Эльга молчала, сложив руки на коленях. Она пыталась помочь своему сыну достичь именно того, к чему стремился он сам. Но сам же он мешал себе гораздо больше, чем те, кого он считал своими недругами.

* * *

Возвращаясь домой, Эльга увидела на скамье под навесом «девичьей» избы Воюна: тот сидел возле Обещаны, держа ее за руку, они тихо разговаривали, и лица у обоих были горестные. При виде княгини, въезжающей в ворота, они встали и поклонились; сойдя с коня, Эльга кивнула Воюну и молча прошла в избу. Порадовать его ей было нечем. Мистина прав: укромовскому старейшине лучше побыстрее уехать, пока Святослав за него не взялся. Но если она посоветует – или прикажет ему это открыто, то лишь раздует подозрения.

Малуша вошла в избу вслед за госпожой и остановилась у двери, ожидая, не будет ли приказаний. Ближние служанки, Совка и печенежка Инча, снимали с княгини шубу на горностаях, верхний платок, уличную обувь. В избе было тепло, сквозь пузырь на оконце с отодвинутой заслонкой пробивался рассеянный солнечный свет, и сама истобка с ее коврами, цветными покрывалами, расписной посудой, литыми светильниками и резными укладками напоминала большой ларь с сокровищами.

– Госпожа… – Когда с раздеванием было покончено, Малуша неслышно приблизилась.

– Да? – Эльга подняла глаза. Лицо у нее было невеселое и задумчивое. – Вот что… хорошо, что ты не ушла. Там сейчас на дворе Воюн с дочерью сидит. Поди к ним. Посоветуй – пусть он восвояси едет поскорее, если не хочет худших бед дождаться. Не говори, что это я передала, пусть как бы от тебя самой. Ты девушка сметливая, справишься.

– Я все исполню, что скажешь, госпожа. Только… дозволь мне слово молвить? Князь сказал, там дело неясное с тем убийством. Я про Вуефастича знаю кое-что, – ответила Малуша на удивленный взгляд княгини, никак не ждавшей, что младшая ключница участвовала, пусть и молча, в ее беседе со Святославом о столь далеких от ее разумения делах.

– И что ты знаешь?

– Он сам перед укромовскими свою вину ведает.

– Кто тебе сказал?

Эльга никак не могла представить, чтобы Унерад или его люди стали откровенничать с Малушей. Она ни с кем из Вуефастовых отроков вроде не в дружбе…

– После того пира, как послов принимали, Вуефастич отрока присылал и с ним снизку дорогую…

Малуша развязала мешочек на поясе возле связки ключей и вынула ремешок с десятком мелких зеленых бусинок и одной большой, черной, посередине. Протянула ее Эльге, и та взяла, стала разглядывать с таким изумленным видом, будто отроду не видела подобной диковины.

– Отдал мне. Просил Обещане передать и сказать, чтобы зла не держала. Я было думала, Вуефастич во время пира ее… ну… – Малуша опустила глаза и куснула губу в смущении, – на блуд хотел склонить, потом протрезвел и испугался, что она пожалуется, его бы тогда за чужую рабу к ответу потянули… Да она твердила, что не было такого.

– И снизку ты ей не отдала?

– Как я могла? – Малуша выразительно округлила глаза. – А увидели бы у нее эту снизку, стали пытать, откуда, и меня бы – с чего это я нашей девке от чужих молодцов подарочки ношу? А если бы все так было, как Болва и другие говорят, то какая его вина? Ему Обещанкины родичи глаз выбили, мог вовсе умереть. Перстень в полторы куны – за глаз это не цена. Видно, виноват Вуефастич сам, да не хочет, чтобы дело вскрылось.

– Еще что-нибудь ты знаешь? – ровным голосом спросила Эльга, скрывая удивление и волнение.

Уж из этого скромного источника она никак не ждала помощи в своих затруднениях!

– Нет, госпожа. Узнала бы – не утаила бы от тебя.

– А еще кому говорила?

– Нет. Кроме Обещанки самой, никто не ведает.

– Хорошо. И молчи дальше. А это я себе оставлю. Положи поди в большой ларец. И Воюну не говори пока, чтобы уезжал. Скажи только, чтобы сидел у Свенельдичей на дворе и на глаза никому не лез. Как будет что для него полезное, ему доведут.

Малуша убрала снизку туда же, где лежали украшения самой Эльги – и среди них эта снизка смотрелась так же, как сама Обещана в ее вдовьем платке рядом с Эльгой в царьградских паволоках. Эльга еще не решила, как ей с этим поступить, но смутно чувствовала – пригодится.

* * *

Боярин Вуефаст, сын Фарлофа, происходил из старой, еще Олега Вещего дружинной знати. За несколько лет до Олеговой смерти Вуефаст женился на девушке из рода Угоровичей – одного из самых старых и уважаемых в земле Полянской, чем приобрел сильную опору среди родовой старейшины. Когда Свенельд задумал свергнуть с киевского стола родного внука Вещего и возвести туда мужа его племянницы, Вуефаст, не сразу, но поддержал это решение – не совсем благовидное, однако выгодное для дружинной руси. Те почти двенадцать лет, что Ингвар и Эльга занимали киевский стол, Вуефаст оставался их верным соратником. Ингвар даже почтил его особо – после войны с Романом Старшим назначил послом в Царьград от лица малолетнего Святослава, уже тогда соправителя своих родителей. Все изменилось после гибели Ингвара. С самого начала Вуефаст встал на сторону Святослава – отрок, будущий муж, был для него более подходящим владыкой, чем женщина. К тому же бороться с Мистиной за влияние на Эльгу он не мог – да и никому это было не по силам, – и ему осталось бороться за влияние на Святослава. С Асмундом они находили общий язык, и эти двое, не пытаясь отодвинуться от Святослава в тень, были наиболее им уважаемы как советчики. И они же, разумеется, получали воеводские доли добычи в каждом его походе.

Поэтому Эльга чуть не подскочила среди ночи, когда в полудреме ей вдруг явилась мысль, как решить затруднения с Обещаной, не только не поссорясь со Святославом, но и заполучив верного союзника среди его ближиков. Открыв глаза, она еще раз прошлась по мысленной цепочке, прикидывая выгоды всех участников. Потом положила руку на плечо Мистине и позвала:

– Свенельдич, проснись! Я придумала.

Тихое посапывание прервалось.

– Что ты придумала? – совершенно ясным голосом спросил Мистина, будто и не спал крепким сном. Даже с любопытством, словно только и ждал всю ночь, не позабавят ли его чем.

Забава и впрямь намечалась знатная. Остаток ночи проведя в разговорах, утром Эльга послала за Вуефастом и попросила пожаловать к ней для беседы. Тот явился с двумя сыновьями, Радольвом и Унерадом. Конечно, боярин догадывался, что речь пойдет о подвигах младшего из двоих, и считал полезным иметь его при себе.

Тиун встретил их у ворот и пригласил не в гридницу, где боярин обычно бывал на пирах, а в хозяйскую избу. Вуефаст поклонился в благодарность, но, подняв рыжеватые брови, бросил значительный взгляд на сыновей – эко диво! Он еще не знал, как ему предстоит удивиться. Радольв улыбнулся, а Унерад ничего не заметил: он украдкой озирался, высматривая кого-то.

Отдав мечи отрокам на крыльце, трое мужчин вошли. В избе были только сама Эльга и Мистина – значит, беседа предполагалась тайная, доверительная. Две служанки стояли у накрытого стола, и, войдя, Унерад первым делом взглянул на них, а не на хозяйку. Это были Совка и Деянка, и тут же взгляд гостя ищуще прошелся по углам. Эльга улыбнулась и покосилась на Мистину: ты видел?

Но вот все поздоровались, и гости уселись на скамью напротив хозяйки: боярин – в середине, сыновья – по бокам. Старший, Радольв, внешностью пошел в материнский род: среднего роста, темноволосый, с округлым смышленым лицом. Унерад больше походил на отца – высоким ростом, сложением, рыжими волосами. Чтобы возместить недостаток обзора со стороны выбитого глаза, прикрытого тонкой кожаной повязкой, он приобрел привычку все время поворачивать голову из стороны в сторону, как сова.

– Мы, Вуефаст, двадцать лет с тобою знаемся и всегда в дружбе были, – начала Эльга. – Хотелось бы нам дружбу эту сохранить, не порушить из-за безделицы…

– И с чего же нам ее рушить? – Вуефаст опустил ладони на колени. – Разве мы тебя, княгиня, чем обидели?

– Помнишь, недавно случай был – умыкнули у меня со двора челядинку молодую? Святослав за гридя вступился, виру сам заплатил, обещал мне другую подарить?

– Было такое. – Вуефаст ухмыльнулся: о том случае в Киеве зимой было много разговоров.

– Подарил мне сын другую челядинку, – Эльга посмотрела на Унерада и поймала его взгляд, вспыхнувший при этих словах, – да боюсь, как бы и с ней того же самого не случилось. Умыкнет у меня деву добрый молодец, и поминай, как звали. Не хочу я больше посмешищем служить – что же за хозяйка, люди скажут, если своей челяди уберечь не может?

Вуефаст воззрился на Совку и Деянку. Совка была ровесницей княгини, Деянка – лет на десять помоложе, но все же не в тех годах, когда стоит опасаться похищения. Однако именно ему княгиня все это говорила не просто так. Для пустых бесед его сюда не звали.

– Двор стеречь у тебя дружины довольно, – ровным, осторожным голосом начал Вуефаст. – А если ее мало, – он взглянул на Мистину, – воевода подсобит.

– Тот мой обидчик, Оддгрим, был варяг, в Киеве ни ближиков, ни ужиков[18]. Но если то же самое сотворит сын хорошего рода полянского, что в доброй славе, то и вам, и нам позор напрасный. Не хочу до того дело доводить. Потому и позвала тебя, чтобы мы между собой все добром уладили. Ты ведь человек почтенный, разумный, дурной славы тебе не надобно.

Вуефаст медленно поднял брови, в чертах его полного лица отразилось показное недоумение. Эльга говорила мягко, дружелюбно, даже ласково, всем видом выражая расположение к собеседнику. И тем не менее она ясно намекнула, что опасается кражи со стороны Вуефастова дома. Тут он уже не мог прикинуться, будто не понимает ее.

Прежде чем ответить, Вуефаст повернулся сперва к старшему сыну – Радольв был удивлен не менее, – потом к младшему. А вот тот, похоже, понял княгиню лучше их всех. Унерад отворотился, отвел взгляд единственного глаза, румянец на свежих щеках от смущения заалел ярче. И когда Вуефаст снова посмотрел на Эльгу, на его лице недоумение сменилось беспокойством.