Из-за своих необычных фантазий, я не сразу замечаю, что близнецы ведут меня не к лестнице, ведущей в холл и затем на улицу к машинам, а по коридору — в большую спальню с отделкой в «Хай-тек» стиле, с не менее большой кроватью, стоящей по середине, явно рассчитанной человек на десять не меньше.

Смотрю с удивлением на мужчин.

— Временно поживем тут цветочек, — как ни в чем не бывало начинает объяснять мне Лев, и подойдя к шкафу, открывает его, — вот тут как раз для твоей одежды есть свободное место, а как только мы закончим дела в Хабаровске, то вернемся в Москву. Все вместе, — заканчивает он, смотря на меня с улыбкой.

Алекс же тем временем, подносит мою сумку к шкафу и поставив ее на пол, расстегивает ее и начинает вытаскивать мои вещи.

— Что? — я даже не сразу понимаю, о чем вообще речь, мыслями я уже давно дома, сижу уткнувшись в подушку и подвываю от жалости к себе, а мне говорят, что я должна остаться? Они серьезно?

— Света, ты меня слушала вообще? — Лев делает несколько шагов остановившись напротив меня, и начинает медленно, чуть ли не по слогам повторять, будто я дите неразумное: — Я говорю, жить мы будем временно тут. Тебе в гостинице вроде не понравилось. Сейчас быстро съездим за твоими вещами, попрощаешься с тетей, и вернемся обратно. Поживем пока в Хабаровске, нам нужно тут дела закончить. Потом вернемся в Москву.

Пораженно смотрю на Льва, а затем перевожу не менее пораженный взгляд на Алекса, который не обращая внимание на нас с его братом, развешивает на плечики мою одежду, освобождая сумку.

Я опять возвращаю взгляд на Льва, и понимаю, что это не шутка. Они всерьез решили превратить меня в свою игрушку? Интересно девки пляшут…

Внутри все вскипает от злости.

Я значит решилась на такой серьезный шаг в своей жизни, потому что думала, что на этом все закончится, а они….

Резко обогнув Льва, стоящего на моем пути, подбегаю к оторопевшему Алексу, и выхватив из его рук сумку, сдергиваю со злости одежду с вешалки, засовываю ее комком обратно в сумку, кое-как застегнув замок.

И развернувшись громко и четко говорю мужчинам:

— Я хочу домой, и с вами я жить не буду, и в Москву вашу я с вами не поеду! — и еще громче, почти рычу: — немедленно, слышите, немедленно верните меня домой!

Алекс устало выдыхает одаривает меня грустной улыбкой, а затем переводит взгляд на брата.

— Я же тебе говорил, — качает он головой, а затем вновь повернувшись ко мне, добавляет: — Идем Свет, отвезем тебя домой. Давай свою сумку, обещаю верну сразу же, как только мы доведем тебя до твоей квартиры, — он вытягивает руку вперед и терпеливо ждет, пока я передам ему сумку.

Я опять пораженно смотрю на мужчину. В его взгляде отражается такая вселенская грусть, печаль и понимание, что мне становится немного стыдно от своего выпада. И подав сумку мужчине, я краем глаза замечаю, как Лев резко повернулся к нам закаменевшей спиной.

— Да, ладно, хорошо, — отрывисто говорит он, слишком безэмоциональным голосом, и добавляет: — Поехали Света.

Не его любимое «Цветочек», к которому я уже начала привыкать, а просто Света.

Ощущение такое, будто я прямо сейчас совершила самую главную ошибку в своей жизни. Даже когда я решилась на то, чтобы переспать с обоими мужчинами, и то я себя настолько гадко и неправильно не чувствовала.

Ни слова не говоря друг другу, мы молча спускаемся вниз, практически молча, если, не считая кратких команд своим терминаторам от близнецов, идем в машину, и выезжаем в город.

По дороге, близнецы смотрят куда угодно, но только не на меня, словно избегая моего взгляда.

А я… а чего я хочу? Я сама уже не понимаю.

Нафантазировала себе черт знает, что. В голове даже мелькнула мысль, что они меня насильно оставят в своем доме. А они так легко согласились. Будто ждали моего выпада. Мол сама же отказалась, от такой чести…

И горько, и обидно от того, что происходит, и злость накатывает на себя, на близнецов на всю ситуацию в целом. И немного смешно от собственных терзаний.

Ох, все же мы женщины совершенно не постоянны и сами порой не понимаем, чего же хотим на самом деле.

20 глава

Лев и Алекс доводят меня до самой двери. Но… они больше не прикасаются ко мне. Оба. Алекс идет впереди, я сзади, а Лев за моей спиной. Иначе по нашим лестницам ходить не получается. Чувствую себя странно. Вроде как под конвоем, но в то же время, мужчины от меня дистанционировались еще в машине. И лица у обоих непроницаемые. Ладно Алекс, ему свойственно такое поведение, но Лев? У которого вообще рот редко закрывался, когда он был со мной… И мне опять кажется, что происходит, нечто совершенно неправильное. Но… остановиться мне не позволяет гордость, и собственное упрямство. Я пытаюсь припомнить все плохое, что сделали близнецы за эти дни. И понимаю, что права. И лучше прямо сейчас и здесь обрубить все концы и закончить. Иначе, все может только усугубиться. И я превращусь в игрушку, которой поиграют, а потом выбросят на помойку за ненадобностью. И боюсь, что собрать себя по кусочкам уже не смогу.

Но сердце… мое глупое сердце не хочет расставания, и бьется словно птица в клетке, требуя от меня совсем иного решения. Остановится, разрезая эту оглушительную тишину, закричать во все горло: «Остановите меня!».

Мы доходим до моей квартиры.

Я вставляю ключ в замочную скважину, поворачиваю. Близнецы стоят и ждут, буравя мою спину. И как только я открываю дверь, Лев разворачивается и… чуть ли не бегом уходит по лестнице вниз, не глядя на меня, и даже не прощаясь.

— В понедельник ждем тебя на работу, не опаздывай, ты все еще наша помощница, — спокойным голосом произносит Алекс, передавая мне сумку, и развернувшись, не спеша начинает спускаться по лестнице.

Я тут же вхожу в квартиру, закрываю дверь и поворачиваю замок на три оборота, а следом закрываю и вторую дверь.

На автомате снимаю уличную обувь, и иду в свою комнату.

Подхожу к шкафу, начинаю разбирать сумку. Отстраненно замечаю, что вся моя новая одежда, которую я прятала под кроватью от мамы, аккуратно развешана по плечикам. Вернув свою одежду в шкаф, следом убираю сумку. Переодеваюсь в домашний халат, и иду проверять холодильник. Мама же скоро с работы придет, надо проверить есть ли у нас ужин.

Я готова занять себя, чем угодно, лишь бы вообще ни о чем не думать. Не думать, как спокойно близнецы попользовались мной, как развернули мою жизнь н сто восемьдесят градусов, а затем точно также спокойно развернули обратно, и вернули все так, как было.

Говорят, родные стены лечат… Что ж, попробуем.

Только внутри такой стылый холод, что кажется еще немного и у меня пальцы инеем покроются.

К вечеру приходит мама.

Я открываю ей дверь, она входит в квартиру, и я вижу, что в ее глазах стоят слезы, а еще страх и вина.

— Мам, ты чего? — спрашиваю и с удивлением рассматриваю ее темные круги под глазами.

Кажется, будто за эти пару дней, пока меня не было, она постарела, как минимум лет на пять.

— Ты, наверное, злишься на меня, да? — тихо спрашивает она, так и не решаясь пройти дальше.

— С ума сошла, — опешив, вглядываюсь в родные серые глаза. — С чего я буду на тебя злиться? И вообще, чего ты встала, проходи, ужинать будем. Я картофеля пожарила с курицей.

— Правда, не злишься? — почти шепотом переспрашивает она, и я вижу, как трясутся ее губы, а по левой щеке медленно спускается слезинка.

Забираю сумку с продуктами из ее рук, ставлю, на пол, и притягиваю к себе, очень крепко обняв. Мама у меня маленькая хрупкая, даже ниже меня ростом.

— Ты все сделала правильно, — говорю ей уверено. — Я очень благодарна тебе, за то, что не бросила, за то, что вырастила, и даже за то, что отказалась от наследства. Ты во всем была права, оно мне не нужно. Хватит разводить сырость, иди мой руки, и пойдем ужинать.

Размыкаю объятия и вижу, как мама смущенно стирает со щек набежавшие слезы.

Мне же почему-то плакать совсем не хочется. Странно. Думала, что, когда вернусь домой, тоже буду сырость разводить. Но… внутри настолько все заледенело, что даже слезинку выдавить не получается.

Пока ужинаем, рассказываю сильно урезанную версию событий, исключая из нее полностью свои близкие отношения с близнецами. Ни к чему ей это все знать. Совсем не к чему. Думаю, что эта история навсегда останется моей личной тайной. Моим двойным порочным секретом.

А мама рассказывает историю о том, как когда-то, много лет назад они с моей родной мамой — Мариной остались совсем одни. И ей пришлось, как старшей взять на себя опеку над моей тогда еще совсем юной матерью.

— Ей было всего тринадцать, а мне уже двадцать два. Я педагогический только-только закончила, и устроилась в школу учителем работать, когда наши родители погибли под колесами, какого-то пьяного лихача, — вспоминает тетя, с грустью. — Мне тогда срочно пришлось взрослеть, оформлять кучу документов и брать ее под опеку. Ох и сколько же я от нее подростковых истерик тогда натерпелась. — На лице мамы появляется теплая улыбка. — А потом она замуж за твоего отца выскочила. Любовь у него к ней была, какая-то слишком…, - она морщится и отводит взгляд в сторону. — Мне это тогда очень сильно не понравилось. Я сказала об этом Марине, чтобы она была осторожней. Но она и сама была какой-то словно осоловевшей. Ненормально счастливой, я бы сказала. — Мама опять грустно вздыхает. — А когда родилась ты, любовь твоего отца превратилась практически в одержимость. Роды прошли очень тяжело, Марина еще и стафилококк подхватила. Тебя выписали, а она еще два месяца в больнице провела. Твой отец тогда ходил сам не свой, весь почернел от недосыпа. Я тобой занималась, старалась не обращать внимания и его не беспокоить. А когда Марину выписали, я первое время еще пожила у них, да потом уехала. Хоть и не хотелось с тобой расставаться. До слез доходило. У меня то детей не могло быть. Я бесплодная.