– Фредди? – неуверенно говорю я.

Там, где он находится, очень шумно.

– Лидс? – Он почти кричит. – Погоди секунду. Выйду наружу.

Я слышу громкие голоса и музыку, смех… Наверное, Фредди в каком-то баре.

– Боже, ну и жара здесь сегодня! – говорит Фредди; теперь его слышно лучше. – У меня рубашка к спине прилипла.

– Ты где сейчас? – в растерянности спрашиваю я.

– Прямо сейчас? Перед баром, на пляже. Винс там размахивает кредитной картой компании, надеется заключить сделку.

– Только работа и никаких развлечений, да? – спрашиваю я неопределенно, стараясь придать голосу беспечность, которой совершенно не чувствую.

– Ну да, – смеется Фредди, – если ты в Риме. Или в Рио, как в данном случае.

Рио? Фредди в Бразилии? Что-то звенит у меня в уме, как далекий колокольчик… Видимо, Фредди упоминал о чем-то таком, но я уверена, что не знала о том, как долго он намерен там пробыть.

– Я соскучилась, – говорю я, потому что это правда, особенно сейчас, когда снова слышу его голос.

– Я тоже. Но теперь уже недолго. Две недели, максимум три.

– Еще три недели? – мрачно переспрашиваю я.

То, что я говорила в Нью-Йорке, определенно никак на нем не отразилось, если он позволил случиться такому. Или если я позволила. Судя по виду нашего холодильника и сообщений от мамы и Элли, Фредди явно отсутствует уже пару недель.

– Только не начинай снова. – Фредди раздраженно вздыхает. – Ты знаешь, я не могу ничего изменить.

Выходит, мы уже успели поссориться из-за этого.

– Говоришь, ты сейчас на пляже?

– Нет, – возражает Фредди, стараясь сохранять спокойствие. – Я сказал, что был с Винсом, мы пытаемся заключить сделку с кофейной компанией. А здесь вообще все находится на чертовом пляже, Лидия, или я и в этом виноват?

– Я этого и не говорила, – жалобно бормочу я в ответ.

Несколько недель я не общалась с Фредди, а теперь все опять как-то не так… Если бы мы были рядом, то сумели бы преодолеть недопонимание, но по телефону это не так-то легко. Меня вдруг поражает мысль, что наши отношения всегда зависели от физической близости; мы полагались на прикосновения, на то, что способны прочитать видимые признаки… Но прямо сейчас у нас не было такой роскоши, а то, что осталось, вызывает разочарование и потенциально грозит гневом. Слышу, как кто-то окликает Фредди, наверное Винс, и требует, чтобы тот вернулся и взял коктейль «Кайпиринья». Он произносит название неправильно. Но меня это не удивляет: Винс человек незатейливый, не из тех, кто станет запоминать что-либо подобное. Я готова сделать ставку на то, что он умчался в Бразилию, не потрудившись даже выяснить, как сказать на португальском «спасибо» и «пожалуйста».

– Мне нужно вернуться, – сообщает Фредди.

– Похоже на то. – Меня охватывает уныние, хочу найти подходящие слова, чтобы это исправить.

– Скоро позвоню, – бросает Фредди и исчезает.

Он вернулся к своему коктейлю, в бар на пляже, к жизни без меня.

Наяву

Вторник, 24 сентября

Сижу одна в гостиной с зажженным светом, держу в руке чашку горячего шоколада в надежде, что он поможет мне заснуть. Какое отвратительное, жалкое возвращение домой! Мама и Элли, наверное, предпочли бы, чтобы я осталась в Хорватии, а Фредди умчался в Рио глотать коктейли на пляже…

Теперь вижу, что слишком сильно надеялась на мой второй мир, на бегство из реальности, бегство от тяжелой, угольно-черной ямы горя. Но этот день… он не помог. Он снова оставил чувство подавленности и уныния, хуже того, что было в Нью-Йорке. Размышления об этом сегодняшним вечером подвели меня к осознанию неопровержимой истины.

Я променяла исцеление здесь на жизнь там. Я использовала визиты в другой мир как способ справиться с горем, пусть даже все, что читала о преодолении печали, твердит: такое невозможно. Неужели мой проклятый доктор подстроил? Я не проходила через переживания сознательно. Металась между двумя мирами, брела окольным путем, притормаживала себя, не осознавая этого.

После той ночи в Нью-Йорке я не принимала розовых пилюль в Хорватии и в результате нормально спала по ночам. Темные круги под глазами исчезли, сердце билось легче, ведь ему не приходилось постоянно переключаться. Мои дни были проще – жить одной жизнью не так напряженно, как жить двумя поочередно.

Нельзя игнорировать тот факт, что я продолжаю меняться: та я, которая навещает Фредди в другом мире, все меньше и меньше похожа на Лидию, которую он знает. И по правде говоря, мне даже больше нравится новая версия меня самой. Да, у нее пока не все наладилось, но она решительна, готова к приключениям, сильна. Она старается пусть медленно, но идти вперед, шагать против течения, а я все это время пыталась оттащить ее назад.

Наяву

Суббота, 28 сентября

– Ты абсолютно уверена?

Я смотрю через зеркало в глаза моей парикмахерше:

– Да.

Она стоит за моей спиной с ножницами в руке. Для женщины, которой платят за стрижки, выглядит уж слишком не желающей это делать.

– В последние десять лет я тебе обрезала волосы не больше чем на дюйм. – Лаура покусывает губу.

Это правда. Я берегла свои волосы, но теперь…

Я в последний раз взвешиваю на ладони пряди.

– Действуй!

Она глубоко вздыхает и больше вопросов не задает.


После этого я долго сижу в своей машине, мои волосы лежат в прозрачном пакете на молнии у меня на коленях. Доун несколько лет назад пожертвовала свои, так что и я накануне вечером нашла в Интернете благотворительное учреждение, которое делает парики для девочек-подростков. В пятнадцать я гордилась своими волосами, они доставляли мне радость. И мне тепло от мысли, что они могут сделать немножко светлее жизнь какой-нибудь девочки, сражающейся с болезнью. А мне они больше не нужны.


В прихожей я бросаю сумку и рассматриваю себя в зеркале, поворачиваясь так и этак, поглаживая кончиками пальцев открывшуюся шею, трогая короткие пряди вокруг лица. Я могу теперь поставить галочку в списке реакций на горе, там, где значится «отрежь волосы». У Лауры чуть сердечный приступ не случился, когда я попросила сделать мне самую короткую, почти мужскую стрижку «пикси». Она схватила стопку журналов и стала показывать мне фотографии стрижек, предположив, что я просто ошиблась. Но я не ошиблась; я знала, чего хочу, и, глядя на себя теперь, рада, что набралась достаточно храбрости и прошла через это.

Храбрость. Я мысленно изучаю это слово, потом произношу его вслух. Мое отражение уверенно смотрит на меня, говоря, что я поступила правильно. Добавляю «храбрость» к набору слов, которые в данный момент описывают мою жизнь.


Здесь четыре часа дня, значит в Лос-Анджелесе должно быть девять утра. Я несколько минут назад отправила Джоне фотографию своей новой прически, и, как только начинаю думать, что он еще спит, позволяя себе субботний отдых, приходит ответное сообщение.


Сейчас позвоню тебе.


Я усмехаюсь и падаю в угол дивана, подобрав под себя ноги. Тут мой телефон жужжит, а потом на экране появляется смеющийся Джона в постели.

– Дай-ка рассмотреть тебя как следует!

И я вдруг непонятно почему смущаюсь и морщу нос, поворачивая голову в разные стороны в ожидании его приговора.

– Что думаешь? – Он первый после моего парикмахера, кто должен высказать свое мнение.

– Ты выглядишь… ты похожа на австралийку, – сообщает Джона и снова смеется, пожимая плечами, потому что прекрасно понимает: он сказал глупость.

– Австралийку?!

– Ну, не знаю, – говорит он. – Наверное, дело в загаре и стрижке. Ты как будто должна быть спасателем на пляже в пригороде Сиднея или кем-то в этом роде.

– Это уж слишком причудливое описание. – Я округляю глаза. – Я что, разбудила тебя посреди сладкого сна?

Джона проводит ладонью по щетинистой щеке и строит гримасу. Похоже, я права, но он слишком вежлив, чтобы это подтвердить.

– Когда ты вернулась домой?

Мы с Джоной много разговаривали в последнее время. Он был главной нитью, связывавшей меня с домом там, в Хорватии, единственным человеком, который не судил меня за побег. Наверное, потому, что он, по его мнению, сделал то же самое.

– Пару дней назад. Надо сказать, встретили меня не особо тепло. Я слишком долго отсутствовала.

– Ничего, все придет в норму. Они тебя любят.

– Знаю… – Конечно, он прав, но я меняю тему, потому что мысли о маме и Элли портят мне настроение. – А у тебя какие новости?

Джона тянется за стаканом с водой на прикроватной тумбочке, потом снова опускается на простыни. Он сильно загорел в Лос-Анджелесе, его тело резко выделяется на белой постели. И выглядит он гораздо лучше, чем до отъезда. Кажется здоровее, энергичнее, будто нашел новую энергию в каком-нибудь травяном коктейле. Я сижу и слушаю, как Джона рассказывает о последних днях, о работе над сценарием, о людях, с которыми проводит время. Его темные глаза горят энтузиазмом. Он теперь вращается в совершенно иных кругах. Даже представить не могу, что он когда-нибудь вернется домой.

– И как оно чувствуется, когда возвращаешься? – спрашивает Джона.

– Все как прежде… – вздыхаю я, но тут же спохватываюсь. – На самом деле нет. Все кажется каким-то странным. Как будто это уже не совсем мое место.

Джона медленно кивает:

– Ты отсутствовала довольно долго, но все утрясется.

– Конечно.

– Вернешься на работу?

На сердце у меня тяжело.

– Да, хотя, вообще-то, они взяли кого-то. Фил сказал, чтобы я приходила, но не знаю, есть ли там место для меня.

Во взгляде Джоны вспыхивает озабоченность.

– Ты уверена, что чувствуешь себя нормально?

– Да, все будет в порядке. Наверное, мне просто не хватает солнца.

– Лидс, мир велик, – заявляет Джона. – Где-нибудь всегда светит солнце.

– Только не здесь, – отвечаю я, не уверенная, что он имеет в виду именно погоду. – Уже предполагаешь, когда вернешься домой?