— У меня задержка. Четыре дня. Я очень надеюсь, что это сбой, стресс, нервы от пережитого, что угодно, но только не ребенок от этого ублюдка! Что угодно!!! Только не это! — ужас ситуации накрывает меня с головой, я начинаю жалобно подвывать, обхватив себя руками и раскачиваясь в разные стороны.

— Стелла… у меня нет слов.

— Что же делать??? Что мне делать???!!!

— Тише! Тише!!! — Алена обхватывает мою голову и прижимает к груди, а меня трясет от нахлынувших воспоминаний, от мыслей о том, что возможно во мне зародилась никому ненужная жизнь. — Успокойся, все хорошо! Не надо раньше времени паниковать! У меня в городе в частной клинике работает тетка, они принимают и в праздники, завтра съездим к ней, и все узнаем.

— За что??? Почему я? — стискиваю в руках кофту Алены, рыдая на ее груди.

— Тише, тише, моя хорошая! — ласково успокаивает меня подруга, слегка качая в своих руках, как малышку. — Все будет хорошо! У тебя все будет хорошо!

Сколько мы так в обнимку сидели вместе, не имело значения, но именно Аленка сейчас поддерживала меня, вселяла надежду, что я всего лишь придумала самый худший вариант своей жизни, а на деле все окажется безобиднее. И поняла, что в любой жизненной передряги, при любом раскладе — я могу прийти в этот дом и найти понимание, утешение, дружеское плечо с советом. Я в эту минуту потеряла веру в мужчин, но обрела настоящую подругу.

17 глава

Эмин

Плач. Надрывный, раздражающий, очень сильно злил. Плачет, наверное, седьмой раз за два часа, как уложили, а укладывался ребенок к полуночи. Спит по пятнадцать-двадцать минут, а потом заходится в крике.

Последнее время я старался на себя не смотреть в зеркало, раньше не было роскоши полноценного сна, сейчас подавно, а уйти в другую комнату — это дать матери повод прицепиться ко мне, допытывать почему я равнодушен к ребёнку от слова совсем. Она может и не обратить внимания, что видок у меня совсем замученный, загнанный, а в глазах одно желание — спать.

Прислушиваюсь, время на часах два ночи. За спиною скрипнул матрац, комната осветилась приглушенным мягким светом. Бросаю взгляд через плечо. Амина наклоняется к кроватке, выглядит не лучше меня, но улыбка все равно появляется на губах, беря мальчика на руки. Сжал зубы. Мне все равно, но где-то в глубине душе испытывал глухое раздражение. Паша не думает замолкать, его не особо тронуло то, что оказался на руках, еще громче орет, суча ножками. С такими голосовыми связками можно всю округу перебудить.

— Это когда-нибудь закончится! — с досадой цежу сквозь зубы, откидывая одеяло, принимая вертикальное положение. Амина испуганно вздрагивает, прижимает малыша к груди. Насторожено следит за мною, словно во мне была угроза их безопасности.

— У него болит животик, врач сказал, что это нужно просто пережить! — тихо оправдывается жена, виновато опуская глаза. Резко встаю с кровати, подхожу к комоду, где стоит графин с водой. Налив себе в стакан воды, медленно отпиваю маленькими глотками, затем, повернувшись к шкафу, достаю спортивные штаны и толстовку.

— Ты куда?

— Прогуляюсь, у меня завтра трудный день, может быть потом быстрее усну.

— Прости, Эмин.

— Проехали. Ложись с ребенком в кровать, может рядом будет крепче спать.

— А ты?

— Я найду себе место, — накидываю капюшон на голову, не смотрю на Амину, выхожу из комнаты. Спускаюсь по лестнице на первый этаж.

— Куда это ты собрался? — раздается требовательный голос из темноты. Не испугался, предчувствовал подобное.

— Прогуляюсь, не могу спать, когда он орет.

— Эмин, ты как-то странно относишься к сыну, — мама появляется со стороны кухни, попадает в свет уличного фонаря, пытливо заглядывая мне в глаза. — Я никогда не спрашивала причину, побудившую тебя поспешно жениться на Амине, но последнее время твое поведение заставляет задуматься над некоторыми вещами.

— Давай ты свои думы оставишь при себе, не будешь грузить меня ненужной информацией, поверь, мне есть над чем подумать ночью, без твоих вопросов! — довольно резко, непозволительно грубым тоном перебиваю мать. Она изумленно смотрит на меня снизу-вверх, на секунду потеряв дар речи.

— Извини, — тут же как правильный, послушный сын прошу прощения, напоминая самому себе о том, что я старший, должен быть примером для младших, почитать и уважать женщину, которая подарила мне жизнь.

— Эмин… — мама все еще в шоке, кажется, я впервые разговариваю с нею в подобном тоне, мне должно быть стыдно, но не стыдно, я просто устал контролировать свои эмоции и настроения.

— Да, мама, прикинь, у меня тоже бывает плохое настроение и отсутствует желание кого-то выслушивать! — сжимаю руки в кулаки, обхожу мать стороной, не оглядываясь, но чувствую пристальный взгляд в спину. Покидаю дом, прихватив с вешалки куртку.

Гулять ночью хорошо тем, что все спят, никто не подойдет с формальным разговором, из родни никто не перехватит, наспех мне высказывая свое недовольство или радость. Я ведь обязан их выслушать, а если им покажется, что не так посмотрел, не так отреагировал, сразу же побегут к матери, выскажут ей все, что обо мне думают, немного приукрасив действительность. Мама тут же отреагирует со всей своей пылкостью, не даст мне и слова вставить в свою защиту, искреннее будет недоумевать, почему я неуважительно отношусь родственникам, не важно какие они нам по крови или по воде родные. Вынос мозга мне обеспечен. Без срока давности.

А еще ночью я предоставлен сам себе, именно в это время сдает сбой моя выдержка, и мысли, которых боюсь, как огня, потому что несут не в ту степь, как какое-то нашествие чего-то непозволительного одолевают меня. Мысли, заставляющие чувствовать себя человеком, живым человеком, со своими желаниями и порывами. Я думаю о Стелле. Да-да, думаю против воли об этой хрупкой голубоглазой блондинке, над которой предоставили неформальное опекунство. Эта внутренняя каждодневная борьба с самим собой изматывала больше, чем хорошие физические нагрузки. Я не хотел, но возвращался вновь и вновь к Стелле в этих гребанных мыслях, напрочь забывая о долге, о чести, о семье.

Настолько сильно погрузился в свои думы, что с удивлением обнаружил себя возле дома Асхада, брата Амины. Достаю телефон из кармана, звоню. Три гудка, решаюсь на пятом сбросить и пойти домой, но друг поднимает трубку и сонно бормочет:

— Тебе не спится что ли?

— Я бы на тебя посмотрел, если каждую ночь слушал оперу голосистого младенца.

— Понял, подробностей не надо. Переехать в другую комнату не пробовал?

— Может сразу к тебе перебраться?

— Извини, брат, но у меня жена-дети!

— Кое-кого из перечисленных нет. Может ты соизволишь выползти из теплой кровати и высунешься на улицу?

— А ты здесь?

— Стою возле калитки.

— Пять минут, брат.

— Давай.

Прячу с телефоном руки в карманы куртки, прикидывая в уме, сколько предстоит ждать, но друг не заставляет меня долго мерзнуть на улице, появляется раньше заявленных пяти минут. Открыв калитку, с улыбками пожимаем друг другу руки, Асхад кивком головы указывает на дом. К моему удивлению, на кухне накрыт стол, правда, на скорую руку, но все же.

— Я не пить пришел, — замечаю бутылку водки. Друг хмыкает за спиною.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Конечно, по душам поговорим за чашкой чая, только это не поможет тебе снять напряжение. От тебя так и ждешь удара током, пора вешать табличку: «Не подходи, убьет».

— Именно так себя и чувствую.

— Садись, думаю тебе нужно выговориться, не зря же существуют друзья друг у друга! — одновременно отодвигаем стулья и садимся, лучший друг берет бутылку и разливает по рюмкам водку. Если нас сейчас увидят его родители, придут в священный ужас от такого нашего поведения.

— А твои где? — беру рюмку, вопросительно изгибаю бровь.

— Не переживай, твой идеальный моральный облик не пострадает, если кто-то из моих тебя увидит никто ничего не скажет, моя семья тебе многому обязана! За тебя, мой брат! — чокаемся, морщусь, беру ломтик свежего перца. Некоторое время мы молчим, закусываем.

— Асхад, — делаю глубокий вдох, собираясь с духом. — Я кажется погорячился в свое время с обещанием! — друг прищуривается, откидывается на стуле, скрестив руки на груди. Хочется курить, на нервной почве в свое время я всегда хватался за сигарету, позже избавился от пагубной привычки, почти о ней не вспоминал, но сейчас затянуться никотином стало жизненно необходимым.

— Амина говорила, что ты втрескался в москвичку, которой сопли подтирал, — иронизирует Асхад. Я искоса поглядываю на него, крутя в руках вилку.

— Не втрескался, я о ней беспокоюсь, как беспокоился бы о сестре, которых у меня полно, как родных, так и дальних.

— Рассказывай мне тут сказки, Эмин, я тебя знаю! Столько лет избегать само понятие, как чувства, всегда на первое место ставя долг перед семьей, честь фамилии, внезапно пал перед юной девой.

— Я не единорог, чтобы пасть к ногам девственницы.

— Не единорог? — и сдержанно хохочет, щуря темные глаза. — Ну, это как посмотреть. Но ближе к делу, что тебя тревожит, Эмин? Столько времени молчать, не высказывая никакого недовольства своей жизнью, а тут как озарение что ли?

— Не знаю, — пожимаю плечами, отводя глаза в сторону. — Предчувствие какое-то плохое, не сплю какую ночь, не из-за ора Паши, а просто мысли дурные лезут в голову.

— С чем или кем это связано? На работе проблемы?

— Нет, на работе все хорошо, — тру ладонью лоб, смотря на пустую тарелку перед собою. — Меня беспокоит Булат, он стал каким-то нервным, агрессивным. Дерзит мне, местами хамит, а если ставлю его на место, сразу же бежит к матери, жалуется на меня, а та предъявы кидает моей, а мне потом достается по полной программе. Зачем я его трогаю, он ведь у нас все никак не придет после смерти отца, зачем постоянно дергаю его из столицы, не даю нормально учиться. А я знаю, что ни черта он не учится, что декан мне названивает и прямым текстом называет расценки для получения диплома. И я плачу, потому что в нашей семье положено иметь московский диплом.