Она перестала улыбаться резко, как будто внутри нее переключился свет. С яркого, дневного, на приглушенный, интимный.

Она стала дышать чаще. С первого взгляда это могло бы походить на тахикардию, если бы я не знал причину подобного состояния. Волнение, предвкушение. Аня облизала губы и сильнее свела бедра, не отводя от меня влажного взгляда.

Умница. Какая же она все-таки умница. Все понимает. Все принимает. Не ноет, что мы редко видимся, хотя за время знакомства наши встречи вне больницы можно было пересчитать по пальцам.

Не лепечет всякую романтическую бредятину и не ждет этого от меня. Ждет конечно, но не требует. Идеальный вариант, если бы не то, что я сам кажется, залип на ней. Это напрягало. Сильно. До злости.

Нет в ней ничего такого! Ведь, нет?

Ну да, давай Рома, ври сам себе. Где ты еще одну такую сыщешь? В морге?

Молчание затягивалось, а рука Ани только, что поглаживающая бугор, застыла. Задрожала.

Этот момент напоминали предгрозовое летнее время, когда воздух становится душным, запахи слышатся отчетливее, а голова болит в ожидании того, что небеса разверзнуться и осветятся яркой вспышкой молнии.

Вот и взгляд Ани, как молния. Если насквозь, то и на смерть.


Когда я с ней, когда вот смотрю в её глаза, все остальное становится неважным, особенно мысли о разрыве. Как можно отказать себе в удовольствии разглядывать ее нежное лицо со сливочного цвета кожей, касание к которой вызывает толпы мурашек по спине.

Я обхватил щеку рукой, словно убаюкивая в колыбели, и Аня судорожно вздохнув, прикрыла глаза.

Так нельзя. Эти чувства настолько ненастоящие, что начинают казаться если не сном, то эффектом галоперидола.

– Ром… Не тяни, я уже на грани.

– Знаю. – Я и сам уже за гранью.

Она открыла глаза и больше ничего не осталось. Мир сузился до размеров салона машины.

– Рома, времени мало, мне к восьми, – тихо напомнила Аня, и я услышал «Давай скорее, я не могу больше ждать».

– Попроси, – предложил я, терзая как её, так и себя. Но я хотел услышать, что она здесь добровольно. Я желал знать, что она не считает себя привязанной. Она должна сама, добровольно быть со мной.

– Рома, – зазвенел ее голос, а в глазах полыхнул огонек гнева. – Ну, сколько можно, я сейчас начну думать, что не нравлюсь тебе.

Я продолжал ласкать её лицо рукой, постоянно задевая кожу на шее и маленькое розовое ушко. Она вздрогнула и теснее свела бедра, между которыми наверняка уже проплыл Ной на своем ковчеге.

– Попроси Птичка, и я покажу, как ты нравишься мне.

– Как? – хрипло спросила она на грани шепота.

– Возьми в рот.

Она широко распахнула глаза, и задышала еще чаще, если это возможно, и невольно сжала член, на котором покоилась её рука.

– Я не умею.

Улыбка скользнула по моим губам. Как же мне нравилось это её неопытность, как же нравилось её учить.

– Я уверен, у тебя получится, – наклонился я к малышке и поцеловал, одной рукой спускаясь от лица, и расстегивая пуховичок, а другой свой ремень и ширинку.

Она простонала мне в рот, когда в ее руку легла крупная головка члена, а в мою её грудь.

Аня сама прекратила поцелуй, и выдохнула:

– Что делать?

Бесхитростность вопроса просто снесла мне крышу. Я сжал грудь сильнее, и вновь взял в плен её губы и язык, точно так же как желал оказаться в плену ее рта.

– Держи зубки за губами и…соси.

Аня умница быстро все поняла, и кивнула, прикусив нижнюю губку от возбуждения.

Её рука сжала основание члена и стала водить по нему рукой. Сначала медленно, потом все быстрее.

– Ртом, Аня, – сдавленно пробормотал я. Жар внизу живота становился невыносимым, а вчерашний секс не мог утолить голод, вызванный недельным воздержанием.

Да, ее руки были приятными и нежными, но со шелковой глубиной рта не сравниться ничего.

Меня пробрало до самого сердца, когда ее язык коснулся головки, слизнул прозрачную капельку. Я не смог сдержать стона и знал, что ей нравится его слышать.

Я слишком привык быть сдержанным. Но разве можно терпеть, когда влажные губки обхватывают член, и скользят по нему. Так медленно, так невыносимо медленно.

– Быстрее, – потребовал я, но плутовка не послушалась, продолжая ласкать нежную кожу члена языком, то полностью вбирая глубоко в рот, то полностью выпуская.

– Издеваешься? – поинтересовался я, заставив её посмотреть на себя.


– Тебе можно, а мне нельзя? – Глаза горели неистовым возбуждением.

Я прижался к влажным губам своими, и прорычал в них:

– Сейчас тебе можно все.

И пока мой язык активно шарил в жарком рту, руки уже сами подтягивали напряженное тело на себя, одновременно, разрывая такой раздражающий капрон.

Аня уже горела в моих руках. Целуя щеки, губы, шею, она терлась об меня, широко, так охренительно широко, раздвинув ноги, и стягивала с меня дубленку. Я повел плечами, помогая ей, уже откидывая ее верхнюю одежду на заднее сидение. Моя, отправилась следом.


Тяжелое, горячее дыхание смешивалось, сердца бились в унисон. Больше не было недомолвок, сомнений, обид. Была только дикая, порочная, неприкрытая ничем похоть.

В такой тесноте снимать нижнее белье было крайне неудобно. Я ловко перебравшись с Аней на руках на пассажирское сидение, нетерпеливо отодвинул интимную полоску ткани в сторону. Не медля, я коснулся головкой члена истекающего влагой входа. В рай. Или нет. Мой личный ад.

Она резко выдохнула и вцепилась ногтями мне в шею, обостряя чувства, когда я одним резким движением погрузился в горячее, влажное, до помрачения рассудка узкое пространство.

В голове толчками стучала кровь, и я шепнул ей в шею:

– Ох, Аня. Охуеть.

– О, Рома. Да, – пискнула она мне в плечо, а я сжал её бедра руками, уже прекрасная зная, как легко остаются там отметины. Мои отметины.

Последний решающий поцелуй и желание не оставило больше ничего, кроме резких движений и острого чувства нехватки воздуха.

Я натурально задыхался от того насколько естественным казался этот процесс, насколько сильно он захватывал сознание, не оставляя ничего кроме этого движения. Вглубь и назад. И снова. И еще.

– Еще! – ласкала она мою шею губами, то прикусывая, то поглаживая.

– Еще! – рычал я, откровенно насаживая на себя это идеальное тело.


Мало. Мало. Мало. Мне всегда мало. Хочется больше, сильнее, откровеннее, хочется её всю. Себе. Навсегда.

Я откинул Аню на панель, придерживая за голову и приподнимаясь, чтобы не дай бог член не выскользнул. Задрать ее свитер вместе с бельем казалось жизненно необходимым, касаться губами острых сосков самым прекрасным.

Не кончить, невозможным. Но я сдерживался.

Я слишком люблю наблюдать, как бьется в экстазе она.

– Я – толчок. – Люблю – толчок. – Тебя, – простонала Аня, снова и снова, руками держась за мою шею, словно боялась упасть от такой бешеной скачки.

Ноги уже затекли, но я продолжал толкаться внутрь, и просто наслаждаться вкусом ее кожи на груди.

Я мог бы мог прочитать лекцию на тему наивности и того, что можно говорить во время секса, а что нельзя, но меня уже накрыл эфимерно-эротический дурман.

И вот оно.


Стоило мне ускориться, откровенно втрахивая Аню в пластик панели, как она закричала и стала сотрясаться в оргазме.

Я последовал за ней, чувствуя, что кончу через мгновение. Еще пара толчков ничем не прикрытого члена в пульсирующую девичью плоть и меня накрыло осознание ошибки.

Я резко вытащил, успевая буквально за долю секунду до трагедии излиться на пол, но пара капель все равно попали на покрасневшие от трения половые губы Ани.


– Блять! – вырвалось у меня, и я резко откинул девчонку на свое сидение. Она широко открыла глаза и вскрикнула от удара плечом.

Грубо. Некрасиво. Но меня пронзил страх возможной ошибки, я достал из бардачка салфетки. Пачку кинул Ане, вторую вскрыл и стал обтирать член.

Пачка острым углом вдруг врезалась мне в висок.

– Ебанулась?

Она промолчала, поджимая губы, смотря на меня обиженно и зло.

И я отвечал тем же, словно она была виновата в том, что я первый раз в жизни не воспользовался презервативом.

Я всегда думал, что знаю, как обижается Аня. Очевидно, моя грубость стала крайней точкой.

– Ну что, ты так смотришь? Решила родить в восемнадцать лет?

Аня промолчала, и, вздернув подбородок, повернулась спиной и выскочила из машины.

– Дверь не вырви, одну машину уже разбили по твоей милости! – ляпнул я и резко замолчал. Идиот.

Она прищурилась, показала неприличный знак и со всей дури хлопнула дверью.

– Больная, – пробормотал я, в трясущейся от удара машине и запихивая, так и не опавший член в боксеры. Я уже пересел на свое место и завел двигатель. Аня так и не появилась.

– Вот только не надо снова, – рявкнул я и вылез из машины. Она шла вдоль столбов уже одетая в джинсы, но без пуховика и своей сумки.

Вот ты дебил, Сладенький. Непроходимый идиот. Сам не подумал, а на девчонку наорал.

Я не стал кричать ей вслед, а просто сел в машину и подъехал прямо к ней, открыв на ходу дверь.

– Не дури, Птичка, я виноват, – покаялся же еще. – Погорячился.

– Отстань. Я сама доеду, – буркнула она, но остановилась и обняла себя руками.

– Тогда я просто запихну тебя в машину и отвезу к себе. Прогуляешь раз в жизни занятия. Согласна?

Это подействовало. Прогуливать она не собиралась. Опустила руки, и с тяжелым вздохом забралась в машину.

Прошло наверное минут десять тягостного молчания. Я уже успел покружиться по стоянке и найти выезд.

– Если ты хочешь все закончить, то надо просто об этом сказать, а не рвать мне душу, – заговорила она.

– Рвешь душу ты себе сама, – уточнил я, лавируя по дороге. – Нечего было влюбляться. Я предупреждал, – взглянув в покрасневшее от стыда лицо.

– Значит, ты слышал.