— Добрый вечер. Капитан Егоров, — навстречу шагает дородный мужчина в форме, скептически его оглядываю с ног до головы, отодвигаю стул возле стола и сажусь, сцепив руки в замок. Адвокат присаживается рядом. Принципиально занимаю позицию хозяина жизни, дабы люди при должности не подумали, что я буду перед ними лебезить. Судя по тому, как Егоров недовольно поджимает губы, поняв, кто рядом со мною, явно не рассчитывал на группу поддержки.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Вы привезли документы?

— Да, конечно, — смотрю на Николая Алексеевича, тот суетливо достает листы копий, ранее переданные мною ему. На некоторое время возникает тишина. Для ознакомления с одним листком у капитана уходит слишком много времени, начинаю поглядывать на Николая Александровича, который тоже заметил слишком долгую паузу.

— Проблемы? — спокойно интересуюсь у полицейского, он вздрагивает от моего тона, поднимает глаза, но быстро отводит их в сторону. — Я могу сейчас забрать брата и покинуть вас? Личность установлена, не вижу повода его задерживать.

— Понимаете, тут такое дело… — мнется, теребит копию паспорта. — Его сегодня задержали, документов при нем не оказалось.

— Сейчас вы убедились, что он — это он, временная регистрация есть, не вижу повода его больше задерживать.

— При обыске обнаружили оружие без разрешения.

Я теряю дар речи, услышав эту информацию. Твою дивизию! Прибью сам, как только вытащу этого засранца отсюда! Совсем потерял страх, придурок!

Судя по тому, как начинает нервничать капитан Егоров, выгляжу я грозным, ибо даже Николай Алексеевич рядом напрягается.

— Мы привезли его в отделение.

— По закону он имел право позвонить адвокату! В котором часу вы его задержали? — подает голос прихваченный юрист, я сильнее стискиваю зубы, пытаясь сохранить самообладание.

— После полудня, но в связи с тем, что молодой человек вел себя вызывающе, хамил представителям закона и оказывал сопротивление, мы отказали ему в звонке, но пошли на уступки в виде звонка от нас. Далее поместили в камеру, где впоследствии между ним и одним из задержанных ранее произошла ссора с выяснением отношений. Возник конфликт.

— Что с моим братом? — холодным тоном спрашиваю, устав от лишних подробностей. Булат умел драться, поэтому я не особо переживал, что его могли избить, он сам кого хочешь разукрасит.

— Мы их разняли, спросили у него, как он себя чувствует, ответил, что все нормально, — капитан Егоров словно не слышит моего вопроса, продолжает свое повествование. — Он сидел на полу с закрытыми глазами, никто его не трогал. Через какое-то время дежурный Романов отметил, что ваш брат, — украдкой смотрит на меня, — не меняет положение тела и вообще как-то странно, что несколько часов сидел без каких-либо движений. Он зашел в камеру, чтобы его разбудить, — вновь пауза, и это пауза не перевести дыхание, а собраться с духом, чтобы сообщить что-о важное. — Он не подавал никаких признаков жизни, вызвали медиков, которые констатировали смерть. Сейчас возбуждено уголовное дело и будет расследование по факту смерти Булата Шахидовича. Тело забрали на экспертизу для установления причины смерти, через несколько дней отдадут.

Я молчу. Сжимаю руки чуть ли не до хруста, но внешне никак не реагирую на сказанное, хотя… У меня даже слов нет, чтобы что-то сказать, да и говорить нечего. Совсем не вникаю, какие вопросы задает Николай Алексеевич, пытаюсь сейчас просто осознать, что Булата нет. О, Аллах! Как это?! КАК???!!! Как такое могло произойти? Молодой пацан! Ему жить и жить! Пусть дурной, глупый, эмоциональный, но не смерть же!

Булата нет. В это трудно поверить, и я не верю. Потираю губы, пытаясь собраться, но мысли все равно расползаются в разные стороны и только одна бьется: Булат умер. Я еще даже не понимаю, как мне сообщить эту новость матери и всем остальным родственникам, и главное выдержать шквал негодования и возмущения, что не уследил, не уберег брата. Одно было ясно: по возвращению в Грозный меня ждал ад.

— Скажите, как абсолютно здоровый, молодой парень мог умереть… — враждебно обвожу взглядом простой кабинет капитана.

— Все выявится при вскрытии.

— Я это так просто не оставлю! — со скрипом отодвигаю стул, отворачиваюсь, вылетаю из кабинета, как из прокаженного места.

Как доехал до гостиницы, что делал — все как в тумане. Вечер-ночь прошли в забытьи, Николай Алексеевич после моего требования ускорить процесс вскрытия и опознания за определённую сумму денег, прикрываясь своими обычаями хоронить до заката, кому-то позвонил. Мы вместе поехали в морг куда отвезли Булата.

Когда я шел по холодному коридору с белым светом, от которого болели глаза, ничего не испытывал, был опустошен на эмоции. Медик с равнодушным лицом подошел к одному столу, на котором кто-то лежал под простыней, отдернул ее. Сглатываю, сжимая зубы, чтобы не заорать. Это был Булат. Синий. Бездыханный. Неподвижный. С трудом киваю головой, признавая, что это мой родственник. Формальности с документами отнимают еще какое-то время, заставляя думать по факту, не растекаться мыслями. Мне пообещали в сжатые сроки все уладить и отдать Булата. Ночью вместо сна, я решал вопросы транспортировки тела в Грозный, именно этой ночью порадовался, что Москва никогда не спит, и за деньги можно совершить невозможное в другом месте возможным здесь. Утром, вернувшись за телом, передали медицинское заключение, перед тем как положить бумажки в файлик, цепляюсь взглядом за слова из заключения причину смерти: субарахноидальные кровоизлияния. Позже я узнаю, что такое возможно при ударе кулаком в голову.

Выхожу из морга, достаю телефон. Нужно сделать один звонок.

— Да, Эмин, — голос матери уставший, вчера я ей сообщил, что не получается вернуться, она промолчала поэтому поводу.

— Мама. Булат умер. Сегодня я вылетаю с его телом домой, — жду слова, какой-то реакции, но в трубке тишина. Зловещая, удушающая. — Мама… — звонок обрывается, слышу только частые гудки.

* * *

Кто-то заходит в кабинет, тихо прикрыв за собою дверь. Убираю руки от лица, чтобы увидеть кто нарушил мое одиночество. За две недели у меня для себя не было и минуты, и слава Аллаху, что в свое время создал нерушимый костяк сотрудников у себя на фирме, на которых мог положиться в нужный момент, потому что со дня смерти Булата меньше всего думал о работе.

— Вы что-то хотели, дядя Салих? — смотрю на приближающегося дядю, брата матери и покойной тети Фатимы. Дядя никогда не лез с советами, помогал, если напрямую обращались за помощью. Отец, дядя Шахид его уважали, им нравился его подход: не лезть в чужую семью, даже если это семья сестер. Он из немногих родственников, кто никогда меня не дергал по пустякам, не требовал никаких исполнений обязательств, не высказывал свое мнение, если его у него не спрашивали. Я его любил, мне всегда нравилось быть у него в гостях, играть с братьями и сестрами.

— От тебя всегда кто-то чего-то хочет? — он добродушно ухмыляется, садится напротив стола. Я уставши улыбаюсь в ответ. — Ты устал, мой мальчик!

— Есть немного, вы сами понимаете, что время для нашей семьи выдалось нелегкое. Вы просто зашли или поговорить?

— Поговорить. Я тут все время думаю со дня похорон Фатимы и Булата по поводу девочек.

— А что с ними? Вроде все хорошо, ни на что не жаловались. Я поговорил с Иман, сказал ей, что беспокоиться о будущем не стоит. Все обязательства за их судьбу я беру на себя, как брат. Девочки должны получить образование, выйти замуж за достойных молодых людей с хорошим приданым.

— Ты все правильно говоришь, Эмин. Я никогда не влезал в семью Фатимы и Шахида, молчал по поводу того, как они воспитывали Булата. Скажу откровенно, все прекрасно видели в кого он вырос, как бы тщательно не прикрывался, а его поведение после смерти Шахида очень многое нам показало.

— Булат должен был доучиться.

— Эмин, мальчик мой, вот смотрю на тебя и думаю, сколько ты еще будешь оправдывать брата, поверь, он недостоин этого.

Рассматриваю свои руки, лежащие на поверхности стола, поднимаю на дядю глаза. Он смотрит прямо, не отводит их в сторону.

— Камила не права. И я ей об этом откровенно сказал, как и другие родственники.

— Она считает меня виноватым в их смерти.

— Ей хочется кого-то обвинить, закрыв глаза на то, что Булат сам до этого всех довел. Ты не виноват ни перед кем. Поэтому я предлагаю забрать девочек к себе.

— Спасибо, но я откажусь. Хочу побыть эгоистом, они переключат внимание мамы с меня на себя, глядишь через какое-то время она со мною заговорит.

— Я верю в тебя, мой мальчик. Твой отец бы гордился тобою, ты никогда не опозоришь фамилию Умаевых!

Молчу, натянуто улыбаюсь, провожаю грустным взглядом дядю до двери. Как только он уходит, беру телефон. Сейчас я позволяю себе слабость, звоню Стелле. Две недели я не думал о личном, не думал о себе, я постоянно решал какие-то проблемы, с кем-то договаривался, выслушивал своих родственников, организовывал похороны, поминки, потом уже занимался наследственными делами.

— Алло! — от ее жизнерадостного голоса губы трогает еле заметная улыбка.

— Привет, — слышу на заднем фоне заразительный женский смех вперемешку с мужским. Скриплю зубами, почувствовав, как жгучее чувство под названием "ревность" полоснуло по сердцу. — Я не отвлекаю?

— Нет, — даже находясь друг от друга за тысячу километров, я чувствую ее улыбку. Прикусываю губу, прикрыв глаза, чтобы воспроизвести ее образ в своем воображении. Молчим. Мне вполне достаточно слушать ее дыхание, достаточно для ускорения сердцебиения. Эта малость дает больше сил, чем полноценный отдых, крепкий сон, вкусная еда.

Шум отдаляется, понимаю, что Стелла отошла от источника, теперь видимо находилась где-то одна.