— С вами все в порядке? — шарахаюсь в сторону на скамейке от незнакомого голоса, поспешно вытирая лицо, зачесывая волосы назад пальцами. Неподалеку стоит мужчина, с беспокойством на меня поглядывая.

— Да, все хорошо…, наверное, — опять меня накрывает. Эмоции хаотичные, невозможно понять от чего меня сейчас выворачивает, но скорей всего все в совокупности: осознание, что родителей нет. Я и раньше понимала, что они умерли, но именно сейчас, с уходом Эмина, почувствовала себя такой одинокой, покинутой, некому не нужной.

Передо мною появляется бутылка с водой. Растерянно поднимаю глаза. Мужчина оказывается подошел к скамейке. У него грустные серые, располагающие к себе, глаза.

— Спасибо, — беру бутылку и делаю первый глоток. Он присаживается рядом со мною, смотрит на памятник.

— Родители?

— Да, — и где-то рядом мое разбитое сердце. Молчание не тяготит, украдкой рассматриваю мужчину. У него русые волосы, коротко подстриженные, отсутствует какая-либо растительность на лице, губы начинают ныть, сколько раз я терлась об щетину Эмина до раздражения. Приятный на вид человек, у меня не возникает желания избавить от этого общества.

— Тяжело потерять обоих родителей в один день.

— Особенно после дня рождения.

— Погибли? — серые глаза сочувственно на меня смотрят.

— Авария. Я этот день праздновала в ресторане с друзьями, родители были в соседнем зале. Если бы я знала, что это будет последний вечер, я бы не стала проводить последние часы с лицемерными людьми. Я бы посидела с мамой и папой, сказала им, что сильно их люблю, — шмыгаю носом, опять плачу. Суетливо ищу в карманах платок, но незнакомец протягивает мне пачку бумажных платков.

— Спасибо, — промокаю лицо платком, комкаю его в руке. — Если бы не Эмин, не знаю, как бы справилась со всем. Все же он многое на себя взял, пока я пыталась понять, что такое бизнес и с чем его едят! — смотрю на памятник, папа словно ободряюще мне улыбается, как бы подталкивая использовать этого добровольного слушателя. Все равно мы никогда с ним больше не увидимся.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍


— Извините, — смущенно улыбаюсь, мужчина ободряюще улыбается.

— Ничего страшного. На самом деле иногда нужно выговориться, не копить в себе все, что копится, как хорошее, так и плохое. Именно рассказав все, приходят ответы на мучавшие вопросы, понимаешь, как дальше нужно поступать. Когда у меня умерла жена, я не понимал, почему она? Почему человек, которого я безумно любил, дышал им, внезапно от меня ушел? Я забил на все, пропадал на кладбище, сидел возле ее могилы, спал бы, наверное, если бы друзья и родители не приезжали и не забирали меня. Меня жизнь не интересовала, я хотел умереть и быть рядом со своей женой. Однажды ко мне подошла женщина. Я вывалил на нее все, что болело на душе, что тревожило, что пугало. И знаете, мне стало легче. Я не стыдился перед нею плакать, выглядеть слабым и потерянным. Это своего рода, эффект попутчика, когда можно рассказать все незнакомому человеку, зная, что никогда вы его больше не увидите.

— Эффект попутчика?

— Именно, вы можете поменять имена, хронологию, просто выговориться. Поверьте, я молчаливо вас выслушаю без осуждения и без советов! — мужчина склоняет голову и улыбается, вызывая у меня ответную улыбку.

— Я попробую, — первые предложения давались с трудом, но потом я рассказала этому человеку почти все, что произошло со мною за этот год до сегодняшнего дня, до того самого момента, как я оказалась здесь с разбитым сердцем, мечтами и полным не пониманием, как дальше жить.

— Вы такая юная, но при этом очень сильная. Я верю, что этот ваш любимый человек, однажды поймет, кого он потерял, но пусть это будет его потеря, а не ваша. Вы идите вперед с гордо поднятой головой и улыбайтесь, несмотря на то, что творится душе, не давайте повод людям злорадствовать.

Мы встаем со скамейки, я смотрю на памятник, посылаю родителям воздушный поцелуй. Мне действительно после своего монолога стало легче, и кое-что поняла: я иду дальше, без Эмина. Он был моим большим уроком, дисциплиной, которую я с треском провалила на экзамене, но пересдавать нет желания.

— Спасибо, что выслушали, знаете, мне было приятно говорить в одно лицо, — смеюсь, мужчина хмыкает.

— Иногда эгоистом полезно быть.

— Соглашусь.

Выходим с кладбища, Гена стоит возле машины и ждет меня.

— За вами?

— Ага, — протягиваю руку для рукопожатий. — Спасибо! — серые глаза, смотревшие до этого с искоркой смеха, сейчас задумчиво разглядывали мое лицо. Улыбаюсь, убираю руку, спешу к Гене, чувствуя спиной пристальный взгляд.

— Поехали домой! — ныряю в салон, не смотрю в сторону, не хочется показывать свою заинтересованность, хоть окна и были тонированы. Сердце взволнованно билось в груди, мне определенно этот мужчина был симпатичен.

Домой уже возвращалась в приподнятом настроение, но все длилось ровно до того момента, пока я вдалеке не увидела джип Эмина.

— Останови машину! — приказываю Гене. Знаю, что Эмин поедет прямо, не станет разворачиваться. Подаюсь вперед, жадно разглядываю машину, задерживаю дыхание, когда из ворот выходит тот, от которого кружится голова даже на расстоянии. Стискиваю кулаки, больно впиваясь ногтями в ладонь, эта боль напоминает мне о своем решении идти по жизни без Эмина.

Сердце рвется вслед уезжающему джипу, прикусываю губу, чувствуя во рту привкус крови. Делаю вздох сквозь стиснутые зубы. Вибрирует в кармане мобильник. Вытаскиваю его, и рука предательски дрогнула, увидев имя абонента. Отклоняю звонок, поднимаю глаза, провожая с тоской удаляющийся автомобиль. Приходит смс. Вижу, что от Эмина. Первый порыв был прочитать, узнать, чего он хочет, но беру себя в руки, удаляю всю нашу переписку, вношу данный номер в черный список. По поводу бизнеса пусть общается с Женей или с Захаром Генриховичем, меня не трогает. Точка, в нашей истории. Запятой не суждено быть.

* * *

Умываюсь холодной водой, потом, опираясь о столешницу, смотрю на себя в зеркало. Одни глаза остались, которые выглядели на исхудавшем лице, как два блюдца, точнее два бездонных озера. Я знала, что мой вес сейчас ниже нормы, знала, что выгляжу, краше в гроб кладут. Но еда вызывала отвращение, жизнь не радовала, потеряла напрочь интерес ко всему, что творилось вокруг. Работа, работа меня спасала от чёрной тоски, от чёрной дыры, которая с каждым днем все больше и больше разрасталась.

— Стелла, знаешь, я хоть и не люблю Дашку, но в одном я с ней солидарна: харе себя гробить! — за спиной стоит Алёнка.

Она приехала ко мне на время отпуска. Алёна и Даша не любили друг друга, одна считала другую выскочкой, из грязи в князи, другая прямым текстом заявляла, что деревню из человека не вытравишь. Они постоянно друг другу язвили, спорили, но не дрались.

— Всё нормально.

— Нормально? Ты себя в зеркале видишь? Я нет, тень какую-то иногда ловлю, но не тебя. Стелл, ну не сошелся на нем весь белый свет. Ты у нас красавица, умница, спортсменка…

— И комсомолка.

— Встретишь того, кто не будет связан семьёй, ребёнком. Полюбит тебя и будет ставит тебя на первое место.

— Да, конечно, — равнодушно соглашаюсь с Алёной. Эти разговоры ведутся каждый день, две мои подруги на время объединились, чтобы вытащить меня из персонального ада, созданный лично мною с любовью и большим старанием.

Полноценных три месяца, четырнадцать дней, тридцать пять часов и… — я не звоню Эмину. Он первый месяц звонил каждый день. Не мне лично, его номер я внесла в черный список, незнакомые номера игнорировала, рабочий телефон был доступен строго в рабочее время и отвечали Наталья Олеговна или Женя. Он звонил Гене. Что ему Эмин говорил, без понятия, мне хватило одного подхода, чтобы я четко обозначила Гене куда следует совать нос, а куда не стоит. Грубо, но по действовало, больше Гена ко мне по поводу Эмина не подходил. Последующие месяцы Эмин звонил исключительно Жене или Захару Генриховичу. Со мною контакта не искал, чем бесил и злил еще сильнее. А потом мой юрист вскользь сообщил, что Эмин снимает с себя все полномочия и передает полное управление мне. Не поверила, а когда пришли документы меня накрыла настоящая истерика, из которой пришлось вылезать при помощи медикаментов. Списали на нервный стресс в связи с напряженной работой. Никто не догадался, что сорвалась из-за Эмина.

Да, я не хотела его видеть, но мысль о том, что у него обязательства передо мною, точнее перед фирмой, давала мнимую надежду, что может быть, когда-нибудь мы с ним встретимся. Теперь и причины нет встречаться. Он разрезал последнюю, связывающую, нас нить, как разрезают пуповину между матерью и ребёнком. И напоследок курьер принёс букет цветов, в карточке были всего лишь его инициалы. Цветы завяли, но я не разрешала их выкидывать, теперь у меня в кабинете стоял гербарий из цветочной композиции.

— Мне пора на работу, — щипаю себя за щеки, чтоб хоть какой-то румянец был на лице. Поворачиваюсь к Алёне, она осуждающе сверлит меня взглядом, идёт следом.

— Я подъеду к обеду, ты вообще перестала есть! Стелла, ты доведешь себя!!!

— Всё нормально, вы просто паникеры, а есть не хочу, просто не хочу. Еда вызывает рвотный рефлекс, а я жуть как не люблю это блевотное состояние.

— Ты случаем не беременна?

— От святого духа что ли? — усмехаюсь, беру сумочку, выхожу из комнаты. Подруга спускается со мною на первый этаж. Галина Ивановна поджимает губы, когда я беру стакан с водой и лаймом. Я прям чувствую это безмолвное осуждение, тревогу, но игнорирую. Мой завтрак-стакан воды и крепкий кофе с сахаром. Это единственное, что держится во мне.

— Я приеду в обед! — повторяет Алёна, когда я, махнув ей на прощание рукой, сажусь в свой "Порше". Пока подруга у меня гостила, ее возил Гена, привозил ко мне на работу, в общем был личным водителем — ее дико раздражала Москва, к тому же Аленка еще плохо ориентировалась в большом городе.