговорила я. – У него великодушное сердце.

Уэстон кивнул и начал быстро убирать свои вещи в сумку.

– На следующей неделе, когда ты познакомишься с его родителями, с твоей стороны было бы очень уместно сказать им об этом.

– Непременно скажу.

– Помяни черта, – пробормотал Уэстон и кивнул на дверь.

Вместе с порывом холодного ветра в пекарню влетел Коннор и быстро оглядел столики.

Увидев меня, он улыбнулся шире, но, когда заметил Уэстона, улыбка исчезла с его лица.

– Привет, – сказал Коннор. – Как дела?

Я встала и обняла его за шею.

– А мы как раз говорили о тебе.

– Вот как? – Он быстро меня поцеловал, не сводя глаз с Уэстона.

Уэстон тоже встал.

– Я как раз собирался уходить.

– Мы направляемся в «Боко 6», – сообщил Коннор. – Ты голоден?

– Не-а, мне и так хорошо. – Уэстон закинул сумку на плечо. – Увидимся дома.

– Пока, Уэстон, – сказала я.

– Ага.

Он толкнул входную дверь. Коннор, нахмурившись, наблюдал, как его лучший друг уходит. Я погладила его по голове – этой самой рукой я совсем недавно касалась руки Уэстона.

– Все хорошо? – спросила я, чувствуя себя лгуньей. Обманщицей. Изменщицей.

«Я просто утешала Уэстона, только и всего».

Коннор моргнул и посмотрел на меня.

– Думаю, да. Просто я нервничаю из-за Дня благодарения. Немного растерян.

– Не волнуйся. Я вот, например, с нетерпением жду этого дня.

– Тогда я передумал. – Он улыбнулся своей счастливой улыбкой, крепко обнял меня, и мы поцеловались. – Все просто прекрасно.

«Все прекрасно», – подумала я, когда мы вышли из пекарни прямо в объятия холодного ноябрьского ветра. Коннор обнимал меня за плечи сильными руками, его тело согревало меня. Я смотрела, как Уэстон идет к своей машине и садится в нее. Один.

«Все хорошо. Правда?»

Уэстон

В среду вечером мы отправились в Бостон на «Хэллкете» Коннора, предварительно загрузив в багажник вещи, которых должно было хватить трем людям на четыре дня. Отем ехала на переднем пассажирском сиденье. Я устроился сзади, вставил в уши наушники и включил музыку, чтобы не слышать, о чем будет щебетать сладкая парочка. Мне было невыносимо видеть их соединенные руки, покоящиеся на автомобильной консоли.

Коннор весь издергался. Отем изо всех сил пыталась его успокоить, но я гадал, не жалеет ли она о том, что отправилась с нами, вместо того чтобы провести День благодарения вместе с собственным отцом.

Наконец мы подъехали к резиденции Дрейков, роскошному особняку, расположившемуся на Дартмут-стрит. Коннор заглушил мотор и, прищурившись, поглядел на дом.

– Чувствую себя так, словно вот-вот предстану перед судом, – пожаловался он. – Вещественное доказательство номер один, – добавил он, кивая на серебристый «Ягуар», припаркованный перед домом. – Джефферсон уже здесь.

Отем потрепала его по плечу, погладила по голове.

– Мне жаль, что ты так переживаешь.

Коннор вымученно улыбнулся.

– Не-а, мне нужно хорошенько испугаться. Моим родителям это понравится.

Отем ничего не сказала, но я почти прочитал ее мысли, видя, как она поджала губы.

«Коннор печется о себе и совершенно не думает о том, понравится ли Отем его родителям».

Коннор набрал нужную комбинацию цифр на панели, чтобы открыть кодовый замок, и распахнул дверь.

– Оставь надежду, всяк сюда входящий, – произнес он.

Дом гудел от разговоров и смеха. В воздухе витали ароматы свежеиспеченного хлеба, жареного мяса, тушенных в соусе овощей.

– Ух ты, как красиво, – проговорила Отем. Она завертела головой, и оборка на вороте ее простого синего платья шевельнулась, погладив белую шею. Девушка запрокинула голову, посмотрела на хрустальную люстру, висящую высоко под потолком, и из ее пучка высвободилась прядь волос, упав на чистый лоб. Отем поправила висевшую на плече сумочку. – Вот теперь уже я нервничаю.

Из гостиной появилась мать Коннора и приветствовала нас словами:

– Здравствуйте, мои дорогие.

Сенатор Виктория Дрейк очень эффектно выглядела в бледно-бежевом брючном костюме, на шее у нее поблескивала нитка жемчуга. Волосы она распустила, хотя на службу неизменно ходила со строгим пучком. Она излучала рафинированную элегантность и материнское тепло, однако ее глаза смотрели цепко. Эта женщина писала законы штата Массачусетс, а также диктовала правила семейства Дрейк.