Говоря это, она как бы взвешивает слова на ладонях и закатывает глаза.

– Это Лос-Анджелес. – Я стараюсь не позволить ей разозлить меня.

– Одно и то же! – возражает Люси. – Солнце, песок, американцы!

Я вспоминаю Виту, ясное прохладное утро, когда мы с Витой пьем кофе на террасе… Вита не позволила бы кому-нибудь вроде Люси досаждать ей. После смерти Фредди мы с Джоной расширили наши горизонты, это стало инстинктивной реакцией на уход самого близкого человека. Мы принялись искать места и переживания, каких ни за что не найти в туристических проспектах. Люси не пришлось проходить через подобное превращение.

– Ну, как скажешь.

Разговор течет мимо меня. Элли и Дэвид все еще отсчитывают жизнь Шарлотты неделями, а не месяцами; сейчас ей двенадцать недель, и они отмечают каждый признак ее быстрого развития.

– Это у нее от Элли, – говорит дядя Боб. – Ты же всегда была очень организованной.

Не думаю, что он хотел намекнуть на отсутствие организованности у меня, но в его словах слышу именно это. Вполне справедливо. Интересно, что могли бы унаследовать от меня мои дети? «Храбрость», – как будто шепчет на ухо Вита. Мне остается лишь надеяться, что она права.


Что-то проскакивает мимо моих ног, когда немного позже я открываю входную дверь своего дома. Турпин вернулся. Он запрыгивает на кухонную стойку, ждет, что я предложу ему поесть.

– Что, старый бродяга, тебе сегодня нужен ночлег?

В благодарность за еду он позволяет почесать себя за ухом, и хотя я открываю заднюю дверь, предоставляя ему свободу выбора, кот решает не выходить под дождь. Я, взяв с собой чашку с чаем, ложусь в кровать с книгой, а Турпин остается дремать в кресле Фредди.


Четверг, 31 октября

– Ну, вот это дело! – Я сижу на корточках и восхищаюсь своей работой. – Выглядит жутко, как раз подходит.

Я украсила могилу Фредди ослепительными оранжевыми и пурпурными цветами и маленькой тыквой с вырезанной в ней физиономией. Понимаю, это не говорит о хорошем вкусе – устраивать Хеллоуин на кладбище, – но Фредди очень любил этот праздник. Монстр доктора Франкенштейна был его вторым «я» в ночь ужасов. И я знаю, он от души посмеялся бы, если бы мог видеть меня сейчас. По сути, он почти заставил добавить ко всему фальшивую паутину и бумажных призраков.

Я по-прежнему хожу сюда настолько часто, насколько позволяет погода. У могилы я чувствую себя ближе всего к нему, или, возможно, он чувствует себя ближе ко мне, особенно в эти дни.

– В библиотеке все идет хорошо, – сообщаю я, убирая обрезки цветочных стеблей и протирая надгробие. – Мэри и Фло смешные, они даже компьютер включать не умеют, и как уж они будут справляться с новой системой, остается только гадать.

Мои рабочие дни теперь проходят совершенно иначе, но это и к лучшему. Я променяла коллег с верхнего этажа на двух леди из местного дома престарелых. Мэри плохо видит, а Фло абсолютно глуха на одно ухо, но они тем не менее приняли меня в свой круг. Я пока не посещала их вечера игры в бинго, но это еще впереди. Надеюсь, что, когда нам с Элли будет ближе к девяноста, мы станем похожими на них, – битком набитыми разными историями и хлопотами и более живыми, чем многие двадцатилетние.

– Тебе бы увидеть Шарлотту, – говорю я. – Она растет не по дням, а по часам. Уже сама держит головку, и у нее глаза Элли. – Я смеюсь. – Настоящая барыня! Когда я сегодня утром была у них, моя племянница щедро наполнила подгузник. Дэвид буквально давился тошнотой, когда менял его.

Я натягиваю рукава куртки на замерзшие пальцы.

– А Джона все еще в Лос-Анджелесе. Думаю, они скоро закончат работу над сценарием.

С Джоной мы болтаем почти каждый уик-энд, и меня это очень радует. Он уже битком набит терминологией того мира, в котором сейчас обитает.

– Думаю, у них там возникли некоторые творческие разногласия, – сообщаю я так, будто понимаю, что это значит. – Судя по всему, студия настаивает на каких-то изменениях, чтобы сделать сценарий более притягательным для широкой публики, а Джона сражается с упрощениями. Я даже вида не делаю, что понимаю его объяснения, но вроде бы в целом это так. – (Джона накануне вечером позвонил мне, чтобы подробно все рассказать, и поскольку жизнь в Лос-Анджелесе прибавила энергии его телу и красок его лицу, надеюсь, он сумеет благополучно миновать все ухабы на своем пути.) – В общем, такие вот дела. Даже предложила ему прочитать сценарий… Конечно, я ничего не знаю о таких вещах.

Зато я хорошо знала Фредди, и если сценарий Джоны – это история об их дружбе, то, возможно, могла бы заметить что-то такое, чего не увидел Джона, или, по крайней мере, помочь ему найти путь к компромиссу.

Какое-то движение вдали привлекает мой взгляд. В ворота вползает похоронный кортеж, два черных лимузина катят по центральной аллее. Я наклоняю голову, когда они проезжают мимо меня. Мое сердце грустит вместе с теми, кто сегодня сидит в тех машинах. Я слишком хорошо знаю, что впереди их ждет долгий путь, но могу только пожелать им стойкости.

Этим днем здесь холоднее обычного, в порывах ветра остро чувствуется зима. Я застегиваю зимнюю куртку, потом целую кончики пальцев и прикасаюсь ими к надгробию Фредди, прежде чем вернуться на работу.

Мне никогда не пережить до конца гибель Фредди Хантера. Так просто не бывает, что бы там ни говорили психологи. Вы не привыкнете к потере человека, которого любили, ни за полгода, ни за два года или двадцать, но вы должны найти способ продолжать жить без ощущения, что все случившееся потом – второго сорта. Кто-то отправляется в горы, другие начинают прыгать с парашютом… Каждый находит дорогу обратно, а если повезет, то находит и людей, которые любят его и поддерживают.


Понедельник, 4 ноября

– Есть какие-нибудь книги для капризных малышей?

Я поднимаю голову от распакованного ящика с книгами и вижу Элли. Она выглядит намного лучше, чем несколько недель назад, ее щеки порозовели от холода и уже не такие впалые, потому что Шарлотта начала нормально спать. Я заглядываю в коляску – закутанное дитя выглядит настоящим ангелом.

– Не хочу слышать о ней ничего плохого! – заявляю я.

В последнее время я провожу с ними как можно больше времени, стараясь компенсировать дни своего отсутствия. Мы с сестрой преодолеваем трещину в наших отношениях, поскольку слишком нуждаемся друг в друге, чтобы позволить ей разделить нас. В прошлый уик-энд даже выпили по бокалу вина и вместе поплакали за просмотром какого-то фильма. Я наконец сумела сказать ей, как мне жаль, что я уехала, когда она во мне так нуждалась.

– Мама думает, будто у меня была послеродовая депрессия, – сказала Элли, – но это не так. Я просто дико злилась на тебя за то, что ты сбежала, и слишком уставала для того, чтобы самой себе в этом признаться.

И только тогда я поняла, какую боль причинило мое отсутствие сестре и маме.


– Посидишь с Шарлоттой с полчаса или около того? – спрашивает Элли. – У Дэвида на следующей неделе день рождения, и я бы все отдала за возможность пройтись по магазинам без этой коляски.

– Прямо сейчас? – Я улыбаюсь, ведь Элли только что превратила мой день из скучного в прекрасный. Она в первый раз попросила меня посидеть с племянницей!

– Ну, если у тебя нет неотложных дел?

– Нет, – качаю я головой. – Самое время. – У меня перерыв на ланч.

Элли обрушивает на меня груду инструкций насчет детского крема и бутылочек на тот случай, если Шарлотта будет плакать. Я пытаюсь слушать ее, но могу думать только о том, как я счастлива, что сестра снова доверяет мне, и гадаю, можно ли взять спящее дитя на руки, не разбудив. Я просто горю желанием покачать малышку на руках.

И вот наконец мы остаемся вдвоем, Шарлотта и я. Осторожно катаю коляску по проходу между книжными стеллажами и рассеянно рассказываю малышке об отделе документальной прозы. Потом медленно направляюсь к детской секции. Когда откидываю одеяло и заглядываю под него, Шарлотта смотрит на меня в упор, ее широко раскрытые глаза украшены темными ресницами.

– Привет, – улыбаюсь я и достаю Шарлотту из коляски.

Племянница все еще маленькая, как кукла, изящная даже в зимней одежке. Она продолжает смотреть на меня серьезными, как у Элли, глазами, когда я вместе с ней усаживаюсь в одно из новых кресел.

– Ты меня знаешь, – говорю я, – ведь я была первым человеком, которого ты увидела.

Мне нравится думать, что Шарлотта это помнит и она спокойна у меня на руках потому, поскольку видит во мне надежную гавань.

– И чем мы с тобой займемся? – спрашиваю я шепотом, хотя в этой части библиотеки нет никого, кто мог бы нам помешать. – Хочешь, почитаю тебе?

Это кажется вполне уместным, учитывая то, где мы. Я беру книгу, которую хорошо знаю с самого детства.

– Это история одной гусеницы, – поясняю я, пристраивая открытую книгу на коленях. – То была довольно жадная особа, насколько я помню.

Я понадежнее укладываю Шарлотту на сгибе своего локтя, и она внимательно смотрит на меня, когда я читаю ей о том, как гусеница, появившись на свет в воскресенье, в понедельник съела яблоко, во вторник – две груши, а в среду – три сливы. Клянусь, Шарлотта понимает! Читаю дальше о том, как гусеница съела так много сыра, шоколадного печенья и салями, что почувствовала себя плохо. Потом наступило воскресенье, и она снова ела и ела, пока не перестала быть голодной и маленькой.

Я закрыла книгу и вернула ее на полку, хотя история еще не закончилась. Но ведь все знают, что случилось дальше.

– А потом, Шарлотта, гусеница закуталась в кокон и заснула. И пока она спит, ей снятся прекрасные вещи, которые она вскоре увидит, и волшебная будущая жизнь, и замечательные далекие места, куда она отправится.

Я поглаживаю ладошку Шарлотты, и она сжимает мой палец, это похоже на то, как цветок закрывает лепестки. Точно так же она сжимала мой палец в то утро, когда родилась. Но ее пальчики уже длиннее, не такие прозрачные, и хватка чуть крепче.