АЛИСА

Настька со мной пойти не смогла, в это время у неё еще шли занятия в школе, а сбегать я ей строго запретила. Нервно осматриваюсь, рядом сидят две молодухи, весело ржут над чем-то, напротив еще четыре девчонки, едва ли старше меня. Все они равнодушно ожидают своей очереди, и я поражаюсь их выдержке. Неужели им плевать, что вот сейчас эта тётка в белом халате заставит растянуться в ужасном кресле и будет орудовать отвратительными щипцами, ковыряясь в лоне…

Меня мутит. Девица справа подталкивает, поворачиваюсь к ней. От неё тащит мятой, она кивает на мой живот, и перекатывает жвачку языком.

— Большой срок?

— Нет. Две — три недели. — не особо дружелюбно говорю, давая понять, что не желаю поддерживать беседу.

Но она настырно не унимается:

— Рожать надумала? Или на чистку?

Блин, ей какое дело? Что-что, а обсуждать эти дела у меня нет желания! Тем более, с какой-то мымрой, которая наверняка тоже на аборт пришла. Может, и уже не на первый, типичная современная особь свободных нравов.

Отхожу от неё подальше, приваливаюсь спиной к стене, без всякого интереса разглядываю народ в коридоре. Телефон звонит раз в пятый, но я знаю, кто это. Не хочу с ним разговаривать, пусть катится на фиг. Тут прилетает смс-ка, быстро читаю, но она не от Настюхи.

«Светка умерла, посидишь с Маришкой? Ни к чему ей всё это пока видеть. Перезвони мне».

У меня что-то сжимается внутри. Вот как, оказывается, теперь господин Соколов освободился от своей стервозы. Не знаю, радоваться ли, мне-то это что дает? Через два — четыре дня Мара обещала привезти результаты экспертизы, но мне нет смысла сомневаться в том, что она покажет. А значит, и праздновать свободу Руслана — тоже…

Поборов противное упрямство, набираю заветные цифры. Как бы там ни было, а поддержать его я обязана, добро не забываю. Из двери кабинета выглядывает хорошенькая медсестричка, рыскает взглядом по девчонкам, и махает мне рукой.

— Соколова, заходи!

Жестом прошу минутку, она не уходит, подбоченясь, терпеливо ждет. Голос Руслана кажется уставшим, у меня сжимается сердце.

— Я сейчас не смогу приехать. Никак. — бросаю в трубку, медленно шагая к кабинету гинекологии. — попроси Лялю побыть с твоей дочкой.

— Нет. — властно обрубает он, пригвоздив меня этим приказом к месту. — мне нужна ты. Ляльке нельзя перегружаться, самой скоро рожать. Давай, отложи свои дела, я тебя жду.

— Блин, Руслан, я не умею водиться с мелкими! — выдвигаю последний аргумент, вскипая от злости.

— Не городи хуйню, она не младенец, умеет и на горшок ходить и ест без посторонней помощи. Поиграешь с ней, порисуешь, короче, найдете, чем заняться! — рявкает громко, и я прикрываю динамик ладошкой, чтобы посторонние не стали свидетелями нашей перепалки. — ну, приедешь? Я никогда тебя ни о чем не просил, блять, а сейчас прошу!

— Ладно… Скоро буду. — нехотя соглашаюсь, и, подхватив сумку с кожаного диванчика, иду к лестнице.

— Соколова! Куда? — окликает девушка в униформе, но я отмахиваюсь, и спешу вниз, готовая убить Руслана…

Глава 18

АЛИСА

Будь моя воля, ни за что бы, не пошла на похороны! От обилия траурных одежд, черных венков и скорбных лиц невыносимо ввергает в тоску. Лицемерные люди один за другим окружают Руслана, и меня одолевает желание выдернуть его из этого круга, увести подальше, где нет этих подхалимов.

Маринка молча жмется ко мне, обнимаю ее одной рукой за плечи и глажу по голове. Девчушка хмуро рассматривает памятник, с мрамора нам улыбается Светка, еще молодая и красивая. Я мучительно подыскиваю слова, чтобы объяснить Марише почему происходит всё это и что её мама больше не вернётся, как вдруг она выдает:

— Алис… — поднимает на меня огромные, как у Руслана, синие глаза.

— Да, моя хорошая?

— Ты не уйдешь, как мама? — тихо шепчет, настойчиво дергая меня за руку. — она ушла, потому что я была плохой и не слушалась её? Ты будешь жить с нами? Я буду есть кашу и вставать в садик, обещаю!

Блин… Ну, Соколов, гад, взвалил же ты на мои плечи задачку! Присев перед Маринкой, грустно улыбаюсь ей, отгораживаю от ямы, которую вот-вот начнут закидывать комьями земли.

— Никуда я не уйду, конечно. — чёрт, только б не разреветься, под веками жутко щипает. — мы с тобой сейчас поедем домой, съедим по большой порции торта и сядем смотреть мультики.

— Про Смешариков? — оживляется она, робко трогая мои волосы.

— Ага.

— А ты — моя сестрёнка? — в лоб спрашивает это любопытное создание, огорошив не то, что меня, но и тех, кто стоит рядом. — Тётя Маша сказала, что ты папина дочка, как я. А раз мой папа и твой тоже, мы с тобой сестренки, да?

На нас начинают оглядываться, я мысленно посылаю на непутевую башку Мары проклятья. Когда, интересно, эта коварная женщина умудрилась внушить Маришке эту правду?! Ради чего? И вообще, на фига вести подобные беседы с четырехлетней девочкой?!

— Ну… — подыскиваю слова, не зная, что ответить, и беспомощно гляжу на Руслана.

Он чем-то озабочен, посматривает вправо, и я быстро перевожу взгляд туда же. В нашу с Мариной сторону семенит толстая тётка, космы ее едва прикрыты траурным платком, а вид очень решительный. Растолкав народ, Елизавета Павловна прет как танк на баррикаду, и я испуганно вскакиваю, оттеснив Маришку за спину.

— А ты что тут делаешь, маленькая дрянь?! — начинает орать, яростно смахивая скомканной салфеткой с лица слезы. — явилась праздновать триумф, да?! Сучка грязная, беспризорница, да как тебе не стыдно! Убирайся отсюда, вон пошла, сказала! Пошла вон, проститутка! Я всё знаю, и не надо на меня так зырить, прошмандовка, подстилка малолетняя! Светочке… — задыхается, а я, оцепенев, испытываю ужас, — Светочке моей жизнь испоганила, курва! Зятёк-то мой, кобель, тебя вечно выгораживал, Светочку унижал, а тебе жопу вылизывал! В койку к чужому мужику лезла, блядина, ни стыда, ни совести!

Кто-то настойчиво пытается увести эту скандалистку, по толпе пролетает шепоток. Руслан размашисто идет сюда, кивком подзывая Олега. Пистец, нашла ведь время устроить бучу, вот старая дура! Нет, ну её можно понять, дочь в могиле, но эта сцена точно напоминает базар. На похоронах собственного ребенка закатить такой цирк, это ж сколько водяры надо было вылакать?!

Маринка выбегает из-за меня, толкает ошалевшую бабушку, и, обхватив мою талию обеими ручонками, громко вопит:

— Не ругай Лису, пожалуйста, бабуля, она не такая! Она хорошая, хорошая! Отстань от неё! Она не виновата, мама была плохая, она меня била! Мама не любила меня, а Алиса любит! Уйди!!!

Чувствую, как кружится голова, щеку обжигает жесткая пощечина. Каким-то чудом стою на подкашивающихся ногах, кто-то тянет меня, перед глазами всё плывет. Рядом хнычет Маришка, я оглядываюсь, ищу её, но плач затихает. Меня обнимают чьи-то сильные руки, слабо пахнет мускатом, и я утыкаюсь носом в грудь Соколова.

— Уведи Лизавету Палну, отвези домой и дай успокоительного. — отрывисто командует, наверное, Олегу, и ласково поглаживает мои плечи. — всё нормально, простите за безобразный концерт. У неё нервный срыв, простите. — это уже собравшимся, я поднимаю голову, и наши глаза встречаются. — ты как?

— Живая. — заверяю, хотя это почти неправда и глупо спрашиваю. — а ты?

— Пойдём-ка со мной. Не хуй красоваться здесь, хватит одного акта трагикомедии.

— А Маришка? — запоздало спрашиваю уже у ворот Ваганьковского, и смотрю по сторонам.

— Она с Денисом, он отвезёт к себе, Оля о ней позаботится. Маринка к ней очень привязана, крёстная её… — открывает дверцу и заставляет забраться в салон.

Здесь хотя бы можно прийти в себя, не притворяясь, что скорблю о Светке. Руслан садится рядом, вдвоем нам вдруг становится тесно. Это просто он повернулся так, что занял собой свободное пространство, и выжидающе уставился на меня.

— Да в норме я, не переживай. — неохотно говорю, зачем-то усердно разглядывая свои ногти.

Лак кое-где скололся, стразы на среднем пальце правой руки потускнели. Блин, ну я тоже хороша, пошла на аборт с маникюром, ведь Алла же предупредила, что нельзя. Если что пойдёт не так, и начнут синеть лунки ногтей, она не увидит этого под слоем лака.

Аборт… Прошло какие-то три дня, а кажется, целая вечность. Я и заметить не успела, как наступил день похорон, возилась с Маришкой и почти не выходила из дому. Соколов приезжал только ночевать, когда мы уже дрыхли, и мы с ним практически не пересекались. Светкина маманя настояла, чтобы вынос был из её хаты, да, в общем-то, никто не возражал.

— Как сама? — кивает Руслан на мой живот. — что сказал врач? Ты на учёт встала?

— Нет еще. — вру, отводя глаза.

— Чё тормозишь? Завтра же чтоб поехала в клинику. — опять приказным тоном строгого папочки!

Вот привязался же! Начинаю злиться, нервно постукиваю пальцами по колену, и пялюсь на ворота. На могиле уже красуется обелиск, народ неторопливо расходится. Руслан явно не собирается отставать, берёт мою руку, и я вздрагиваю, когда он прижимается к ладошке губами.

— Давай начистоту, Крошка. В чём я провинился? Чё ты на меня дуешься, это из-за вранья Мары, что ли?

Да отвали ты… Пытаюсь высвободиться, он крепче стискивает пальцы, ласково целует каждый, и я вынуждена взглянуть на него. Смотрит пристально, подносит мою ладонь к щеке и трется. Блин, я же не каменная и не бесчувственная, неужели не догоняет, что могу сорваться?!

— Мы об этом десять раз говорили. Тебе трудно подождать день — два, чтобы узнать наверняка, дочь я тебе или нет? — сердито бросаю.

— Нет. — невнятно шепчет, продолжая терзать меня ласками, проводит языком по запястью, заставляя мучительно ощущать просыпающийся в паху жар желания.