Звева Модиньяни - Джулия

Вдруг резкая боль пронзила ей низ живота до самого позвоночника. От неожиданности Кармен застыла с куском хлеба в руке. Боль прошла столь же внезапно, как и возникла. Кармен принялась загибать пальцы.

С беременностью это никак не может быть связано, скорее всего она неловко повернулась в шезлонге. Рожать ей, по ее расчетам, в первых числах сентября, а сегодня только тринадцатое августа. Ошибка в расчетах или роды начались на целых двадцать дней раньше срока? «Нет, – успокаивала себя Кармен, – ошибиться в расчетах она не могла. Просто кольнуло в боку, с кем не бывает?» Тем не менее она перестала есть сладкий бутерброд и, положив его на металлический столик рядом с шезлонгом, замерла, словно прислушиваясь к тому, что в ней происходит. Только очень веская причина могла заставить ее отказаться от свежей белой булки с маслом и сахаром, после голодных военных лет казавшейся самым восхитительным лакомством. В эту минуту схватка повторилась. Все сомнения и расчеты вылетели из головы Кармен. У нее начинались роды.

– Витторио! – крикнула она, и в окне показалось недовольное лицо мужа.

– Может быть, ты угомонишь своего отца? – не заметив испуга в глазах жены, раздраженно спросил Витторио де Бласко. – Он так стучит, что работать невозможно!

Пропустив гневную тираду мимо ушей, Кармен потребовала:

– Пошли за акушеркой.

– За акушеркой? – удивился муж. – С какой стати?

– Кажется, я рожаю, – обхватив обеими руками живот, ответила Кармен.

Учитель латинского языка ахнул, взмахнул руками и, бормоча что-то нечленораздельное, исчез из вида – видимо, побежал за акушеркой.

Кармен же вдруг успокоилась и, прежде чем встать и отправиться в спальню на втором этаже, решила доесть-таки вкусный бутерброд – не пропадать же добру!

«Интересно, – впервые за все месяцы беременности подумала вдруг Кармен, – на кого он будет похож, мой третий ребенок?» Ей захотелось поскорей освободиться от бремени: и так тяжело, да еще эта невыносимая жара.

– Я назову ее Джулией в честь Джулии Беккарии, матери нашего великого писателя Алессандро Мандзони, – торжественно заявил Витторио де Бласко пышнотелой акушерке, когда та, широко улыбаясь, протянула ему орущий сверток.

Учитель с опаской взглянул на новорожденную: крикливая, красная, некрасивая, совсем не похожа на его предыдущих детей. Те после рождения вели себя куда тише и выглядели привлекательней.

Кармен ждала, что скажет муж, но синьор де Бласко молчал.

– Держите же! – акушерка решительно двинулась на учителя, и тому ничего не осталось, как подставить руки.

Девочка закричала еще сильнее.

В комнате царил полумрак, и Витторио де Бласко поднес дочь к окну, чтобы получше ее рассмотреть. Он придумал ей великолепное имя. Оно как нельзя лучше сочетается с фамилией испанских грандов, которую ей выпала честь носить. Джулия де Бласко! Разве не изысканно? Мандзони, между прочим, тоже была де Бласко в девичестве, это она потом стала Беккария, после замужества.

Глядя на строгий профиль мужа, Кармен подумала: «Его хлебом не корми, только дай поговорить об аристократическом происхождении».

– Да, в моих жилах течет голубая кровь! – раздуваясь, как индюк, от собственной важности, продолжал разглагольствовать муж. – Я чувствую, как она разбегается от сердца по артериям и сосудам. Мне достаточно лишь взглянуть на человека, чтобы понять, какого он происхождения. – И он склонился над малышкой, стараясь обнаружить в ней фамильное благородство де Бласко.

– Энергичная особа, – заметил он. – И родилась раньше срока, и кричит так, что оглохнуть можно.

В комнату заглянул Убальдо Милкович. Его светлая шевелюра была растрепана, глаза весело блестели.

– Входи, папа, – обрадовалась Кармен.

Убальдо Милкович, несмотря на то, что ему уже исполнилось сорок девять, выглядел моложе своего напыщенного зятя.

– Говорят, у нас девочка, – сказал Убальдо. В его голосе послышалось разочарование: он так надеялся, что будет мальчик! – Впрочем, – продолжал он, – эта девчонка, похоже, любого мальчишку за пояс заткнет – вон как кричит, во всем доме слышно!

Он явно обрадовался, что внучка родилась такой горластой. Чмокнув в щеку дочь, он подошел к зятю.

– Дай-ка ее мне, – сказал он.

Учитель поспешно отдал малышку тестю – от ее крика у него уже звенело в ушах.

– Успокойся, девочка, – баюкая внучку, приговаривал Убальдо. – Все тебя любят, не плачь.

То ли под влиянием ласкового голоса, то ли сильных добрых рук, но девочка вдруг замолчала. Ее губки растянулись в потешную гримаску, которая очень смахивала на улыбку.

– Я назову ее Джулией, – повторил Витторио, но теперь он обращался уже к тестю. – В честь матери Алессандро Мандзони.

«А я назову ее Джорджо, – подумал про себя Убальдо, – в честь моего неродившегося сына».

Убальдо передал девочку Кармен, и та стала любовно ее разглядывать: пухленькая, черноволосая, с длинными пушистыми ресницами…

– А тебе нравится имя Джулия? – на этот раз Витторио де Бласко обратился к жене, рассчитывая на ее горячее одобрение.

– Звучит красиво, – рассеянно ответила Кармен, переведя глаза на мужа и невольно сравнивая его с новорожденной.

Не найдя ни малейшего сходства между отцом и дочерью, она задумалась, и воспоминания унесли ее в уединенный бревенчатый дом, окруженный холодными безмолвными горами. На нее пахнуло дымом далекого очага, запахом хлеба и горячего молока. Это был запах жизни, он исходил и от лежащей на ее руках дочки, в чертах которой она вдруг явственно увидела черты Гордона. «Ты Джулия Дзани, – покачивая девочку, мысленно обратилась к ней Кармен, – только это секрет».

Тот, опаленный летним зноем август сорок пятого был особенным: люди дышали новым свежим ветром свободы и не могли надышаться. Счастливые, радующиеся миру, они танцевали на ночных, наконец-то освещенных, улицах, стремясь поскорее залечить душевные раны, нанесенные войной.

– Джулия де Бласко, – как заведенный, бубнил Витторио.

«Джулия Дзани», – безмолвным эхом вторила ему Кармен, думая о своей единственной любви, которую никак не могла забыть.

Пришли Бенни с Изабеллой. Остановившись на пороге, они с любопытством и одновременно с опаской смотрели на свою новую сестричку.

– Заходите, дети, – точно приглашая в класс учеников, сказал Витторио. – Посмотрите, кого нам принес аист.

Когда у Кармен начались роды, детей отправили к соседке. «Они не должны слышать материнских стонов, – рассудил Витторио, – и вообще, в их возрасте еще не положено знать, как появляются на свет дети».

Насытившись, Джулия уснула. Дед, порывшись в глубоком, набитом всякой всячиной кармане, извлек из него кулон на тоненькой цепочке. Небольшой белый топаз в форме сердечка был оправлен в голубую эмаль, усыпанную крошечными сапфирами. Вещица была изящная и, судя по всему, старинная.

– Наденешь ей на шейку, когда малышка немного подрастет, – сказал Убальдо Милкович дочери.

– Спасибо, папа, – Кармен вопросительно посмотрела на отца, недоумевая, откуда у него взялось такое дорогое украшение. – И за продукты тоже.

– Ну, мне пора, – заторопился Убальдо Милкович и хитро подмигнул дочери. – Поезд через час, как бы не опоздать.

Ночевать в доме зятя, с которым он так и не нашел общего языка, ему не хотелось. Приехав к дочери с продуктами, Убальдо и не предполагал, что угодит на день рождения внучки, которую сразу же полюбил и про себя окрестил Джорджо. Он догадывался о тайне дочери, а сегодня его догадка подтвердилась, чему он очень обрадовался.

«Лучше живость и отвага Милковичей и Дзани, чем холодная кровь этих напыщенных де Бласко», – решил он.

Джулию душили рыдания. Какой позор, какой ужас! Опять она во сне обмочилась. Ей вспомнились строгие слова отца: «Семилетняя девочка – уже не ребенок. В таком возрасте подобные вещи непростительны». Она не хотела, честное слово, не хотела, это вышло случайно. Ей снился замечательный сон, будто она, прижимаясь к гладкому стволу дерева, поднимается по нему все выше и выше, легко скользит, не делая никаких усилий. А наверху, в пронизанной солнцем зеленой листве, золотятся груши. Когда она в полном восторге дотянулась, наконец, до нежного фрукта и оставалось только сорвать его, наступило пробуждение. Ощущение счастья исчезло. Обволакивающее тепло, струясь между ног, замочило пижаму и простыню. Когда она поняла, что случилось, было уже поздно.

В комнату вошла Кармен и, наклонившись к дочери, потрепала ее по голове.

– Что с тобой? Почему ты плачешь?

– Я опять описалась, – дрожа от страха, ответила девочка, – но я не виновата, это получилось случайно…

Мать поднесла к губам указательный палец, призывая дочь к молчанию.

– Тише, молчи! Не дай Бог, папа услышит.

Джулия вытерла слезы тыльной стороной ладони. Если отец узнает, он всем расскажет о ее позоре. «Моя семилетняя дочь, – пожалуется он, как уже не однажды жаловался при ней знакомым, – до сих пор мочится в постель, и виновата в этом прежде всего ее мать. Вместо того, чтобы наказывать негодницу, она ее покрывает. Отшлепала бы разок-другой, она бы перестала безобразничать». При этом отец каждый раз подчеркивал, что его старшие дети в жизни себе такого не позволяли.

Он никогда не упускал случая похвалить Бенни и Изабеллу и унизить Джулию, словно она была в их семье приемышем. Нет, он ни разу не упрекнул жену в измене, больше того, он даже в мыслях не допускал, что младшая дочь могла быть плодом греха, – в роду де Бласко такого никогда не было и быть не могло. Гордыня не позволяла ему опуститься до подобных подозрений. Свято веря в нерушимость традиций своей аристократической семьи, он стоял на страже этой хрупкой иллюзии, обманывая самого себя.

Кармен повела дочь к педиатру, и тот ее внимательно осмотрел.

– Девочка здорова, – заключил он. – Ее ночные недержания – скорее всего результат психологической травмы.