- Слюни вытри, - раздается под ухом.

Оборачиваюсь, но вижу лишь удаляющуюся спину Дениса. А когда меня магнитом притягивает обратно, я встречаю пронзительный, испепеляющий взгляд. Не знаю, что происходит у Кирилла в голове, но все это точно не сулит ничего хорошего.

- Я, наверное, домой пойду, - обращаюсь через стойку к Тиграну, - что-то мне нехорошо. Заказов вроде бы меньше стало, справитесь вдвоем?

Нужно бежать отсюда со всех ног. Пока не наворотила дел. Потому что внутри все дрожит от одной мысли о... Я просто пьяна! И сама в этом виновата. Нужно проспаться и забыть обо всем.

Тигран кивает, замечаю снова хмурого Дэна в проходе и отталкиваюсь от барной, чтобы скрыться до того, как у меня потребуют объяснений. 

Спина врезается в стену – подумала бы я, если бы тотчас не узнала этот запах и руки, что ложатся на стойку по обе стороны от меня и заключают в капкан.

Не успела.

Это единственная мысль, которая бегущей строкой проносится в моей голове.

- Куда собралась? – шепчет тихо.

Бог мой, он даже не касается, а мне становится невыносимо жарко. 

- Налей нам текилы, Дэнчик, мы на сегодня отработали, - произносит.

Дэн многозначительно смотрит на Кирилла, потом на меня. Что-то для себя решает в голове. А вскоре на бар приземляются стопки с лаймом и солью. И это проклятие какое-то, но у меня язык не поворачивается возразить Скоморохину. 

Две пары глаз наших чудо-барменов следят за моими нервными движениями. Они никогда не видели, чтобы я пила шоты. По правде говоря, я ненавижу крепкий алкоголь. Но сейчас думаю лишь о вкрадчивом шепоте, что заглушает все звуки вокруг.

- Давай насчет три. Раз…

Я выпиваю горькую жидкость, не дожидаясь команды. Это единственный протест, на который у меня хватает сил. 

- Хорошая девочка, - раздается рядом с щекой, и ее обжигает ядовитый поцелуй.

Скоморохин заедает горечь лаймом, а я ощущаю, как от места, которого коснулись его губы, распространяется парализующая отрава. Иначе не могу объяснить, почему перестаю сопротивляться и обмякаю, зарываясь глубже в его объятия. 

Дальше следуют танцы, смех и безудержное веселье, которое выжимает все соки. К полуночи я начинаю откровенно потухать. Меня резко клонит в сон, и я не нахожу ничего лучше, чем улечься прямо на барную стойку. 

Все в тумане. Фантазии мешаются с реальностью. В какой-то миг кажется, что я лечу. Или плыву. Или порхаю. Не пойму. Не хочу понимать. Потому что мне хорошо. Сладкая нега. Приятная мелодия. Обволакивающее тепло. Я чувствую чьи-то руки и прижимаюсь сильнее.

А вот утро превращается в настоящее падение с небес на землю. И судя по тому, как трещат виски, прямо на голову. Давно мне не было так плохо – только открыла глаза, а уже тошнит. Даже шевелиться не хочется. Предчувствую, что каждое движение добавит целую массу неприятных ощущений. 

Осторожно, не дергаясь, убираю затекшую кисть из-под щеки. И с ужасом обнаруживаю, что меня удерживают руки. Мужские. С татуировками.

Черт! Черт!

Лихорадочно осматриваю себя – слава богу, в одежде. Значит, ничего не было. Бог мой, как же сложно вспоминать. 

Вот меня уговорили остаться, вот была текила, много текилы. Танцы, объятия. Скоморохин. Боже, везде Скоморохин. Я ведь уснула на баре? Значит, это он меня сюда принес?

Очень неожиданно и внезапно панику душит волна радости, которая прорывает плотину моих доводов и возражений и накрывает с головой. Я невольно улыбаюсь и забываю, как дышать. Я это не контролирую, не выходит, просто радуюсь. Как дурочка. Возношусь вверх. Но также стремительно несусь вниз. Когда оглядываю подсобку, в которой мы лежим на матрасе. В которой не я одна была гостьей. В которой Кирилл поимел, скорее всего, многих. И не раз. 

Злюсь на себя за глупые мысли. Конечно, рассудительной меня тяжело назвать, но и безрассудной вряд ли можно. Злюсь, в два прыжка вскакиваю на ноги и вырываюсь из душной комнаты. Проношусь мимо сонного Малика, который не успевает ничего сообразить. 

А на улице настоящий июльский зной. Солнце беспощадно слепит и жарит. Так мне и надо. За то, что не думала головой. Вообще непонятно, чем думала.

Ноги резво несут меня вперед. Я сворачиваю на главную улицу и решаю пройти мимо отцовской мастерской. Здесь всего минут пятнадцать пешком. И сейчас это кажется жизненно необходимым. Потому что там сегодня должен работать Лёва. Мне нужно увидеть его. Чтобы вспомнить, ради кого все. Чтобы вернуться к свету, потому что меня окутала темнота. 

Мчу наперегонки с обжигающим ветром. Добираюсь к месту в два раза быстрее и с воодушевлением выбегаю из-за угла. Но поспешно торможу и делаю несколько шагов обратно. Потому что вижу Льва. В окружении подозрительных парней. Двое стоят чуть позади него, а один возвышается спереди и что-то рассказывает на повышенных тонах. 

Все это странно. Я не узнаю неунывающего Мочалина: плечи опущены, взгляд вниз, и он молчит.

Когда самый здоровый из троих хватает его за майку, а другие не дают отступить, я пугаюсь. Хочу выйти вперед, но все заканчивается так же быстро, как и началось. Его отпускают, что-то повторяют с угрозой, а затем садятся в тонированный джип и уезжают. Лев смотрит им вслед и со всей злостью пинает бутылку под ногами. 

Я достаю айфон, который вот-вот сядет, набираю его номер. Вижу, как он долго смотрит на экран, а потом просто убирает телефон обратно в карман и возвращается в мастерскую. 

Бог мой, что вообще происходит?

Глава 15

Яся

Папа дуется на меня. Я никак не могу понять причину, но дуется он с самого ужина. Если я и не хотела признавать, то сейчас, когда в завершении обеда он делает только один кофе для себя, это становится очевидным. Так было всегда – два жутко черных американо нам и зеленый чай с лимоном маме. Где… нет, неправильно, почему произошел сбой в системе? Могу я взять звонок другу или помощь зала?

Ладно, руки у меня есть, чтобы нажать кнопку на панели кофемашины, варить в турке уже времени не хватит. Еще душ нужно принять, у Лёвы смена должна вот-вот закончиться. Потом уснет, фиг разбудишь.

Ловлю папин изучающий взгляд. Он сдвигает на переносице брови, так и хочется складку пальцем разгладить. Я же открыто смотрю в ответ, мол «говори, если есть что сказать». 

Молчит. У нас с ним так не принято, поэтому удивлена. 

Зато мама, наоборот, идет на контакт все легче. И самое удивительное, мне становится проще откровенничать с ней. Раньше я чувствовала скованность в общении, казалось, что мы далеки так же, как Южный и Северный полюсы: вечно она все темы склоняла к шмоткам и мальчикам. Но с тех пор, как я увлеклась бегом и активным спортом, мы заметно – и неожиданно – сблизились. А на этой суматошной неделе я вдруг нашла поддержку именно в ее лице, хотя всегда считала себя папиной дочкой. Когда у меня случился настоящий «бада-бум», мама молча подставила плечо и приготовила любимые вафли, а не обиды корчила, как некоторые.

Улыбаюсь ей, хвалю плоский живот, который та демонстрирует. Она и правда подтянулась за пару месяцев спорта с моими подсказками. Мама забирает тарелку с недоеденным джемом, гладит меня по щеке и смотрит почти влюбленно, а я странным образом жмурюсь от удовольствия. Контакт, контакт, контакт – я без него никуда.

Правда, через минуту идиллия рушится, когда мама в очередной раз спрашивает про Кирилла, в котором души не чает. Чем он заслужил? С трудом, но удается увести разговор в сторону Лёвы. Сейчас он меня сильнее заботит.

Перевожу взгляд на папу и спрашиваю, как у Мочалина дела. Действую осторожно, точно юная Нэнси Дрю, захожу с разных углов. И очень удивляюсь, когда отец с горем пополам выдавливает из себя два слова и те нелестные. Оказывается, папа недоволен его работой, хоть и старается выразиться помягче. Но я не слезаю, пока мне не рассказывают, что Лев уже несколько раз засыпал во время смены и напортачил с заказом. И это за неделю. 

- Парни говорят, он на трех работах пашет. Сам он молчит. Но не дело, не дело, - добавляет в конце папа, все сильнее запутывая меня.

Что-то однозначно не так. По-настоящему страшно за Лёву. Быстрее допиваю кофе и лечу наверх в ванную. Что бы ни происходило, я должна выяснить. 

- Только пришла, уже сбегаешь. Раньше всегда ночевала дома, - спустя двадцать минут причитает отец, застав меня в коридоре.

Бросаю телефон, сажусь на пол и натягиваю кеды, пока тот с укором смотрит сверху вниз.

- Пап, а кто купил мне квартиру? Кто говорил, что я уже большая девочка? – повторяю его слова, что звучали тостом на моем прошлом дне рождения.

Тот недовольно бормочет под нос и уходит, бросив напоследок «будь аккуратнее». А я, запихивая шнурки под язычок, уже отвлекаюсь на звук входящего сообщения.

- Кирюша пишет?

- Ма-ам! – вздрагиваю я. – Не подкрадывайся так!

- А ты не хмурь прекрасный носик, зачем тебе преждевременные морщины?

Щелкает меня по нему, наклонившись. Я быстро читаю сообщение от Скоморохина и с раздражением вскидываю голову.

- Вот скажи мне, - не выдерживаю, - почему Кирилл тебе так нравится? Не помню, чтобы ты хоть раз расспрашивала меня про Лёву. 

Мама смотрит прямо, ничего не скрывает.

- Лев хороший мальчик. Но я не могу быть расположена к тому, кто мучает мою дочь. 

Хочу возразить, но она продолжает, высказывается до конца.

- А Кирюша… настоящий. Он сложный, строптивый, но настоящий. И я же вижу, как он на тебя смотрит. Ты достойна быть счастливой, девочка моя.

Я могу прямо сейчас все ей рассказать. Рассказать и разбить в пух и прах ее представления о Кирюше и этой «лав стори». Но я глотаю все слова и доводы, когда мама сминает меня в объятиях. Зачем ее разубеждать? Пусть и дальше радуется.