– И не ворчи, – смеется Вита. – Это портит твое хорошенькое личико. Раз уж ты здесь, то должна увидеть все, что смотрят туристы.

– Ты говоришь, как моя мама.

– Значит, твоя матушка – очень мудрая женщина. – Вита достает из-под стойки ключ от мопеда. – Там бензина вполне хватит, чтобы покататься.

– Я скоро вернусь. До ланча.

– Не надо.

Наши взгляды встречаются, а потом мы смеемся, и я забрасываю на плечо рюкзачок. Вита выходит следом за мной к мопеду и кладет в корзинку под рулем бумажный пакет. Я вижу, что из него торчит багет.

– Твой ланч, – решительно сообщает Вита.

Я седлаю мопед и застегиваю ремешок шлема под подбородком.

– Скоро увидимся, – бросаю я.

Вита кивает, скрестив руки на груди:

– Я никуда не денусь.


Я не религиозна, но по совету Виты отправляюсь в святилище Веприц, посвященное Лурдской Богородице, – оно сразу за городом. Еще достаточно рано, вокруг тихо, и от этого слышнее пение сверчков и глубже ощущение всепроникающего покоя. Святилище находится у основания лесистого холма.

Вся Хорватия как будто создана из бирюзовой и изумрудной зелени. И в этом месте вижу то же самое, когда поднимаюсь к святилищу по широким каменным ступеням. Неподалеку какая-то пара так же тихо, как я, отдается созерцанию.

Перед святилищем стоят деревянные скамьи. Сейчас они пусты, и я на несколько минут сажусь в переднем ряду, чтобы отдышаться.

Внутри, в пещере, похожей на естественную, находится каменный алтарь, а над ним в нише высоко в стене – изящно раскрашенная статуя Девы Марии. Здесь воистину царит невероятный покой. Я впитываю его в тишине, позволяя своему взгляду блуждать вокруг, а через некоторое время приходит какая-то женщина и садится неподалеку от меня. Она склоняет голову и, молясь, перебирает темные бусины четок. После несчастья у меня случались моменты, когда страстно хотелось поверить в Бога или некую высшую цель. Это ведь должно приносить утешение – мысль, что все частицы мироздания движутся в соответствии с некоей великой причиной. Я не обладаю подобной верой, но это не значит, что не могу находить утешение в таких вот местах. Люди верят, что это святилище исцеляет. Может ли оно починить заодно и разбитое сердце?

Я сижу и думаю о последних месяцах. Осознаю, насколько уже далеко ушла после смерти Фредди и как много мне еще предстоит пройти. Десятилетия, если повезет.

Я ненадолго вспоминаю Нью-Йорк, думаю о трагедии, о том, чего не должно было случиться. Не знаю, когда наберусь сил для того, чтобы вернуться, и на краю моего сознания уже маячат более серьезные вопросы, требующие ответа.

Закрываю глаза и напоминаю себе, что я пока здесь бросила якорь. Мои ноги, обутые в кроссовки, крепко стоят на этой сухой пыльной земле, мое тело отдыхает на этой простой деревянной скамейке. Сердце болтается в груди, не зная, принадлежит ли оно кому-нибудь, но все равно я еще здесь. Медленно, размеренно дышу, сосредоточиваясь на запахе сосновых игл и птичьем щебете, и наконец уверенное, всеобъемлющее чувство убежища охватывает меня, подобно невидимому щиту. Это безопасность обеденного стола у бабушки с дедом, это сила объятий моей матери… Это Элли держит меня за руку, это Фредди готовит мои любимые сэндвичи с беконом и свеклой, это Джона играет на пианино в «Принце» в канун Нового года…

Это все сразу, и все люди, и я чувствую, что они сидят на скамьях вокруг меня. Это безмятежность Виты, и доброта Петара, и это Доун и Райан, заменяющие меня на работе… И это Крис, ничего не ждущий от меня, и Джулия с цветами…

Но более всего и первым делом – я сама. Здесь и сейчас, вот на этой скамье, сидят все варианты меня самой. Здесь мои обгоревшие на солнце плечи, и слишком длинные волосы, скрученные в узел на затылке, и лицо без косметики, и потрепанный браслет из хлопкового шнурка на запястье, купленный на пляже, и облупившийся зеленый лак на ногтях… это я, это я, это я.

Ощущаю внутри нарастающее чувство слияния всех версий себя в целостную независимую личность. И то, что внутри, сначала шепчет, а потом ревет:

– Я! Я! Я! Я! Я!

Будь я не в святилище, а в каком-нибудь другом месте, то заорала бы во всю силу своих легких: «я Лидия Бёрд, и я все еще здесь!»


Подъехав к ресторану, вижу Петара. Он моет каменную площадку перед входом.

– Ну что, нашла? – спрашивает он, опираясь на швабру.

Я слезаю с мопеда и снимаю шлем:

– Нашла. Место просто изумительное!

– Да, мне очень нравится, – соглашается Петар. – Ты молилась?

Я виновато морщу нос:

– Вообще-то, я не особо…

Петар кивает с философским видом:

– Все люди разные.

– Да, – соглашаюсь я. – Хотя там я почувствовала что-то… Просто не знаю, как это выразить.

– Как будто ты не одна? – предполагает Петар.

Я немножко думаю.

– Вроде того, но не совсем так. Скорее, похоже… – Я прикасаюсь к груди кончиками пальцев. – Как будто одобрение? Я нашла прежнюю себя, она все еще здесь, и новую себя – она сидит рядышком… и мы подружились.

– Старая ты и новая ты, – задумчиво произносит Петар.

Я не ожидала, что он меня поймет, ведь сама себя я не особо понимаю.

– Думаю… думаю, я слишком старалась быть хорошей для всех. – Я медленно пробираюсь сквозь путаницу собственных мыслей как ради себя, так и для Петара. – Нелегко признать, что жизнь не стоит на месте, так ведь? Бежит только вперед и никогда назад. Мне пришлось меняться, когда жизнь внезапно изменилась вокруг меня, но если бы и не пришлось, я бы рано или поздно все равно изменилась, так или иначе, разве нет? Потому что люди так устроены. Никто не остается вечно одним и тем же. И все вокруг такое неустойчивое… Мы принимаем решения в зависимости от дня недели, погоды, настроения, фазы луны, от того, что съели на завтрак… И я постоянно задаю себе вопросы о выборе, который могу или не могу сделать, и проклинаю себя за то, что где-то была слишком мягкой, а где-то слишком суровой… Теперь я вижу, что бродила по кругу… – Я замолкаю и перевожу дыхание. – Мне необходимо идти по прямой.

Петар пристально смотрит на меня, ошарашенный моей тирадой. Не знаю, что он понял из всего сказанного, я и не уверена, насколько сама себя поняла.

– Не всегда легко принять то, чего ты не в силах изменить, – наконец говорит он и забирает у меня ключ от мопеда и шлем. – Иди отдохни немножко.

Пока меня не было, в мою комнату заглянула Вита, оставила глиняный кувшин с дикими цветами и записку, в которой сообщила, что перестелила постельное белье и заменила воду. Я ложусь на свежие простыни, задумавшись о словах Петара. Разумеется, нечто подобное можно увидеть на миллионах постеров и магнитов для холодильника, но идея принятия только теперь проникает в меня.

Сидя сегодня в святилище, я почти реально ощущала себя двумя разными людьми. Это была прежняя я, девушка до смерти Фредди, и новая я – женщина, которой я стала после несчастья. Может, это и звучит глупо, но там, в утренней тишине, я чувствовала, как две эти версии понемножку сближаются и наконец становятся цельной личностью.

Наяву

Среда, 7 августа

Я здесь уже семнадцать дней. И это явно мне на пользу. Это куда больше, чем обычные каникулы, полные суеты. А еще это больше, чем положенный мне отпуск. Пару дней назад я отправила Филу электронное письмо, пытаясь объясниться или, скорее, прося добавить мне дни за свой счет, потому что я еще не готова вернуться домой. Знаю, что позволяю себе вольность, ведь он и так уже проявил неслыханную щедрость, и я не вправе ожидать от него понимания. Босс ответил, что постарается обойтись еще какое-то время, и тем самым снял груз с моих обгоревших плеч. Мама вела себя хитрее. Мы как бы не спорили, но она не слишком скрывала неодобрение. От Элли через день приходят сообщения и фотографии. Мне больно оттого, что мое отсутствие тяжело для них, я, честно, не хотела бы пропадать так надолго, если бы не ощущала, что это жизненно важно для меня. Мне необходимо побыть здесь еще немного, побыть Лидией-официанткой, просто пережить все.

Наяву

Среда, 14 августа

Я сижу на своем балконе и смотрю на звезды перед тем, как лечь спать в одиночестве, в слишком большой кровати. Я уже думала о том, чтобы кое-что изменить, когда вернусь домой. Подстричься. Может быть, сделать ремонт на кухне и купить новую мебель, если смогу позволить себе это. И о нашей кровати из «Савоя» тоже думала. Как бы я ни любила ее, не уверена, что когда-нибудь смогу в ней спать, не воображая рядом с собой Фредди, а это точно не лучшее снотворное.

Пытаясь распутать узлы из пестрой ленты моей жизни, я смотрю в ночное небо. Недавно состоялся довольно напряженный разговор с мамой. Она считает, что я поступаю безответственно, задерживаясь здесь, и в конце концов потеряю работу. Может, я вообще намерена остаться в Хорватии навсегда? Какое-то время я оценивала эту идею. А что, можно было бы… Продать свой обожаемый дом, переехать сюда, жить простой жизнью, бегать босиком по пляжу. Вита помогла бы мне, я уверена.

Но как насчет Элли, и моих друзей, и мамы? Мне невыносима мысль о том, чтобы навсегда вот так отдалиться от них, пусть даже мне это подходит сегодня. Они мой якорь, часть меня самой. И еще малышка Шарлотта. Мое сердце слегка ноет, когда я думаю о ней, потому что очень скоро ей исполнится месяц, а я не держала ее на руках со дня ее рождения. Работа – еще один якорь. Я понимаю, что не управляю целой страной, но городской центр – это мое место, и я не хочу его терять.

И еще, конечно, Фредди. Я не проскальзывала через заднюю дверь вселенной с того ужасного дня в Нью-Йорке – из страха, что сделаю только хуже. Кажется, я плыву куда-то с неисправным компасом, пытаясь разобраться, где именно нахожусь сейчас.

И есть еще Джона Джонс. Когда с нами был Фредди, Джона играл важную роль в моей жизни как его лучший друг, но где-то по пути выяснилось, что при этом он не может играть эту же роль и для меня. Мы установили собственные дружеские отношения, ведь нам приходилось делить внимание Фредди. Теперь Фредди не стоит между нами, а мы как будто вспоминаем, что значим друг для друга. Джона – мой самый старый друг. И когда я вижу его имя в телефоне, у меня поднимается настроение.