8) Слегка толстоватые губы, почти лишенные складок. Верхняя обведена белой полоской. На нижней — прямая черта раздвоения. Естественного клубничного окраса губы Юлии Первой будто тщательно измяты и иссечены глубокой записью бледных рез.

9) Круглые испуганные глаза. Карие. Радужки небольшого диаметра. В смежных уголках слишком заметны белые моллюски третьих век. Ресницы редки. Глаза Второй замутнены зеленью. Когда их свинцовый отлив высвечен, они бывают однообразно светлы, но всегда — адски подвижны.

10) Есть у меня неистребимая капля, набрякшая твердой розовой плотью под левым глазом, как раз на границе той области, где останавливается бритва (иногда кровоточит, иногда пускает ростки). Эта родительская отметина изумительно напоминает свежую бородавку и поэтому, как мне кажется, никогда не вызывает ни малейшего сочувствия у моих собеседников, чей взгляд неизменно магнитит. Предмет неприятный. Для Первой таким странным и до собственной ненависти чуждым предметом была крупная родинка на мочке правого уха. Не представляю, как ей решились эту метку проткнуть, но вдетая в нее сережка казалась причиной некоего давнего пугающего воспаления.

11) Высоко поднятые и никогда не мешающие мне брови. Моему челу никак не удается угрюмая хмурость. Линия бровей похожа на брови Второй Юлии — два излома, но их тонкость в моем случае упрятана в вольную поросль.

12) Шея слегка наклонена вперед и коротка, но хорошо притягивает к себе плечи. Не видно ключиц. У обеих Юлий шеи одинаково длинны и тонки, а палочки ключиц имеют три-четыре варианта настройки угла и знаменуют либо сидение в кресле с ногами (градусов 120 — если параллельные руки лежат на скрещенных щиколотках и подняты плечи), либо подъем на плечо летней сумки (градусов 140 и одна грань параллельна земле), либо жест ровного потягивания в том же кресле (прямой угол). Обычно же обе косточки у Первой вытягивались в безупречную прямую, в правильный спондей (с вставкой знака syllaba brevis между ними), а у Второй были застывшей ласточкой, кончики крыльев которой уходили за края белой лодочки блузки.

13) Кадык (который у некоторых представляет собой сущее чудовище с крыши готического собора) не виден. У Первой шея оплетена венками и тенями, а у Второй часто имеет две складки, которые таяли временами совсем бесследно, а потом проступали, стоило ей посидеть в грустной позе.

14) Неплохо развернутые плечи у меня — в виде прямой вешалки; слегка опущенные дуги фигурной скобки у Второй и плавно стекающие санные горки у Первой (хотя два плечевых навершья опять правят вверх линию ската).

Четырнадцать черт, больше не припомню. Возможно, по такому реестру признаков наша душа и находит нас среди спящих. А каковы приметы для узнавания у нее самой?

XV

— Знаешь… — говорила мне Вторая Юлия, когда Первая вышла в комнату ее отсутствующей мамы сделать телефонный звонок; растянуто медлил ее голос, Шерстнев переписьывал для хозяйки комнаты свои новые опусы, и голые близняшки прятались за солнечными отблесками своего стекла… — Мы так с ней похожи, что иногда просто оторопь берет. Вот смотри, — она раскрыла передо мной клеточную тетрадь, оказавшуюся на столе, — я пишу букву «т», как и она, двумя способами: либо это три палочки (то есть расческа, грабли — что угодно), либо — вот видишь, довольно часто встречается — «т» из двух палочек, причем либо верхняя перекладина съезжает влево, либо совсем уж похоже на крест, иногда даже Андреевский. Когда мы идем по улице, то одновременно, — удивляюсь, как прохожие не оборачиваются, — стараемся не наступать на трещины в асфальте или границы плит. Мы все время смотрим себе под ноги. Так славно! Любим одну музыку и читаем одни и те же книги. Правда, не во всем одни и те же, но больше половины совпадает. Когда у меня плохое настроение, у нее в это самое время тоже много переживаний, хочется слушать грустную музыку. А если я прихожу к ней счастливая, то и она такая веселая, просто держись. У нас очень много общего, если начать все подряд сравнивать. Вот было бы славно, если бы нас разделили в роддоме. Ну да, сходство нарушено, но это часто бывает даже у полных близнецов, если они получают разный жизненный опыт. Я часто смотрю на свою маму и не вижу с ней ничего общего. А вот с Татьяной Евгеньевной — очень даже много сходства. Я будто бы всю жизнь с ней жила, так она мне нравится, и так я ее понимаю.

Я решился спросить ее, почему она выбрала горностаевую тему для своей работы (что-то несло все случайности к одному берегу). Выяснилось, что репродукция «Дамы» висела у ее изголовья в квартире бабушки и дожидающаяся дневного сна девочка рассматривала этого зверька с его стремительным поворотом шеи. Сюда примешивались мечты об игре с этим зверем, для чего мечтам приходилось делать ее такой же дамой и уносить далеко в прошлое. Возможно, тоска по этому зверьку и патологическая идиосинкразия к животным у матери (особенно это касалось гибрида крысы и кошки — как это выглядело в материнском восприятии) привели к тому, что Юлия Вторая поторопилась поступить на зоологический факультет после огромной практики в школьном кружке юннатов. Фотографирование, описывание, наблюдение над животными — естественнонаучная усидчивость у нее никак не отделялась от вдохновения, она научилась наблюдать, и это помогало ей в остальной учебе, к которой она, в общем-то, была равнодушна. Для привилегированной франкофонной школы у нее осталось слишком много четверок в придачу к сносному знанию языка и любимому делу. Теперь ее работа касается расширенной истории горностаев и хорьков, причем в отдельной главе разрешено найти их следы в мировой живописи и литературе. А это еще одно доказательство их сообщаемости с Первой Юлией. Чужая мысль только коснулось Юлиного слуха, как стала ее собственностью. Я сказал, что могу тут помочь — у меня уже сейчас много материалов по данному вопросу.

Юлия Секунда неожиданно гневно уставилась на меня.

— Вы — проклятые эрудиты, лезете в мою тему без всяких церемоний, я уже слышала об этом. Мне же самой интересно что-нибудь поискать. Я тоже буду вчитываться во все подряд. Правда, пока ничего не нашла, даже у Набокова.

— Не слушай их, Юленька, — повествовал поэт, высунув язык в старательном переписывании на табурете последнего стихотворного опуса, — они тебе наплетут лишнего, голова кругом пойдет.

Первая Юлия вплыла в комнату и села рядом со мной.

— Ну почему же лишнего, — возразил я. — Это облегчение твоего труда. Я могу посоветоваться с мамой, она у меня учит школьников биологии, но вдруг подскажет пару полезных изданий.

— В этой работе важно наблюдать за животным, — ответила Вторая и недовольно села, скрестив руки на груди. — У меня скоро появится доступ к материалу — в городе есть аж четыре пары горностаев и несколько хорьков. К тому же, у вас все равно будет не зоология, а сумбур из непонятных словечек.

— Кстати, — заметил Шерстнев, даже не отрываясь от записи, — как пишет Карнеги, а в отсутствие Чипа он дает очень даже важные советы: надо вникать во все то, чем занимается твой собеседник, просто из вежливости, чтобы поддержать разговор. А значит, если, Юленька, они будут говорить с тобой о горностаях, то тебе будет веселее. Для тебя же стараются. Но они и правда — филологи, так что сильно помочь не смогут. Все их хорьки формата А5, в картонной шкуре, без глаз и хвостов, сплошь усеянные черными блошками.

— Я знаю пять случаев ранних изображений хорьков, — настойчиво начала Юлия Первая. — Первый — это всем известный Леонардо да Винчи. В 1489 году он нарисовал фуро в руках неизвестной дамы, а коллекционеры назвали его горностаем.

— Я заглядывала в мой подарок, — улыбнулась Вторая. — Про фуро я тоже пишу. Я их объединила.

— Но их рисовали и раньше. В псалтири королевы Марии, — продолжала Первая, указывая на тетрадку, лежащую на столе, — вот тут у меня есть, я тебе подскажу, где можно увидеть рисунок, — есть сцена охоты на кроликов при помощи обученных хорьков, а это, между прочим, 1330-какой-то год. Еще в одном молитвеннике XIV века есть сцена охоты — это просто украшение нижнего угла страницы. А в конце века француз Гастон Фебус написал учебник по охоте для вельмож, которые должны были хорошо знать этот предмет — все-таки одна из куртуазных добродетелей. В этой книге есть миниатюра — тоже охота на кроликов и масса полезных советов, которые, похоже, никем не переведены. Итак, всего четыре.

— Спасибо, дорогуша, — ехидничала Вторая. — Мне еще надо к простой дипломной работе перевести французскую книжечку. И в нашей области возродится охота на кроликов при помощи хорьков.

— Охота на карликов, — вставил Шерстнев. — Я закончил. Вот вам новые стишки.

— Я видел, эта тема есть у фламандцев, — поспешил вставить я, потому что чтение стихотворений могло сильно испортить мне настроение. — У отца случайно залежался альбомчик. Я недавно его полистал от делать нечего, друзья. В XVII веке такую охоту зарисовал Паулус Поттер. На золоте холма, где с аппетитом прорисована каждая травинка, расположился охотник, а изящная голая и белая белочка хорошо видна на фоне норы.

— Это новенькое добавление, — кивнула Первая, — в Нидерландах надо еще порыться. А пятым (как теперь выяснилось, шестым) я хотела назвать резьбу по дереву (тоже Нидерланды, где-то около 1600 года). Когда твою работу выпустят отдельной книгой, фотография вырезанного из дерева охотника с двумя горностаями на поводке будет отлично смотреться на обложке.

— С белкой нет никакого сходства, — заметила специально для меня Вторая, расслабившись и все-таки радуясь, что разговор касается любимой темы, — это же хищник. Недавно я кормила одного хорька — типичного альбиносика — булкой, смоченной в молоке, а он нашел у меня на руке свежую царапину и начал аккуратно ее вылизывать.

— С иностранными словами у меня полно сведений, — продолжала Первая, видимо как и я, по-своему опасаясь лирики.