Фредди тоже откашливается, раз, потом другой. Вокруг воцаряется тишина. На лице Фредди отражается волнение.

– Если честно, – говорит он, – я совсем не представлял, что сказать сегодня. За всякие слова всегда отвечал Джона. – Фредди оборачивается и через плечо смотрит на друга. – Я даже просил его помочь мне с этим, но он заявил, что это такая домашняя работа, которую я должен выполнить сам.

Присутствующие тихо смеются, и Джона тоже, пожимая плечами. Он ловит мой взгляд, буквально на долю секунды, и в его глазах нечто вроде просьбы о прощении за то, что он наговорил мне в вечер девичника. Я вздрагиваю, потому что в реальной жизни уже скучаю по нему, гадая, не станет ли Лос-Анджелес его новым домом.

Фредди выжидает, пока все не затихнут, потом сосредоточивается на мне:

– Лидс, тебе было четырнадцать, когда мы впервые встретились. Светлые волосы и длинные ноги – и такой ты осталась для меня навсегда. Мне было пятнадцать, я гонял на велосипеде с хитроумными светоотражателями, которые прикрепила к нему моя матушка. – Он бросает взгляд туда, где стоит его мать, и все снова смеются. Надо заметить, что, несмотря на нервозность, Фредди без труда завладел общим вниманием. – Черт знает, почему ты… – Он запинается, поспешно приносит извинения ведущей, и та любезно склоняет голову, хотя это и не религиозный обряд. – Я хотел сказать, одному Богу ведомо, почему… – Он опять умолкает, а ведущая едва заметно расширяет глаза, когда все в очередной раз тихонько смеются. Фредди ждет, пока они не успокоятся, и лишь потом продолжает: – Я пытаюсь сказать, на свой лад и даже без ругани, что совершенно не понимаю, почему ты ответила мне согласием, или как я сам умудрился удержать тебя все эти годы. Ты умнее меня и добрее. Ты так далека от моей лиги, что это даже не смешно. Но ты все равно сказала «да», и это сделало меня самым счастливым человеком в мире. – Его слова безупречны, потому что это его слова. – Знаю, что иногда вывожу тебя из себя, но обещаю… мы вместе навсегда, ты и я. Я всегда буду заботиться о тебе. Буду проверять, взяла ли ты с собой крем от загара, а холодными утрами буду сам застегивать на тебе зимнее пальто. Ты, Лидия Бёрд, свет моего мира, и я не хочу жить без тебя.

Ох, Фредди, думаю я, если бы ты знал… Мы ведь так и говорим, когда любим кого-то, правда? Но где-то на долгом пути одному рано или поздно приходится учиться жить без другого. Глядя сейчас на Фредди, я нахожу небольшое утешение в том факте, что ему не придется узнать, какое горе свалилось на меня в реальном мире.

Стараюсь держать себя в руках. Краем глаза я вижу Элли; по ее лицу текут слезы. Но я не хочу позволять себе плакать. Не могу. Я должна говорить четко и ясно, выразить все то, чего мне никогда не придется сказать в реальном мире.

– Фредди, – произношу я, проверяя свой голос.

Звучит он так себе. С силой сглатываю, приводя в порядок горло, и Фредди, должно быть, видит, как я близка к тому, чтобы развалиться на части, потому что берет меня за руку. Мы молчим пару секунд, и все вокруг тоже затихают. Гости ждут, и я несколько раз вдыхаю, успокаиваясь, потому что эти слова значат для меня куда больше всего того, что я вообще говорила в своей жизни.

– Фредди, сегодня я смотрю на тебя, и мое сердце… ну, я гадаю, как оно умудряется вместить в себя такое множество всего и не лопнуть при этом. – Прижимаю ладонь к сердцу. – Оно полно желаний, и не только их. В нем наше вчера и каждый из прошедших дней. И оно полно нашими завтрашними днями. Лицами наших детей, местами, куда мы отправимся, нашими победами и трудностями. – Теперь я кладу руку на грудь Фредди; моя ладонь ощущает удары его сердца. – Моя жизнь слилась с твоей с тех самых пор, когда мне было четырнадцать…

Фредди смотрит мне в глаза, мы едины. Я буквально ощущаю его каждым атомом моего тела, в каждой из версий мира, вращающегося вокруг солнца.

– Время в конце концов все меняет, но я теперь понимаю, что это хорошо, ведь мы не просто имеем то, что есть здесь и сейчас. Ты и я… мы – само время, мы будем всегда и везде. И если я проживу миллион жизней, то в любой из них найду тебя, Фредди Хантер.

Я смотрю на него, он – на меня, и мы оба плачем. Не то чтобы мы рыдали, смущая всех гостей, нет, это просто маленькие тихие ручейки слез, из которых рождаются реки и океаны. И мне хочется навсегда запомнить нас именно такими.

Ведущая уже готова объявить нас мужем и женой, и я дождаться не могу, когда наконец прозвучат эти слова, означающие, что мы женаты, и тут звонят колокола, звонят и звонят, все громче и настойчивее… Меня трясет от огромного физического усилия – я пытаюсь остаться здесь, задержаться в этом мире… Колокола уже не похожи на свадебные, и как ни стараюсь я, как ни желаю уходить, все же ускользаю, лечу сквозь темноту… моя пижама и волосы влажны от пота.

Почему это я в пижаме? Я же все еще слышу звон свадебных колоколов…

Потом осознаю: это не колокола. Это мой телефон; он светится и дергается на прикроватной тумбочке, вырывая меня из одного мира и возвращая в другой.

Мне невыносим шум, как и чувство абсолютного, безумного разочарования. Я хватаю мобильник, не проснувшись до конца. Вдруг я еще смогу вернуться? Может, если сумею удержаться на грани сна, еще проскочу сквозь дверь того амбара до того, как она захлопнется?.. Но, продолжая цепляться за эти мысли, я вижу на экране телефона голубые буквы имени. Элли.

Мгновенно просыпаюсь, испуганная.

– Лидс… Я, кажется… – Голос сестры так искажен от боли, что я едва его узнаю. – Ребенок… помоги…

Наяву

Суббота, 20 июля

Я примчалась к сестре раньше, чем «скорая помощь», все так же в пижаме. Набрала «111» по стационарному телефону, не прерывая связь с сестрой.

– Держись! – Я в дикой панике, потому что не могу найти ключи от машины, а туфли надеваю на ходу, уже выскакивая на тротуар. – Они едут, я иду, глазом моргнуть не успеешь, как я буду у тебя.

Из того, что сумела прерывисто, задыхаясь, сказать Элли, я осознала, что у нее схватки. Дэвид на работе, а сестра не понимает, почему роды начались так тяжело и так рано. Я тоже не понимаю. Мой единственный опыт в этом отношении – это беременность золотой рыбки. Ту рыбку я выиграла на летней ярмарке, когда Элли исполнилось восемь. Мы назвали ее Ариэлем, добрым гением. Помню, как зачарованно и с ужасом мы наблюдали за тем, как несколько дней спустя она извергла из себя облако икринок, без интереса предоставляя им плыть следом за ней. Будто работал аппарат искусственного снега, которому нужен новый аккумулятор. Еще у меня в запасе несколько эпизодов из сериала «Вызовите акушерку», но все это ни в малейшей мере не помогает мне стать тем, от кого будет толк рядом с сестрой в такой момент.

Все это проносится у меня в голове, когда я спустя пять минут с визгом торможу на ее улице и по дорожке через сад бегу к двери. У меня есть ключи и от дома Элли, и от маминого. На этом они настояли после трагедии.

– Элли, я здесь, я пришла! – кричу я в почтовую щель и с трудом попадаю ключом в замок.

Оставляю дверь приоткрытой для медиков и бегу наверх. Наверное, что-то из «Вызовите акушерку» все же осело в памяти.

Элли сидит на краю кровати. Она вцепилась обеими руками в столбик полога, как будто находится на тонущем корабле. Темные волосы прилипли к голове от пропитавшего их пота, на лице ужас, но он сменяется облегчением, когда я падаю перед ней на колени.

– Лидс, слишком рано, – шепчет Элли, глядя на меня расширившимися глазами; она так дрожит, что у нее стучат зубы. – Еще четыре недели…

– Все в порядке, – успокаиваю я, потому что диспетчер «скорой помощи» десять минут назад заверила меня, что это нормально. – Детки постоянно благополучно рождаются на таком сроке.

Элли не отвечает; она просто не может, потому что ее тело судорожно дергается – видимо, от очередной схватки, она изгибается от боли, стонет, как раненый зверек. Потом боль утихает, я сажусь рядом с сестрой, обнимаю ее за плечи, и она бессильно прислоняется ко мне.

– Сколько времени между схватками? – спрашиваю я, хотя на самом деле не знаю, каков должен быть правильный ответ. – Примерно?

– Недостаточно, – выдыхает Элли, когда набирается сил. – Совершенно недостаточно.

– Ну и ладно. – Я поглаживаю ее по спине; на ногах сестры кровь, но я ничего не говорю об этом. – Может, проделаем дыхательные упражнения?

Боже, я так надеюсь, что она знает, как поступать, поскольку сама совершенно не представляю! Жалею, что не проявила больше интереса, когда Элли рассказывала мне о курсах подготовки к родам. Я была слишком поглощена собой. К счастью, сестра кивает, начинает дышать глубже и выдыхает протяжно, с шипением.

– Ты как воздушный шар, из которого утекает воздух, – ворчу я, и Элли то ли смеется, то ли плачет.

– Я себя и чувствую чертовым шаром, – с трудом произносит она, и мы обе коротко, слегка истерично смеемся.

– А вдруг ребенок родится до того, как приедут медики? – Элли теперь уже скорее плачет, чем смеется.

– Тогда мы сами справимся, – заявляю я с уверенностью, которой вовсе не чувствую.

Если медики запоздают и дитя появится на свет, это будет катастрофой. Я ведь даже никогда не смотрела сериал «Катастрофа»!

– Не справимся, – со страхом возражает Элли. – Что, если с ребенком что-то не так, а помочь будет некому?

Я замечаю, что ее дыхание становится более поверхностным, и через несколько секунд ее лицо снова искажается от боли. По моей оценке, через две минуты. Определенно не три. А два – это пугающе маленькое число.

– Но я здесь. Я помогу. Элли, они приедут, а если нет, мы справимся вместе, ведь так? – Она смотрит мне в глаза, и я отвечаю ей немигающим взглядом. – Хорошо?

Элли сглатывает:

– Слишком поздно самим ехать в больницу.

– Вот мы и не поедем.

– И Дэвида нет, – выдыхает Элли, и ее лицо сморщивается.