Неожиданно в дверь позвонили.

— Кто это? — спросила Туся.

— Наверное, мать пришла, — небрежно ответил Герман.

— Я открою? — Туся и боялась и хотела познакомиться с матерью Германа.

— Сиди, — почти приказал он. — Ключи есть — сама откроет.

Было слышно, как в дверях завозились с ключом.

— Кто дома? — послышалось из прихожей. Герман не откликался.

— Все! — послышался издалека голос Сережи. Все дома!

На пороге комнаты появилась мать Германа. Это была красивая, полная женщина с карими глазами. Очень короткая стрижка ничуть не портила ее; густые темные волосы смотрелись как маленькая шапочка. На ней был строгий, деловой костюм и много золотых украшений. Она покачивалась в дверях, опираясь на косяк, и без труда можно было заметить, что женщина пьяна.

— Привет всем! Вот и я пришла! — радостно объявила она.

— Здравствуйте, — почтительно сказала Туся.

— Как всегда не вовремя, — злобно заметил Герман.

— Фу, какой ты невоспитанный, сынок, — с пьяной обидой проговорила мать. — Никакого почтения к родителям! — и бессильно развела руками.

На минуту она как будто пришла в себя и заметила присутствие постороннего человека.

— Ната, это ты? — обрадовалась она. — Что-то давно к нам не заходила!

Туся побледнела, и губы ее задрожали. Она хотела сказать, что ее зовут Туся и что она просто похожа на Нату, но Герман не дал ей и рта открыть. Он сел на кровати и закричал:

— Мама, прекрати! — На лице у Германа появилось знакомое Тусе выражение бешенства. — Замолчи сейчас же!

— Я что, уже не могу поздороваться с гостьей? Это в своем-то доме? — не на шутку обидел ась женщина.

— Мама! — в комнату вбежал Сережа. — Мама, пойдем отсюда! Ну же, пойдем со мной!

Он попытался вывести ее из комнаты, дергая за рукав пиджака, но она стояла, даже не шелохнувшись.

— Я хочу поговорить с Натой! — капризно заявила она. — Имею я на это право?

Все присутствующие молчали. Герман вращал зрачками, сдерживая приступ бешенства, Сережа продолжал легонько тянуть мать за лацкан пиджака, а Туся сидела, неестественно выпрямив спину, и с ужасом ждала — что будет дальше. Раньше ей никогда не приходилось быть свидетелем семейных сцен, и она чувствовала себя маленькой, растерянной и глупой.

— Почему ты так давно к нам не заходила? — снова спросила мать Тусю.

И не успела та ответить, что ее путают, как мать продолжила:

— Можешь не отвечать. Я и так все знаю — сердце матери не обманешь. Вы поссорились с Германом.

— Я… — начала было Туся, но ее никто не слушал.

— Знаю, что у него невыносимый характер. Иногда мне самой не верится, что это мой сын. Но он тебя любит — это правда. А с этим нельзя не считаться.

Мать тяжело вздохнула и провела рукой по ежику волос. Издалека она казалась молодой, но вблизи было видно, как много морщин у нее вокруг глаз.

— Спасибо, но я не… — опять начала Туся.

— Теперь вы опять вместе, и я рада. Правда, рада. Потому что ты всегда мне нравилась.

Тусе было больно слышать эти слова. Она чувствовала себя подделкой под бывшую девушку Германа, неумелой и бездарной подделкой. Ей захотелось убежать из этого странного дома, где все принимают ее не за ту, кто она есть, и дать волю слезам.

Но вместо этого она сидела, слегка опустив голову, и слушала пьяные признания матери Германа.

— Мама, — как можно спокойнее сказал Герман. — Я хочу, чтобы ты ушла.

Мать вздрогнула, как если бы ее ударили плеткой, и втянула голову в плечи.

— Как это — ушла? Куда ушла?

— Да мало ли куда! — хриплым от болезни голосом закричал Герман. — Я просто хочу, чтобы ты оставила, меня в покое.

— Нет, ты послушай, — обратилась женщина к Тусе, как будто искала у нее поддержки и защиты, — как он разговаривает с матерью!

— Все твои слова — сплошное притворство. Ты никогда по-настоящему не интересовалась моей жизнью. Просто любишь совать свой нос, куда не просят!

— Герман. — Глаза его матери увлажнились, в голосе появились жалостливые нотки. — Не надо так.

— Уходи, не могу больше тебя видеть! — вопил Герман. — Убирайся!

Его мать повернулась и вышла.

— Мама, не надо! — услышала Туся голос Сережи.

Хлопнула входная дверь, каблуки заспешили к лифту.

Сережа заглянул в комнату и взволнованно сказал:

— Герман, она уходит.

— Скатертью дорога, — огрызнулся тот.

— Она поедет на машине, — канючил Сережа. — Скажи ты, останови ее!

— Ей же нельзя за руль в таком состоянии, — вступилась Туся. — Это очень опасно. Ты должен ее остановить.

— Туся, запомни. — Его тон был таким ледяным, что ей показалось, как будто ее окатили водой из проруби. — Я никому ничего не должен. К тому же давай договоримся — со своими родственниками каждый разбирается сам. Моя мать — это моя проблема, поняла?

Туся молчала, все ниже опуская голову. Она чувствовала себя лишней и чужой в этом доме.

— Кроме того, я устал и хочу спать. — Герман повернулся лицом к стене и накрылся одеялом почти с головой. — Не возражаешь?

— Хорошо, — сказала Туся, вставая — Я тебе завтра позвоню.

Герман ничего не ответил.

Туся вышла на улицу и вдохнула полной грудью.

Она испытывала облегчение оттого, что покинула этот непонятный дом, где люди могут кричать так громко, что барабанные перепонки, того гляди, лопнут.

«Просто у него температура, поэтому он такой раздражительный», — оправдывала она Германа. И все равно была рада, что теперь может пойти к Лизе, спокойно посидеть и рассказать обо всем, что случилось.

«Может быть, тогда все встанет на свои места?» — думала она. Ведь Лиза всегда умела находить нужные слова, чтобы успокоить подругу.

9

— Какой кошмар! Какой ужас! — то и дело повторяла Лиза, слушая рассказ Туси.

Онисидели на кухне, потому что это было их любимое место, пили кока-колу, ели печенье и разговаривали.

— Если ты будешь так реагировать, вообще ничего не стану рассказывать, — обиделась Туся.

— Ну, прости, прости, — поспешно сказала Лиза. — Больше не буду. Хочешь, намажь печенье повидлом?

Туся улыбнулась и взялась за ложку.

Ей нравилось бывать у Лизы, потому что та всегда угощала ее чем-нибудь вкусненьким, а когда на душе так тревожно, невозможно обойтись без сладкого.

— Туся, хочешь знать мое мнение? — спросила Лиза, когда рассказ был окончен.

— Угу, — пробурчала Туся, потому что рот у нее был забит печеньем.

— Помнишь, как там в той песенке? «Забирай свое и беги, беги, беги, уноси свои ноги, ноги, ноги». По-моему, именно так тебе и следует поступить.

— Но почему? — воскликнула Туся.

Конечно, многое в поведении Германа и ей самой казалось странным, но о том, чтобы расстаться с ним, она и подумать не могла.

— Сказать по правде, он меня пугает, — призналась Лиза. — Мне очень не понравилось то, что он сделал с Егором. Теперь, с рукой на пере вязи, он даже вызывает у меня симпатию…

— С рукой на перевязи? — переспросила Туся. А что с ним?

— Ой, я и забыла, что ты прогуляла школу и ничегошеньки не знаешь! — спохватилась Лиза. — У Егора-то нашего рука вывихнута. И знаешь, благодаря кому?

— Догадываюсь, — погрустнела Туся.

— Оказывается, он ничуть не притворялся, когда завывал от боли. Теперь ходит с забинтованной рукой и перекошенным лицом. Так что ты можешь гордиться — из-за тебя происходит смертоубийство.

— Да уж, какая тут гордость, — горько сказала Туся.

Раньше ей всегда хотелось, чтобы ее защищали, за нее сражались, ведь это так романтично. Но когда она представила покалеченного Егора, то поняла, что в этом нет ничего романтичного.

— Тебе не кажется, что слишком много трагедий вокруг одного человека? — внезапно спросила Лиза. — Ты о чем? — Туся думала о своем, и Лизины слова вывели ее из задумчивости.

— Смотри, отец Германа сгорел на даче, его девушка погибла какой-то дикой, нелепой смертью, при первом же знакомстве с Егором он сломал ему руку. Не многовато ли?

— Многовато, — подтвердила Туся, но тут же добавила: — Бывает же так, что одни люди живут себе припеваючи, а на других падает несчастье за несчастьем?

Лиза в задумчивости потерла висок.

— Кому жизнь — карамелька, а кому — одни муки? Бывает и так, — согласилась она. — Но все, что связано с Германом, кажется мне очень подозрительным. Кстати, ты видела хотя бы одного его друга?

— Нет, — ответила Туся.

— Вот это тоже странно, — сказала Лиза и начала ходить по кухне из угла в угол.

— Сначала я думала, что он меня не хочет знакомить со своими друзьями, — призналась Туся. — Но потом он сказал, что их у него нет, потому что он… — Она вспоминала слово: — О! Самодостаточный!

— Ни одного друга за всю жизнь! Это плохо говорит о человеке, — категорично заявила Лиза.

Может быть, близких друзей не может быть много, но знакомых должно быть пруд пруди, в. этом Лиза была убеждена. Должны быть люди, которым ты можешь позвонить, и они будут рады, или с которыми ты можешь встретиться и поговорить о том, что волнует.

Другие люди — это зеркала, отражаясь в которых мы можем понять свою истинную ценность, а когда перед человеком нет зеркала, он быстро теряет человеческий облик.

— Кроме того, — продолжила Лиза вслух, — если человек хамит своим родственникам, не думай, что с тобой он будет обращаться по-другому.

— Это ты о его матери?

— Да, о ней. Уж не знаю, что она ему сделала, а только никакая мать не заслуживает, чтобы с ней так разговаривали.

Туся приуныла, даже перестала есть печенье и замолчала. А Лиза разозлилась на себя за то, что огорчила лучшую подругу, но, когда хочешь добра, часто приходится делать больно.