А во второй, когда в дверях появился Дракон, чтобы её проведать, его обычно непроницаемое лицо выражало беспокойство. В это время Габриэль кормил её с ложечки фруктовым льдом, но заметив возвышающуюся фигуру на пороге, Пандора измученно воскликнула:

— Это мой сторожевой дракон! — и потребовала, чтобы он подошёл к ней поближе, и показал перевязанную руку. Однако, не успел он оказаться у её кровати, как она уже спала.

Габриэль находился у её постели каждую свободную минуту, периодически отходя к кушетке у окна, чтобы немного вздремнуть. Он знал, что члены семьи Пандоры жаждали провести с ней время, и, вероятно, их раздражало, то с какой неохотой он покидал комнату, не желая вверять заботу о жене кому-то другому. Тем не менее, Габриэль находился возле неё не только ради её блага, но и своего собственного. Когда он оставался, пусть даже на несколько минут, вдали от неё, его начинал одолевать страх и, в конце концов, ему казалось, что когда он вернётся, то найдёт её умирающей от кровотечения.

Габриэль прекрасно понимал, что некоторая толика беспокойства была спровоцирована океаном вины, которая его захлёстывала. Не имело значения, если кто-то приводил доводы, почему это не так, он мог легко придумать столько же свидетельств в доказательство своей правоты. Пандора нуждалась в его защите, а он её подвёл. Если бы Габриэль поступил иначе, она бы не лежала на больничной койке с прооперированной артерией и трехдюймовым отверстием в плече.

Доктор Гибсон часто заходила, чтобы осмотреть Пандору, она следила за её температурой тела или выискивала признаки нагноения, отёка руки или в надключичной области, прислушиваясь, нет ли компрессии в лёгких. Врач сказала, что Пандора идёт на поправку. Во избежание всех осложнений, она сможет возобновить свою обычную деятельность через две недели. Тем не менее, ей всё равно придётся быть осторожной следующие несколько месяцев. Сильный толчок, такой как падение, может вызвать аневризму или кровоизлияние.

Месяцы переживаний. Месяцы попыток обеспечить Пандоре покой и безопасность.

Из-за всего, что ожидало его впереди, из-за кошмаров, мучивших каждый раз, когда он пытался заснуть, и, самое главное, из-за постоянной дезориентации и сонливости Пандоры, Габриэль становился молчаливым и хмурым. Странно, но доброта друзей и родственников только ухудшала его настроение. Особыми раздражителями служили цветочные композиции: их почти ежечасно доставляли в клинику, но проносить букеты дальше вестибюля запрещала доктор Гибсон. Они скапливались, словно поминальные венки, их сладкий запах вызывал у него тошноту.

На третий вечер Габриэль поднял затуманенный взгляд на двух вошедших в палату людей.

Это были его родители.

Увидев их, он испытал облегчение. В то же время присутствие родителей высвободило на волю все те жалкие эмоции, которые он сдерживал до этого момента. Стараясь выровнять дыхание, он неловко встал на задеревеневшие от нескольких часов, проведённых на жёстком стуле, ноги. Первым к нему подошёл отец, притянув к себе, он заключил его в сокрушительные объятия и потрепал волосы, прежде чем отойти к постели.

Следом подошла мать, она обняла его со свойственными ей нежностью и силой. Габриэль всегда приходил к ней первой, всякий раз, когда совершал плохие поступки, зная, что мама никогда не осудит и не станет критиковать, даже если он того заслуживал. Она была источником бесконечной доброты, ей он мог доверить свои самые жуткие мысли и страхи.

— Я обещал, что ей никогда никто не навредит, — проговорил Габриэль надломленным голосом, уткнувшись в её волосы.

Эви нежно похлопала его по спине.

— Я отвернулся в тот момент, когда не следовало, — продолжил он. — Миссис Блэк подошла к ней после спектакля, я оттащил стерву в сторону, чересчур отвлёкся и не заметил… — Габриэль замолчал и резко откашлялся, стараясь не поддаваться эмоциям.

Эви подождала, пока он успокоится, прежде чем тихо сказать:

— Помнишь, я рассказывала о том, как твоего о-отца тяжело ранили из-за меня.

— В том не было твоей вины, — раздражённо отозвался Себастьян со своего места у кровати. — Эви, ты все годы лелеяла эту абсурдную идею?

— Это самое жуткое чувство в мире, — пробормотала Эви Габриэлю. — Но ты не виноват, и попытка себя очернить не поможет ни одному из вас. Дорогой мальчик, ты меня слушаешь?

Всё ещё прижимаясь лицом к её волосам, Габриэль кивнул.

— Пандора не станет винить тебя в произошедшем, — сказала Эви, — не больше, чем твой отец винит меня.

— Никто вас ни в чём не винит, — отозвался отец, — за исключением того, что вы меня раздражаете, продолжая говорить ерунду. Очевидно, что единственная на кого следует возложить вину за ранение бедной девушки, это женщина, которая пыталась насадить её на вертел, как утку. — Он расправил покрывала на постели Пандоры, наклонился, нежно поцеловав невестку в лоб, и присел на стул у кровати. — Сын мой… испытывать чувство вины в умеренных количествах, может оказаться полезным. Однако, если в этом деле переусердствовать, оно становится губительным, и что ещё хуже, утомительным. — Вытянув длинные ноги, он небрежно их скрестил. — Незачем рвать на себе волосы, беспокоясь за Пандору. Она полностью поправится.

— Теперь ты стал врачом? — язвительно спросил Габриэль, хотя уверенное заявление отца частично облегчило груз его скорби и волнения.

— Осмелюсь сказать, что в своё время я видел достаточно болезней и травм, включая ножевые ранения, чтобы точно предсказать результат. Кроме того, я знаю силу духа этой девушки. Она поправится.

— Я согласна, — твёрдо проговорила Эви.

Судорожно выдохнув, Габриэль крепче её обнял.

Спустя долгое время он услышал грустный голос матери:

— Иногда я скучаю по тем дням, когда могла решить любую проблему моих детей при помощи короткого сна и печенья.

— В данный момент сон и печенье не повредят этому нашему ребёнку, — сухо заметил Себастьян. — Габриэль, иди найди нормальную кровать и отдохни несколько часов. Мы присмотрим за твоим лисёнком.

Глава 23

За прошедшие полторы недели с тех пор, как Пандора вернулась домой, она не раз задавалась вопросом, её ли муж приехал вместе с ней из клиники?

Габриэль не был равнодушным или холодным… в действительности, он оказался самым внимательным человеком в мире. Её муж настоял на том, чтобы он сам за ней ухаживал, заботился о самых интимных потребностях и делал всё возможное, обеспечивая ей комфорт. Он менял повязку на ране, обтирал Пандору губкой, читал ей и подолгу божественно массировал ноги и ступни, чтобы улучшить кровообращение.

Габриэль упорно не давал жене есть самостоятельно, он терпеливо кормил её с ложечки то мясным бульоном, то фруктовым мороженым или бланманже. Бланманже, кстати, оказалось откровением. Всё, что до этого ей в нём не нравилось: мягкость, белизна и отсутствие текстуры, теперь стали главными достоинствами. Хотя Пандора могла с лёгкостью есть сама, Габриэль отказывался отдавать ей ложку. Прошло целых два дня, прежде чем ей удалось вырвать её у него из рук.

Но проблема столовых приборов оказалась наименьшей из её забот. Когда-то Габриэль был самым очаровательным человеком в мире, а теперь весь его дерзкий юмор и игривость исчезли. Он больше не поддразнивал, не флиртовал и не шутил… лишь проявлял бесконечно тихий стоицизм, который начинал казаться немного изнурительным. Пандора понимала, что он сильно переживает за неё и беспокоится о возможных трудностях на пути к выздоровлению, но она скучала по прежнему Габриэлю. Ей не хватало интимной силы влечения друг к другу и юмора, которые их незримо связывали. И теперь, когда она чувствовала себя лучше, ежеминутный железный контроль в течении дня с его стороны, заставлял её чувствовать себя ущемлённой. По сути, в ловушке.

Когда она пожаловалась Гарретт Гибсон, которая навещала её ежедневно, оценивая прогресс в выздоровлении, доктор удивила Пандору, приняв сторону Габриэля.

— Он испытал большой психологический и эмоциональный шок, — объяснила Гарретт. — В некотором смысле, он тоже был ранен, и ему требуется время на восстановление. Невидимые раны иногда могут быть столь же губительны, как и физические.

— Но он станет прежним? — с надеждой спросила Пандора.

— Думаю да, в основном. Тем не менее, он осознал, насколько хрупкой может быть жизнь. Угрожающая жизни болезнь, как правило, меняет наш взгляд на определённые вещи.

— На бланманже? — предположила Пандора.

Гарретт улыбнулась.

— На время.

Пандора покорно вздохнула.

— Я постараюсь быть с ним терпеливой, но его бдительность переходит все границы. Он не даёт мне читать приключенческие романы, потому что боится, вдруг у меня поднимется давление. Заставляет всех ходить на цыпочках и шептать, чтобы меня не побеспокоил шум. Каждый раз, когда кто-то меня навещает, он кружит вокруг и смотрит на часы, дабы убедиться, что визитёры меня не переутомляют. Габриэль даже не целует меня по-настоящему, только сухо чмокает, как будто я его не самая любимая двоюродная бабушка.

— Возможно, он переусердствует, — признала Гарретт. — Прошло две недели, и вы идёте на поправку. Больше нет необходимости в обезболивающих, и аппетит вернулся. Я думаю, некоторая ограниченная активность пойдёт вам на пользу. Чрезмерный постельный режим может привести к ослаблению мышц и костей.

В дверь спальни постучали.

— Входите, — крикнула Пандора, и в комнату вошёл Габриэль.

— Добрый день, доктор Гибсон. — Его взгляд устремился на жену. — Как она?

— Быстро выздоравливает, — ответила Гарретт с явным удовлетворением. — Никаких признаков аневризмы, гематомы, отёка или лихорадки.

— Когда я смогу опять выходить на улицу? — спросила Пандора.

— Начиная с завтрашнего дня, я думаю, можно совершать небольшие прогулки. Возможно, вы могли бы начать с чего-нибудь незначительного, например, посетить ваших сестёр, или отправится в чайную комнату в универмаге Уинтерборна.