– Привет, моя почти-жена!

Она улыбнулась и тоже его поцеловала.

Помимо цветов, она везла открытку для его отца и коробку дорогих подарочных печений-макарунов, с которыми было все прекрасно, за исключением одного – родители обычно считали такого рода презенты непростительным позерством.

– Мы очень рады, что у тебя получилось приехать, Джули! – сказала мама, доставая праздничный торт, покрытый розовой и зеленой глазурью. Судя по виду, его сделали двадцать пять лет назад и хранили в музее сладостей. – Особенно сейчас, когда ты официально стала частью нашей семьи.

– Почти стала, – поправил Джонатан, думая о том, не сведет ли Джули в могилу официальное родство с его родителями.

Они хором спели «С днем рождения тебя!» и вполне убедительно разыграли спектакль приличного поведения за ужином. При первой возможности Джонатан увел Джули в сарай.

– Более-менее приличная девушка, – сказал отец Джонатана жене. – Не считая того, что она заманила нашего сына в этот гнусный брак по расчету.

Мать только грустно покачала головой.

– Теперь я понимаю, откуда у тебя эта психическая нестабильность, – сказала Джули, и Джонатан кивнул.

Ее отец умер, а мать вышла замуж за биржевого маклера из Гонконга. За годы с Джули Джонатан видел ее мать три или четыре раза, что чрезвычайно удивляло Макса, чьи отношения с девушками никогда не длились настолько долго, чтобы знакомиться с родителями.

– Никогда бы не подумал, что Джули нужны родители. Легко могу представить себе, как она сама организует собственное зачатие и рождение.

– Хаха.

– Ну, и какая у нее мать?

– Богатая и странная.

– Хорошо, что богатая. А в каком смысле странная?

– Макс, ты знаешь хотя бы одного человека на этой или на другой планете, у кого не странные родители?

– Насколько не странные?

Джонатан вздохнул.

– Ну, у нее несколько застывшее выражение лица, и она сама, не дожидаясь, отвечает на вопросы, которые, по ее мнению, ты должен задать.

– Это еще ничего, – сказал Макс, подумав. – Где-то четыре с половиной балла по шкале странности.

– Да все пять. Радует то, что она живет в Гонконге. Тринадцать тысяч километров отсюда.

– Да кто их будет считать. А впрочем, ладно.

– Ладно? Ну, что ж, спасибо! Такое облегчение получить от тебя благословение.

– Сарказм тебе не идет. И я тебя не благословлял.

Ночью Джули и Джонатан втиснулись в спальник, в котором он потерял девственность, но их попытки заняться сексом ни к чему не привели.

Ко всеобщему облегчению, они уехали сразу после завтрака.

14

В кофейне, где Джонатан обычно покупал кофе перед работой, отказывались впускать его с собаками. Оставлять же их снаружи на привязи он боялся. И вот, к концу второй недели пеших походов на работу, он наконец обнаружил идеальное место: маленькое кафе с малообещающей вывеской «Le Grand Pain» на полпути к офису.

Владелица обратилась к нему с французским акцентом:

– Здравствуйте! Что вам предложить? Меня зовут Клеменс. А кто вы? – последний вопрос адресовался собакам.

– Их зовут Данте и Сисси, – ответил Джонатан, обрадовавшись, что она не встретила его фразой «Извините, сюда с собаками нельзя. Это нарушение закона».

Эта фраза выводила его из себя. Почему нельзя, по крайней мере, добавлять: «Если бы я имел право решать, то, конечно, разрешил бы вам заходить, когда захочется, но вы же понимаете, какое сейчас время» или «Не волнуйтесь, я постою с ними на улице, пока вы определитесь с выбором». Но никто так не говорил. Все пассивно-агрессивно улыбались и говорили: «Очень жаль», – таким тоном, что становилось понятно, что им ни чуточки не жаль.

В кофейне стоял ароматный запах, и Джонатан заказал кофе.

– Я сама их пеку, – сказала Клеменс, указывая на круассаны. – Очень вкусные, – она так аппетитно это говорила, что он взял два.

– Надеюсь, вы не обидитесь, если я один круассан поделю между собаками, – сказал он. – Вы не думайте, у них довольно утонченный вкус, – и, помедлив, добавил, – после этих слов вы, наверное, примете меня за чудака? Впрочем, последнее время я только чудачества и творю.

Она улыбнулась. Ну почему стоило решить жениться, как ему тут же начали улыбаться красивые женщины по всему Нью-Йорку?

– Все в порядке, – заверила она его.

Он заплатил за кофе и круассаны и не стал брать сдачу.

– И спасибо большое, что позволили зайти с собаками.

– Они же такие милые! Разве можно их не впустить?

– Очень даже можно. Если б вы только знали, – мрачно сказал Джонатан.

– До завтра! – на прощанье помахала она.

Остаток пути в офис он планировал их с Клеменс совместную жизнь. Они будут жить в крошечной квартирке над пекарней. Он будет приносить ей кофе в постель в пять утра, потом она будет уходить в пекарню, а вечером, когда он будет возвращаться с работы и магазин будет закрыт, они станут заниматься любовью. Он научится готовить вкуснейшие кассуле из продуктов, привезенных из ее родной французской деревеньки. Деревеньки по имени… Амперсанд-сюр-Мер. У них будет двое детей, Уиллоу и Рауль. Они будут говорить по-французски и по-английски и будут красивыми, как их мать. И они будут любить его, как отца, что совершенно логично, потому что он и будет их отцом. Родственники Клеменс, настроенные против американцев, поначалу не примут его, но очень скоро они увидят, как она счастлива, и перестанут вспоминать ее бывшего, Оливье, который, хоть и был сказочно богатым банкиром, но не самым моногамным мужчиной. Более того, он давал повод и для подозрений в гомосексуальности.

На следующий день Клеменс поздоровалась с ними, как со старыми друзьями.

– Данте, Сисси! Как приятно снова вас увидеть.

Джонатан взглянул на безупречно чистый фартук Клеменс.

– Вы разве сегодня не пекли?

– Я пеку каждый день, кроме четверга и воскресенья. В эти дни я сплю до шести.

До шести? Он стал думать, во сколько же она встает в те дни, когда печет. Но спрашивать об этом не хотелось, потому что этот вопрос хоть и косвенно, но относился к постели. И задавать его – значит запятнать кристальную чистоту их будущей совместной жизни.

Он очень хотел задержаться, но не мог придумать никакой предлог, поэтому ему пришлось открыть дверь и выйти с шаловливым «à demain», о чем он немного сожалел.

По дороге в офис он снова представлял себе их отношения и рисовал счастливые семейные портреты. Уиллоу была крепенькой, очень живой, с густой гривой кудрявых волос и следами муки на одежде. А Рауль у них получился серьезный, с миндалевидными глазами. Он был еще малыш, но его свободолюбивый нрав уже проявлялся во всю мощь.

Уиллоу будет три года, а Раулю год, когда Клеменс снова забеременеет. «Но мы и так еле сводим концы с концами, mon amour», – скажет она, и в ее глазах застынут невыплаканные слезы. А он ответит, что для него нет ничего более ценного, чем ее ребенок. И они поцелуются, а через восемь месяцев у них родится еще одна девочка, которую они назовут как-нибудь по-французски. Например Алуэт. Жантиль Алуэт.

На следующий день Джонатан вошел в пекарню, окрыленный планами на будущее, но Клеменс там не было. Вместо нее невообразимой красоты француз взглянул на него из-за прилавка и скучающим голосом спросил, будет ли он кофе. А когда Джонатан потребовал объяснить, что случилось с его любимой, француз рассеянно ответил:

– А, да. Мужчина с собаками. Клеменс мне о вас говорила.

– А вы ее… брат?

– Муж, – сказал француз, приняв заказ Джонатана и покончив с любезностями.

Джонатан вернулся и на следующий день, на этот раз в ярости и смятении.

– Вы не говорили мне, что у вас есть муж.

– О-о, вы так милы. Я не знала, что вам есть до этого дело, – улыбнулась она и, не спрашивая, что он хочет, положила в пакет два круассана и начала делать ему кофе.

– Конечно же, мне есть дело. Я уже имена нашим детям придумал.

Он полез в сумку за блокнотом и помахал им ей перед лицом.

– У меня и фотографии есть. Всех троих!

– Трое детей? Как мило. Значит, собственной жены у вас нет?

– Конечно, нет, – кипя от возмущения, сказал Джонатан. – Я разве похож на человека, у которого есть жена?

И ярость от самой этой мысли ослепила его, заставив позабыть, что в самом ближайшем будущем она у него появится.

– Я не знаю, – и она внимательно посмотрела на него. – А разве женатые мужчины как-то по-особому выглядят? Может, они выглядят несчастными? Или, наоборот, победителями? Это, peut-être, зависит от жены?

Если бы она была его женой, он бы все время светился от радости.

Красавец-француз вышел из подсобного помещения, положил по-свойски руку ей на талию и что-то прошептал на ухо.

– Люк! – засмеялась она и поцеловала его.

Джонатан заплатил за кофе с круассанами и вышел за дверь в еще более мрачном расположении духа, чем обычно.

15

Мизерное повышение зарплаты не улучшило отношений Джонатана ни с «Комрейд», ни с Джули. Большую часть рабочего времени он проводил за изощренными фантазиями о бегстве и мести. В них он угонял дорогую машину Эдуардо, сажал на заднее сидение собак и уезжал за линию горизонта, которая ждала его где-то на побережье Перу. Вдобавок он не спал ночами, ворочался часами напролет, одолеваемый мыслями, и в конце концов Джули предложила ему перейти на диван. Там к нему тут же присоединилась Сисси, и, постепенно сокращая дистанцию между ними, она вскоре оказалась у него на груди, уткнувшись ему в подбородок. Ему лучше спалось со спаниелем, чем с собственной девушкой.

Как он умудрился докатиться до такой жизни? Предстоящая свадьба переставала казаться достойным выходом из его жалкого положения и грозила предать его тревоге хронический характер. Он даже начал задумываться над правильностью своего решения, но притормозить безостановочную карусель своей жизни он уже не мог.