– А финмен – это что? – спросила Ира.

– Финансовый менеджмент, – вскользь, как само собой разумеющееся, пояснил Максим.

– А… – уважительно протянула она. Финмен – это серьезно. Финмен она в университете не изучала.

Максим явно красовался своей продвинутостью и приобщенностью к таинственному и не всякому смертному доступному миру процентов, акций и курсов валют.

Приобщенностью хотя бы на словах и бумаге. Странно, что раньше Ира не замечала его смешной детской склонности красоваться этаким молоденьким петушком. Худеньким, неопытным, не особенно цветастым, но ведь петушком, а не какой-нибудь там непродвинутой глупой курицей! Хорошо хоть она никогда не заблуждалась насчет его отношения к ней. Понимала, что в ней его интересует лишь возможность заработать, пусть не особенно много, но ведь с чего-то надо начинать путь в большой бизнес. Что ж, мальчик знает, чего хочет, а это не так уж мало стоит в этой жизни. Она, например, в его возрасте и понятия не имела, ради чего стоит спать со своим начальником. Ей и в голову не приходило, что она такая великая ценность, чтобы за секс с ней полагалось вознаграждение. Хотя чего на зеркало пенять, сама затащила мальчишку в постель.

– Финансовый менеджмент? – повторила она тоном прилежной ученицы. – Отлично. Жаль, что я ничего не понимаю в финансовом менеджменте. Зато, смею надеяться, чуток смыслю в детской литературе. Так что, если позволите, Максим Павлович, просмотрю ваши предложения по авторам.

Максим пожал плечами и повернул к ней свой безупречный мужественный профиль. Не профиль, а произведение искусства. Залюбуешься. Тем более что в перечне авторов, серий и тем любоваться было не на что. Стандартный набор.

– Это еще что… – мечтательно протянул Максим, встал и заглянул в список через Ирино плечо.

Ира напряглась и уже не могла сосредоточиться, потому что, как большинство пишущих людей, терпеть не могла, когда заглядывали через плечо.

– Это еще что! На книжках все равно приличных бабок не срубить. Надо к ящику подбираться, к видео.

Сценарии, сериальчики, программы. Это совсем другое дело и с издательством хорошо сочетается. Там, на телике, правда, гадюшник еще тот, но при желании можно пробраться. У Эдика есть кое-какие концы. Представляешь, как здорово: пошла книжка хорошо, раз – и быстренько видео состряпали. Сериал или мультик какой. Ир, хочешь по своей сказке мультик, а?

Заканчивая свою восторженную тираду, Максим привычно и незаметно уселся перед ней на корточки, перешел на ты и даже положил ладонь ей на колено.

– Не хочу, я ничего не хочу! – дернулась она в ответ то ли на его предложение о мультике, то ли на его прикосновение, то ли на все вместе.

Максим быстро встал, перебрался на свое место и, собирая бумаги в черную кожаную папку, резким, отстраненно-деловитым тоном спросил:

– Почему?

Ира могла бы объяснить. Объяснить, как, ложась спать, каждый вечер мечтала о своем детском издательстве. Настоящем, добром, умном. Как бродила по книжным и смотрела на детей и родителей. Как каждую уходящую в печать рукопись с трудом отрывает от себя, без конца перечитывая и делая правки. Как каждую новую книжку гладит и нянчит, словно новорожденное дитя. Как помнит до сих пор свою первую самостоятельно прочитанную книжку – сборник экзотических африканских сказок без обложки. Эти сказки ей не читали вслух, думали, что она еще мала. А она прочла сама и долго плакала над историей о несчастном пауке и над оборванными невесть кем и когда страничками, из-за которых нельзя было узнать, чем закончилась история про умную обезьяну. Потом была книжка про коня по кличке Зайка, спасшего своего хозяина-пограничника. Потом… Она и сейчас уверена, что человек начинается с первых книжек. И не одна она уверена – у Высоцкого есть такие строчки: «Какие книжки в детстве ты читал…» Вот она хочет издавать такие книжки, которые стоит читать в детстве. И все.

Совсем не сложно, и она вполне может это объяснить Екатерине Михайловне, например, или Ленке, или Аксенову. Но не Максиму. Только не Максиму. Максим скажет, что все это – туфта, к оборотам, кредитам и процентам отношения не имеет. И ей нечего будет возразить, потому что он прав. Действительно не имеет.

– Потому что не хочу, – так и не придумала лучшего объяснения Ира.

– Почему? – не отставал Максим, упорно пытаясь поймать ее ускользающий, виноватый взгляд. – Тебе что, деньги не нужны?

– Нужны.

– Ну так в чем проблема? Башку подставлять не хочешь? Давай я буду подставлять. Было б за что.

– Не в этом проблема. Я просто не хочу. Не хочу – и все. И потом… Непонятно, как мы будем работать с такими объемами, если нам и теперь-то деньги не спешат возвращать. Сам видишь – все больше и больше задерживают платежи. Если так дальше пойдет, то мы не то что объемы увеличивать, а и этот кредит не сможем вовремя закрыть.

Ума не приложу, что делать.

– А я тебе о чем? О том же. Пока мы мелочь пузатая, всем на нас плевать. Мы погоду не делаем. А нормальные бабки можно только на хороших вложениях и хороших объемах сделать, это-то тебе понятно?

Ей было непонятно. Ну совершенно непонятно, с какой стати небольшие деньги поставщики не возвращают, а большие будут возвращать? Но разбираться в этом сейчас не хотелось.

– И вообще, я же сказала – не хочу.

– Так… – протянул Максим, дергая туда-сюда «молнию» на своей папке. И вдруг, так и не застегнув, со всей силы бросил ее об пол, бумаги рассыпались, разлетелись, помялись. – Чего же ты хочешь?

– Спать, – честно призналась Ира. Ей было жалко ни в чем не повинную папку, бумаги, в которые вложено столько труда, и Максима, которому приходится иметь дело с непродвинутой теткой, но ей по-прежнему, если не еще больше, хотелось спать.

– Понятно! – ухмыльнулся Максим и уставился в окно. – Значит, стоящий мужик попался…

Ухмылка совсем не шла его благородному красивому лицу, и Ира поморщилась. Он уловил Ирино недовольство, оторвался от вида за окном, внимательно рассмотрел ее растрепанные после шикарной вечерней прически волосы и круги ночной усталости под глазами, еще раз ухмыльнулся, еще раз процедил сквозь зубы: «Понятно!» – и вышел из кабинета, по пути поддев ногой все ту же многострадальную папку. Ира встала вслед за ним, собрала ни в чем не повинные странички, аккуратно разгладила и сложила в папку.

Потом позвала Настю и сказала:

– Я сегодня не в форме, еду домой. Позвоните Екатерине Михайловне и предупредите, что меня сегодня не будет, поговорим в понедельник, в одиннадцать. А эту папку передайте, пожалуйста, Максиму.

Настя словно только этой просьбы и ждала. Она прижала к своей голубой маечке-топику Максимову папку и пулей вылетела из офиса.


***


В метро она проспала свою пересадку. Заехала к черту на кулички. Пришлось выходить на незнакомой чужой станции и возвращаться назад, стараясь опять не уснуть, чтобы не оказаться на противоположном конце линии. «Нет, дорогуша, пора прекращать эти страдания. Пора заняться делом. Выспаться хорошенько, съездить на выходные к маме – и вперед… Тем более что Максим теперь наверняка уйдет и надеяться придется только на себя. Может, оно и к лучшему. Может, так скорее получится выбросить из головы этого нежданного, непрошеного Аксенова», – уговаривала саму себя Ира под стук колес вагона метро, пока.., не наткнулась на аксеновский взгляд.

Рядом с Ирой села женщина в кремовой блузке и развернула газету с фотографией Аксенова на четверть полосы. Ира даже вздрогнула от неожиданности и чуть было не сказала посторонней женщине: «Уберите его, пожалуйста!» Но вовремя сообразила, что женщина вовсе не обязана учитывать капризы соседки, она же не заставляет Иру пялиться в свою газету. Более того, пялиться в чужое чтение – занятие некрасивое и предосудительное.

Конечно, Ира могла бы встать и уйти в другой конец вагона. Но она слишком устала, чтобы стоять, а потому упорно смотрела на чужую газету в надежде, что женщина в раздражении перевернет лист. Но женщина не обращала на Иру никакого внимания, она читала аксеновское интервью очень внимательно, иногда даже зачем-то возвращалась к уже прочитанному. И Ире пришлось признать, что Аксенов вполне фотогеничен. На фотографии он выглядел точно так же, как в жизни. Казалось, сейчас он не спеша повернет голову, еще немного помедлит, и то, что он скажет, будет самым нужным и единственно верным, и все удивятся: как же до сих пор сами не додумались до такого очевидного решения? А сам Аксенов будет неизменно спокоен, не удивится, не обрадуется, не выдаст естественной в подобных случаях гордости тем, что оказался прав. Разве может быть по-другому? Разве могут быть хоть малейшие сомнения, что он один лишь знает, что должны делать для своего же блага все остальные? В том числе и она, Ира.

Только в данном случае у него это не пройдет. Не на ту напал. Она не из тех, кого притягивает обаяние власти.

Она не позволит ему распоряжаться своей жизнью. Тем более теперь, когда она занялась своим делом и счастлива, по-настоящему счастлива. По крайней мере была счастлива до тех пор, пока Аксенов не влез в ее жизнь, лишив Максима, без которого как без рук, и заставив думать не о своем деле, а о том, почему молчит телефон. Но теперь все. Хватит. У него своя жизнь с огромными металлопрокатными станами комбината, тысячами людей города, экспортом-импортом, квотами, налогами, смежниками и наполеоновскими планами. А у нее своя. Может быть, попроще и помельче, но своя. И на этот раз она не проедет свою остановку.

– Счастливо оставаться, – поднимаясь с сиденья, произнесла вслух Ира аксеновской фотографии. А женщина в кремовой блузке решила, что Ира сказала это ей.

Женщина оторвалась от статьи и задумчиво ответила, кивнув на фото: «Надо же, а ведь он прав…» Но увидела, что Ира пробирается к выходу, и улыбнулась: «И вам счастливо!»

В гулком длинном коридоре перехода на каждом шагу стояли продавцы журналов и газет в красных фирменных фартуках, и перед Ирой то и дело мелькал тот самый номер той самой газеты, которую читала женщина в кремовой блузке. Ира уже года три не выписывала и не покупала серьезных газет, а политические и экономические новости знала только в самом общем виде, по отрывкам из телепрограмм. Даже когда сама работала журналисткой. Ей-то, слава Богу, приходилось писать не о политике и экономике, а о детях. Она считала, что это нормально – когда людей больше интересует собственная жизнь, чем какие-то далекие, не имеющие отношения к действительности игрища горстки честолюбивых идиотов. Но сегодня в первый раз за столько лет незнакомый человек в душном, битком набитом московском метро просто так, ни за что, сказал ей пару хороших слов. Не какая-нибудь опустившаяся озлобленная пенсионерка, а нормальная, прилично одетая, симпатичная женщина чуть старше Иры прочла аксеновское интервью и захотела поделиться своим впечатлением. Что такого Аксенов там сказал?