Я даже не помню, почему мы, наконец, закончили драться. Пожалуй, я просто выдохся без подготовки, а побеждённый Бельцев, застонав после последнего удара, просто рухнул на маты, на которых всего несколько минут назад он трахал мою жену без всякого зазрения совести.

Да и откуда у этой груды мышц совесть?

Думаю, Алиса — не первая его жертва, и он очень скоро ей наиграется, оставив её в придорожной канаве, обобрав до нитки. Хотя, брать у моей супруги, которая работает скромным парикмахером в затрапезном салоне особенно нечего.

Всё, что у нас есть — принадлежит мне.

И я не собираюсь с ней ничем делиться.

В кухню вбегает чумазая Варечка, перемазанная фломастерами и застаёт меня в весьма странной позе — я сижу, скрючившись на стуле, задрав лицо к потолку, на котором красуется эскимо в шоколаде.

Блин, совсем не вовремя.

— Папочка, что ты делаешь?

Хмыкаю, придумывая какой-нибудь нестандартный ответ, чтобы успокоить ребёнка. Ну, не говорить же ей, что я, солидный человек, главный редактор журнала, подрался как обычный мальчишка? И с кем? С любовником её матери!

Пожалуй, это чересчур для детской психики.

— Мороженое размораживаю.

— Зачем?

— Тёпленькое есть приятнее.

Вроде, мой ответ удовлетворил малышку, потому она спокойно кивнула, продолжая наблюдать за странным процессом разморозки.

М-да, зря это выдумал — огромный фингал, разливающийся вокруг глаза я вряд ли смогу скрыть от её бдительных глазёнок.

В коридоре раздаются лёгкие шаги, и на кухню вплывает Софья Михайловна, держа в руках альбом для рисования.

— Вы уже вернулись? А мы…

Слова застревают у неё в горле, и она тихонько ойкает, конечно же, сразу поняв, в чём дело. Тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы не понять, почему у меня из уголка рассечённой губы тонкой струйкой запеклась кровь, а под левым глазом расплылся весьма внушительный синяк.

— Кто вас так, Андрей Владимирович?

Вижу, как содрогнулась дочь при виде меня и откидываю полурастаявшее мороженое на стол — не помогло, чёрт возьми. Надеюсь, я выгляжу хотя бы не как Чудовище? И как я ещё умудрился доехать до дома за рулём с заплывшим глазом?

— Какой-то отморозок. Хотел отобрать у меня самое ценное, ну я и пошёл врукопашную, дурак.

— Отбились?

— Не удалось. Он почти всё у меня отобрал.

Женщина картинно прижимает ладонь к раскрытому рту, оглядывая меня с ног до головы — потного, с взъерошенными волосами, стоящими на голове ёжиком, и кладёт свою тёплую ладонь на плечо Варе, как бы успокаивая её таким жестом.

— Так надо в полицию обратиться.

— Да ну, не станут они никого искать, это дело глухое. Вы не посидите у нас ещё немного, я хочу принять душ.

Софья Михайловна поспешно кивает и уводит с собой послушную Варечку, прикрыв дверь на кухню. Отлично! Сейчас вызову мастера и сменю дверной замок, чтобы наглая Алиса не смогла больше переступить порог моей квартиры.

Её тут больше не ждут.

А дочери я как-нибудь это объясню.


*****


Настойчивый звонок в дверь заставляет меня содрогнуться от неприятных ощущений, и сердце тревожно замирает в груди, кажется, перестав биться. Дочь, удобно устроившаяся на моих коленях за просмотром передачи «Спокойной ночи, малыши», быстро поворачивает своё личико на меня, слегка растягивая при этом слова:

— Папа, это мама пришла?

— Вряд ли, дорогая. Я же тебе сказал, что маму поспешно вызвали в командировку.

Провожу ладонью по светлым волосам дочери, активно втягивая носом воздух, и радостно выдыхаю — хорошо, что Варя ещё мала и не понимает, что у парикмахеров не может быть никаких срочных командировок. Конечно, если это не парикмахер самого президента.

Доча слабо кивает, вновь впериваясь в экран телевизора, а я аккуратно пересаживаю её на диван, снимая со своих колен:

— Пойду, посмотрю, кто там, хорошо?

Слабый кивок головы.

— Не выходи из гостиной, мало ли кто там, я не хочу.

Снова кивок.

— Умница.

Встаю с дивана, слыша, как легко звякнули его пружины, примявшиеся под моим весом, и выхожу из гостиной, плотно прикрыв за собой дверь. Хорошо, что по телевизору сейчас идут любимые Варей «Барбоскины». С ними она вряд ли захочет ослушаться меня и покинуть всё-таки место у голубого экрана.

Снова протяжный дверной звонок.

Подхожу к входной двери, прильнув к «глазку» здоровым глазом и закусываю губу. Естественно, это Алиса. Никого другого я и не ждал, так бесцеремонно пытающегося проникнуть на мою жилплощадь.

Накидываю цепочку, как часть дополнительного механизма, и щёлкаю замком. Образовывается щель между косяком и дверью размером, примерно, в десять сантиметров, и я обозреваю красное от гнева лицо супруги.

Жаль, пока не бывшей.

— Дрю, впусти меня, ты чего, замок поменял?

Вижу, что она слегка взволнована, а её обычно спокойные глаза забраны синевой тумана, как будто, она долго плакала перед этим разговором. Но мне всё равно. Я больше не куплюсь ни на её сладкую ложь, ни на её нелепые оправдания.

Хватит.

Пора оправдывать свою фамилию, которую, кстати, Алиса Михайловна в ЗАГСе так и не взяла, предпочитая остаться Никоновой. Так что, никакой больше связи между нами нет, как бы ей этого не хотелось.

— Не впущу, уматывай к своему Бельцеву и оставь меня в покое. Документы на развод тебе пришлёт мой адвокат.

Чеканю каждое слово, не сводя с супруги грозного взгляда. Если бы взглядом можно убить, то мой уж точно бы всадил в виноватое Алискино личико пару сотен острых кинжалов.

— Развод?

В серых глазах моей жёнушки плещется какой-то разноцветный пазл, собранный из ужаса, непонимания и тревоги и я приподнимаю свои кустистые брови, вцепившись пальцами в косяк двери.

Нет, я просто ушам своим не верю.

— А ты думала, что я приму тебя после измены с распростёртыми объятиями и буду расхаживать по городу дальше, цепляясь за провода своими ветвистыми рогами, подобно оленю?

Хмыкаю, пытаясь казаться как можно невозмутимее, хотя в моей душе ворочается что-то тяжёлое, липкое, похожее на жалость. Всё-таки, я не стальной и именно с этой женщиной я хотел состариться, никак не ожидая предательства с её стороны.

Стискиваю зубы поплотнее, пытаясь придать своему голосу жесткие стальные нотки. Алиса не заслужила моей жалости.

— Но мне некуда идти, ты же знаешь…

— Иди к своему Бельцеву, мне всё равно.

Голос Алисы дрожит, готовый вот-вот разорваться потоком хрустальных слез, и мои ладони предательски заледенели от этого нахлынувшего чувства невосполнимой потери.

Чёрт побери, как же трудно…

— Я не могу к нему…

— Тогда живи в своей новой «Шевроле», которую я приобрёл недавно. Так и быть, оставлю её тебе.

Пытаюсь захлопнуть входную дверь, как бы сказав этим, что наш разговор окончен, как Алиса молниеносно просовывает в щель свой узкий сапожок, напряжённо дыша:

— Дрю, а как же моя дочь?

Мои зрачки расширяются, а по позвонку бежит заряд крупной дрожи:

— Не забывай, что это и моя дочь тоже. И она останется со мной!

— Но…

— Чему ты можешь её научить? Как трахаться с чужими мужиками? Как врать супругу? И где ты будешь с ней жить, в автомобиле?

Выталкиваю сапог супруги за дверь, ловко орудуя своей правой ногой, и захлопываю створку прямо у неё перед носом. Слышу, как её кулачки начинают выбивать дробь по металлической двери, и прикрываю глаза, запрокидывая лицо наверх.

Стоп. Я же не буду реветь сейчас, как слабая девчонка.

Реветь должна только Алиса.

— Зверь, я всё равно заберу Варю!

Приглушённые всхлипывания жены доносятся из-за двери, и я выдыхаю. Чёрт бы побрал эту бабу! И вообще, всех женщин на Земле! Никому нельзя верить, кроме самого себя!

Глава 22

Вика

*****


— Проходи, дочка. Это — твоя комната, переночуешь в ней, как и положено настоящей хозяйке.

Отец жестом фокусника распахивает красивую межкомнатную дверь, украшенную резными стёклами в виде лепестков розы, и я прижимаю ладонь к приоткрытому рту, забыв, что нужно дышать.

Да, в этой комнате я и жила с самого рождения и до того самого момента, как я сбежала, переехав жить к бабуле в Москву. Но я наивно полагала, что этой комнаты уже давно нет, что она стала неотъемлемой частью новой отремонтированной квартиры, которую Людмила Анатольевна так старательно переделывала «под себя».

Оказывается, это не так.

Моя пусть и небольшая комнатка, размером всего восемь-девять квадратных метров оказалась совершенно нетронутой заботливыми руками мачехи, оставшись именно в том первозданном виде.

Кидаю дорожную сумку на кровать, изумлённо оглядываясь:

— Боже, здесь ничего не изменилось!

Окатываю тёплым, душевным взглядом тётю Люду, стоящую чуть поодаль. Она замерла, слегка привалившись к косяку и скрестив руки на груди, а на её губах играет блуждающая, искренняя счастливая улыбка.

— Честно признаться, я после твоего побега хотел сделать в этой комнатёнке свой кабинет, но Людочка мне запретила.

Папа виновато опускает голову, косясь на супругу, и в моей душе поднимается чувство безмерной благодарности к этой взрослой женщине, которая, не смотря на наши распри, осталась чиста душой.

— Спасибо.

Выдавливаю из себя, хрипя из последних сил.

— Да-да, она сказала, что ты всё равно когда-нибудь вернёшься, и тебе будет приятно попасть в эту комнату.

Папа трогательно кладёт руку на моё плечо, а к моим глазам подступают душащие слёзы, которые превращаются в вязкий солоноватый комок, стоящий в горле.