В конце концов он раскис и наобещал Алке золотые горы. То есть понимание обещал, веру в ее талант и поддержку. Именно то, что обещать всегда легко, а вот исполнить потом очень трудно. Но он честно старался, как мог…

Вот тут-то и началось! Алка таскала его за собой на бесконечные просмотры и кастинги, и он стоял в толпе таких же страждущих славы и сцены как идиот… И тихо возмущался про себя – это, что ли, называется поддержкой? Идти на поводу у взбалмошной бабы – это значит понимать ее и верить в ее талант?

Но ведь обещал… И если ты настоящий мужик, то слово свое держать должен. Или ждать, когда ей самой надоест. Есть еще и третий вариант выхода из этого дурацкого положения – сначала признать себя тряпкой и подкаблучником, а потом возмутиться этим же обстоятельством и бросить все к чертовой матери. И развестись.

И забыть, как дурной сон…

А потом он как-то устал даже и возмущаться. Потому что вдруг понял окончательно – никакого таланта у Алки нет, и никогда не было, и не будет. Амбиций много, а таланта нет. Все точно так, как говорят ей знающие люди на кастингах – мол, нет у вас голоса и даже органики нет. Многие ведь и без голоса только на одной органике да самобытности вылезают, а у вас – ничего… Ничего, кроме все той же болезненной одержимости. Но это уже вопрос не к нам, а к хорошим психиатрам…

Он снова попробовал с ней поговорить и все объяснить, но потом горько пожалел об этом. Алка стояла на своем, как стойкий оловянный солдатик. И от него требовала такой же веры в ее талант. Очень жестко требовала. Тем более и основания для такого требования вскоре появились – каким-то чудом ей удалось пристроиться на бэк-вокал к певице Мадлен. И началась какая-никакая, но все же гастрольная жизнь. И в этом была и хорошая сторона, кстати, – Алка перестала ждать от него понимания, веры в талант и поддержки. Да, все претензии как-то сами собой отпали, будто она уже самостоятельно достигла звездных высот…

Он быстро привык, что ее почти всегда нет дома. И что они практически совсем не пересекаются – то он в командировке, то она на гастролях с Мадлен. То есть с Марусей Остапенко, если быть точным. Но у Маруси хоть что-то за душой есть, какой-никакой голосишко да плюс юное обаяние, да плюс характер спокойный и выдержанный, да плюс любовник-продюсер, что очень даже немаловажно. Этот самый любовник-продюсер и придумал ей это сценическое имя – Мадлен. И раскрутил его, как сумел.

Не ахти как, но все же… Оказал очень серьезную поддержку, да.

А вот Алле с поддержкой, стало быть, не повезло. Какая может быть поддержка от менеджера, хоть и вполне успешного? Вот и напрашивается сам собой грустный вывод, что любой самый успешный менеджер в мужьях хуже самого плохого любовника-продюсера…

Выйдя из душевой кабины, он с наслаждением забрался в махровый халат, причесал перед зеркалом влажные волосы. Все-таки хорошо дома, как бы там ни было. А еще сегодня по телевизору будет футбол, полуфинал кубка конфедераций… И две банки пива у него в портфеле лежат, забыл их, кстати, в холодильник бросить… И вобла сушеная… Так что вечер заранее можно считать удачным. Красота!

Алка по-прежнему сидела на диване в гостиной, растопырив пальцы. Чего она их растопырила, наверняка лак уже давно высох? Еще и смотрит так, будто наехать хочет… Надо поскорее на кухню смыться, подальше от греха.

– Гриш, погоди! Я спросить хочу, Гриш!

– Ну? – обернулся он к ней недовольно.

– Гриш… Ты мне денег дашь? Мне очень деньги нужны. Надо что-то с концертным костюмом придумывать, сколько я могу выходить на сцену в одном и том же?

– А ты выходишь на сцену? Вроде вы с Настей где-то на задворках стоите, вас и не видно…

– Ну что ты опять начинаешь, а? Тебе обидеть меня хочется?

– Нет, что ты. И в мыслях нет.

– Так ты денег дашь, я спрашиваю?

– Хорошо. Дам.

– А сколько дашь?

– Сколько могу.

– А могу – это сколько?

– А мы что сейчас, торгуемся?

– Нет. Мы просто ведем диалог. Если он тебе неприятен, просто дай мне денег, и все. Молча дай.

– Хорошо. Даю молча.

Шагнул к креслу, выудил из кармана сумки кошелек, отсчитал несколько бумажек. Положил их перед Алкой на диван.

– А чего такое лицо недовольное, Гриш? Ну? Что тебе не нравится, скажи? – задиристо спросила Алка, прищурив свои зеленые глазищи.

– Да мне вся эта сцена не нравится. То, как ты требуешь деньги, не нравится.

– Тебе денег жалко, да?

– Нет. Я ж тебе объясняю, ты просто не слышишь… Ты привыкла слышать только себя, а интонация, с которой ты свои требования произносишь, не имеет для тебя значения.

– Ой, терпеть не могу, когда ты начинаешь умничать… Какая еще интонация, боже мой! Я просто у тебя денег попросила, вот и все!

– Попросила? Разве ты умеешь просить?

– А ты хочешь, чтобы я перед тобой на коленях стояла, да?

– Нет. Не хочу. Я совсем другое пытаюсь до тебя донести. Но ты меня не слышишь.

– Так объясни, я и услышу! Какая у меня уж такая особенная интонация, объясни?

– А такая… Будто ты требуешь у совершенно тебе чужого человека вернуть долг. Он, подлец, не отдает, а ты праведно требуешь.

– Но ведь ты мой муж… И ты должен…

– Значит, все-таки должен, подлец?

– Как-то ты странно сегодня себя ведешь, Гриша… И что тебя удивляет в том, как я требую денег? Ведь я не у чужого человека с улицы требую, правда?

– Правда. Не у чужого. Но требуешь.

– Да, я требую… Я таким способом пытаюсь жить в предлагаемых обстоятельствах, почти по системе Станиславского…

– Это я – предлагаемое обстоятельство?

– Ну да… Другого же нету…

Алка смотрела на него ясными глазками, улыбалась так, словно предлагала и ему тоже улыбнуться. Видимо не увидев на его лице желания улыбаться, протянула руку, сцапала деньги коготками и сделала смешную обезьянью мордочку, показав кончик языка.

Он только вздохнул, уходя на кухню. И зачем затеял этот никчемный диалог, идиот? Лучше бы молча дал денег, и все…

В холодильнике нашлись яйца и помидоры, и это уже было большой удачей. А вот хлеба не было. Даже завалящей черствой корочки. Зря он не зашел по пути в супермаркет, ведь ясно же было, что в доме с едой напряженка. Сама Алка вообще ничего не ест, бдит свою худобу, как величайшую святыню. Наверное, ей вера в свой талант и в свою драгоценную худобу силы для жизни дает. И для нахальства…

Но все равно можно сделать яичницу с помидорами. И съесть ее без хлеба. Где-то в морозилке еще сало было, если Алка его брезгливо не выбросила…

Ура, не выбросила! Сейчас он нарежет сала, сделает шкварки на сковородке, потом помидоры положит и яйца разобьет… И да, надо же телевизор включить, скоро футбол начнется! И пиво из сумки достать… Так ведь и не вспомнил за разговорами про пиво, не положил в холодильник! Теперь придется теплое пить… Ну ничего, пусть будет теплое. Все равно жизнь на сегодняшний вечер удалась, и на том спасибо!

Поставив на огонь сковородку с нарезанным салом, он быстро вышел в гостиную, открыл сумку, вытащил две банки пива. И только хотел повернуть обратно, как вспомнил вдруг… Письмо же забыл прочитать, которое нашел в почтовом ящике! Кстати, а где оно? Кажется, в карман пиджака сунул…

Алка наблюдала за ним настороженно и чуть насмешливо. Увидев конверт в его руках, спросила быстро:

– Что это, Гриш?

– Это письмо.

– Я вижу, что письмо. От кого?

– Не знаю.

– Ну там же должно быть написано на конверте… От кого письмо, Гриш?

– В любом случае оно мне написано. Значит, я могу не отвечать на твои вопросы, правда?

– Фу, грубиян… Ничего у тебя спросить нельзя, обязательно с подковыркой ответишь! Да и не больно-то мне интересно, что за письмо! Я ж просто так спросила, из вежливости! Все-таки я тебе жена и потому должна интересоваться, от кого ты письма получаешь! Кстати, а что ты такое на кухне творишь, а?

– Сало на сковородке жарю…

– Фу, какой запах мерзкий. Отвратительный просто. Там же йогурты обезжиренные есть, мог бы ими поужинать…

– Нет, спасибо. Что-то не хочется мне обезжиренных йогуртов.

– Ну и зря… Тебе бы не мешало похудеть на пару килограммов.

– Зачем?

– Ну как это – зачем… Чтобы быть в форме…

– То есть ходить все время голодным, да? Как ты?

– Да, я все время голодная… Но зато я получаю удовольствие, когда смотрю на себя в зеркало! Да я скорее умру, чем позволю навесить на себя лишнюю пару килограммов! Я перестану себя чувствовать женщиной, понимаешь ты это или нет?

– Ты перестанешь быть женщиной, когда доведешь себя до анорексии.

– Да не говори ерунды… И вообще, я терпеть не могу этих разговоров, понял?

– Так сама ж начала…

– Да ничего я не начинала! Иди давай, читай свое письмо! А от меня отстань, ради бога!

На кухне он положил письмо на стол, глянул на сковороду. Пора аккуратно вливать в скворчащее сало яйца, стараясь, чтобы не потекли желтки. Потому что в этих желтках потом самый смак будет. Ковырнешь вилкой, и они растекутся по обжаренным слегка помидорам – вкуснота…

Так, теперь письмо. До начала футбольного матча есть пять минут. Как раз можно успеть прочитать, что там написано… Наверное, ерунда какая-нибудь, замануха рекламная… Они ведь сейчас на какие только хитрости не идут, эти назойливые рекламщики!

Он быстро надорвал конверт, выудил на свет обыкновенный тетрадный листочек в клеточку. Начал читать…

Сначала не понял ничего. Не мог понять, кто такая эта Роза Федоровна и чего от него хочет. Слишком сумбурным был текст письма, и почерк такой… Будто у этой Розы Федоровны рука от волнения ходуном ходит.

Потом вчитался и понял все… И вспомнил все, конечно… Вспомнил, но никак не мог связать все воедино – не принимало его сознание того факта, что он стал отцом…

Никак он себя не ощущал в этот момент. Будто эта Роза Федоровна обращалась не к нему, а к кому-то другому. А он просто чужое письмо читал…