– Бедняга Боб! – качает головой Джулия; она почти ничего не ест, зато налегает на вино. – Что ж, зато я, например, не нуждаюсь в корице.

Я отвожу взгляд, чтобы скрыть улыбку при воспоминании о том, как Джулия и Брюс танцевали на свадьбе Доун; они определенно были настроены на общую волну.

– Я тоже. – Элли делает большие глаза. – Мой Боб и так полон бодрости, обычно в шесть утра, когда я пытаюсь подремать еще полчаса перед тем, как зазвонит будильник.

Тут она с запозданием бросает взгляд на маму. Похоже, забыла, что та тоже здесь.

– Ой, мам, извини…

– Ох, Боб! – смеюсь я. – Как это нескромно – обсуждать его постельные привычки над свиными яйцами!

Люси кладет свои палочки и тянется за вином:

– Прошу вас… дядя Боб, вообще-то, мой отец, и я бы предпочла поговорить о чем-нибудь другом, большое спасибо.

Мы все готовы посмеяться над ее ханжеством, но Люси и в самом деле ничуть не веселится. Чтобы избавить племянницу от неловкости, мама открывает свою сумку и достает маленький пакет в подарочной упаковке.

– Я все ждала подходящего момента, чтобы вручить это тебе, – говорит она мне.

Смех затихает, все с любопытством наблюдают за мной. Упаковка намекает на драгоценности или что-то в этом роде.

– Меня всегда тревожило то, что ваш отец и я не подали своим девочкам хорошего примера семейной жизни, когда вы росли, – признается мама.

Мы с Элли одновременно вздрагиваем.

– Ты была великолепна, – заверяю я, а Элли вторит мне:

– Мама и папа в одном лице!

– Мы совершенно по нему не скучали, – утверждаю я, и это искренне.

– Заниматься серфингом в его возрасте… – с отвращением бормочет тетя Джун, разводя руками.

– Ну, как бы то ни было, – возражает мама, – надеюсь, что ваши предки – мои родители – помогут понять тебе, что иногда брак может оказаться хорошим делом.

Мы с Элли практически не знали бабушку и дедушку со стороны отца, но мамины родители обеспечивали нам необходимую поддержку во времена нашего детства. Их аккуратный, всегда как новенький дом был, по сути, продолжением нашего собственного дома, а за их обеденным столом мы ужинали чаще, чем у себя. И я, если постараюсь, могу буквально ощутить запах их дома: уютную смесь мебельной политуры, жареного мяса и трубочного табака. Даже на лице Люси появилось тоскливое выражение.

– Вот по ним я очень скучаю, – бормочет Элли слегка дрожащим от пьяных слез голосом.

Я киваю. Мы все по ним тоскуем, а сильнее всего – мама и тетя Джун.

– Ну, открывай!

Я рада вмешательству Ди. Мы уже готовы были впасть в слезливую сентиментальность.

– Ладно. – Дрожащими пальцами я срываю белую с серебром ленточку.

Передо мной маленькая коробочка – квадратная, красного бархата, потертая на уголках. Подняв крышку, я нахожу внутри знакомую брошь из лучистого колчедана в форме павлина – он смотрит на меня холодными зелеными глазами. В денежном выражении она стоит немного, но для мамы она ценна, и для меня тоже. Бабушка очень ее любила, надевала на все свадьбы, крестины и похороны. Я отчетливо помню, как на разных вечеринках засыпала у нее на коленях, водя пальцем по павлиньему хвосту, пока у меня не закрывались глаза. И сейчас, когда я вспоминаю об этом, почти чую запах бабушкиных духов, хотя мне в то время было не больше пяти лет.

– Это первый подарок твоего деда бабушке, ей тогда исполнилось шестнадцать, – говорит мама.

Элли легонько прикасается к брошке:

– Она ее надевала на мой выпускной вечер в школе. В тот день на ней был тот пурпурный костюм, она его очень любила.

Элли на свою свадьбу получила наручные часы бабушки, еще одну бесценную семейную реликвию, не стоящую особых денег. Знаю, что Элли иногда надевает их на наши праздники.

Поскольку меня душат слезы и я не могу связно ответить, передаю коробочку Ди, чтобы та рассмотрела брошь. Приятельница делает это, но не особо внимательно: она ведь не помнит, как эта брошь бывала приколота к лацкану бабушкиного костюма в дни разных событий и праздников, так что на нее павлин не производит особого впечатления.

Потом брошку рассматривает Доун и передает ее Джулии, та лишь бросает на нее короткий взгляд.

– Многие боятся иметь в доме хоть что-то, связанное с павлинами, – заявляет Джулия, как обычно не особо деликатничая, и отдает павлина Люси. – Верят, что павлин приносит неудачу. Я как-то раз купила павлинье перо, но мама тут же схватила его, вышла из дому и бросила в мусорный контейнер.

– Ох! – выдыхаю я.

От сентиментальности резко перехожу к страху перед всем, что способно навлечь беду. Я боюсь сделать что-то такое, что может приблизить мой другой мир. Пока разрыв между ними становится все шире…

– К тому времени, когда я буду выходить замуж, для меня уже ничего и не останется, – ворчит Люси. – Не то чтобы мне этого хотелось… – Она поджимает губы, глядя на павлина. – Но это неправильно.

Чаще всего тетя Джун выражает недовольство Люси, слегка морщась, поскольку давно успела осознать, что с ее единственной дочерью лучше не спорить. Но сегодня она не сдерживается.

– Милая, не беспокойся, ты можешь получить ее вставные зубы – она их очень любила.

Наступает недолгое молчание, мы все смотрим на Люси, стараясь сдержать смех.

– Нет, не может, – возражает мама. – Я отдала их в благотворительную лавку. Они лежали в ее синей сумке.

Я хохочу так, что клубничный презерватив ударяет меня в глаз.


Уже двенадцатый час, я выпила на пару бокалов больше, чем нужно, объелась уткой под острым соусом и, кажется, отплясываю на столе в «Принце Уэльском». Наверное, это было неизбежно – чтобы мы закончили именно здесь. Как неизбежно было и то, что мальчишник Фредди тоже перебазировался в итоге сюда. После ресторана девичник сократился до трех единиц; Доун и Джулия вместе взяли такси и отправились по домам, а до сих пор обиженной и потому холодно отстраненной Люси пришлось стать водителем для мамы и тети Джун. Что до меня, Элли и Ди, то мы уверенно вошли в дверь «Принца» как раз после половины одиннадцатого под песню Destiny’s child. Не знаю, кто из нас должен был представлять певицу Бейонсе, но точно не я. Но недостаток таланта мы возместили энтузиазмом, когда пели хором «All the Single Ladies». Я и слов-то не знаю, кроме самых очевидных строк, но это не имеет никакого значения, потому что и другие их не знают. Элли размахивает руками над головой, Ди вроде как танцует шимми, выставляя перед собой безымянный палец, а Фредди кричит, что ровно через две недели на его пальце будет кольцо. Я отчасти недовольна этим, но когда пытаюсь что-то сказать, Фредди проклинает Бейонсе и стаскивает меня со стола.

– Симпатичное платье, – говорит он, ставя меня на пол.

– Думаешь? Не слишком взрослое?

– Лидия Бёрд, ты теперь и есть взрослая! – Он трогает кружевной ворот платья. – Не похоже на то, что ты обычно носишь, но мне нравится.

Да, обычно я такое не ношу. Появляется Джона, выхватывает из руки Фредди пустую пивную бутылку и дает ему новую, потом наклоняется и отводит в сторону презерватив, чтобы чмокнуть меня в щеку.

– Отлично поете! – врет он.

– Как тебе… – бормочу я, неопределенным жестом показывая на вуаль со множеством подвесок.

Джона качает головой:

– Поверить не могу, что ты ее действительно надела.

– Ты знал?!

Он щелкает по пакетику с презервативом:

– Это я сам прикрепил вчера ночью.

– Из своих запасов? – смеется Фредди. – Повесить такое на Лидс! Это достойно какого-нибудь древнего бродячего театра!

Я морщу нос, на меня это не производит большого впечатления. Конечно, я ценю приложенные Ди усилия и талантливую помощь Джоны в этом деле. Я также благодарна за то, что Фредди и компания решили закончить вечер здесь, а не где-то еще в городе. Мы рядом с домом, а моему жениху завтра утром на работу, он должен подготовиться к встрече с новым важным клиентом, которого компания Фредди рассчитывает потихоньку увести из-под носа их ближайших конкурентов. Фредди живет ради таких волнений и даже готов сократить ночь мальчишника, чтобы быть во всеоружии в понедельник. Без сомнения, в этом он тоже подражает Бараку Обаме.

Полчаса спустя Джона играет на пианино, Элли в дальнем углу сидит на коленях у Дэвида, а Ди прислоняется ко мне.

– Похоже, я не могу удержаться на ногах самостоятельно… – (Значит, она уже выпила предостаточно.) – Только ему не говори. – Ди засовывает соломинку в бутылку.

Понятия не имею, что в этой бутылке; оно ядовито-синее и выглядит подозрительно.

– Кому?

Она вытаскивает соломинку и мокрым кончиком тычет в свой указательный палец.

– Джоне. Элли права. Он Мик Джаггер, но я не Джерри Холл.

Я смеюсь, потому что это глупо.

– Он не Мик Джаггер, а Джерри Холл могла бы слопать его живьем.

Ди качает головой, я ее не убедила.

– Лидия, я даже петь не умею! Ему нужна певица Адель, а не я. Я никогда не стану Аделью.

– Зато ты можешь быть отличной Бейонсе, – подсказываю я. – Ладно, хватит жалеть себя. – Я крепко сжимаю ее плечо. – И у тебя потрясающие волосы.

– Нет, это у тебя потрясающие волосы, – драматически вздыхает Ди. – Как у Джерри Холл.

– Мне бы еще и ее деньги, – шучу я.

Мы замолкаем и наблюдаем за Джоной. Он играет, даже не глядя на клавиши, его пальцы движутся легко и уверенно, и вокруг него уже, как обычно, собралась толпа.

– У него это в крови, правда? – спрашивает Ди. – Я о музыке.

Я киваю, внезапно впадая в отчаяние, чувствуя себя глупо с головы до ног – от нелепой вуали до туфель на высоком каблуке. Ди абсолютно права.

– Это у него в крови, – повторяю я.

Но думаю я о том, каким потерянным выглядит Джона в моей реальной жизни. Если он забросил музыку, то мой старый друг в куда большей опасности, чем мне казалось. Может быть, в конце концов, Уэльс действительно лучшее для него место.