Смоленского я нахожу внизу. Разложив на столике бутылочки, он обрабатывает раны с совершенно непроницаемым лицом. Меня подмывает испортить ему настроение и спросить — не сидит ли он до сих пор на антидепрессантах или каких-нибудь нейролептиках, потому что мне подобное каменное хлебало получается сделать только когда я сплю.

— Хорошо, я продолжу работать, — сообщаю я ему, спустившись вниз, — выбора мне ты не оставил.

— Выбор у тебя был, Саша, — из-за того, что тон Смоленского звучит слишком спокойно, когда он выдает эту ложь, я начинаю снова заводиться. Мой маленький истеричный вулканчик внутри делает громкое «пуффф».

— Да ладно? — я изгибаю бровь, — выбор между «я устрою вам проблемы» и «ты останешься со мной»?

Он поднимает на меня взгляд. Говорят ведь, что глаза — зеркало души, так вот у этого человека, похоже, внутри таится слишком много демонов, судя по тому, что мне каждый раз хочется отвернуться.

— А тебя легко можно заставить что-то сделать, — констатирует он, — я это учту.

— Не стоит учитывать. Меня на самом деле сложно что-то заставить сделать, — выдаю я в тон ему. Похоже, в эти мгновения я физически ощущаю между нами ледяную стену холода, которая появляется, пока мы сверлим друг друга взглядами. Потом Смоленский кидает ватный диск на столик и кивает на него же.

— Займись этим.

«Проглотила?» — светится в его глазах, когда мне приходится подвинуть кресло чуть ближе к столику и присесть, взяв чистый ватный диск и что-то похожее на перекись. Да, сложно показывать характер перед людьми, которые могут хоть весь мир купить с потрохами. Не говоря уж о тебе. Это приводит к запредельной избалованности и чувству вседозволенности, которому вряд ли возможно противостоять.

Я выливаю на ватный диск жидкость — побольше, чтобы он промок насквозь. Надеюсь, я сожгу Смоленскому кожу и ему будет очень, очень больно.

Он протягивает мне руку, на которой закатан рукав рубашки до локтя, и я не выдерживаю — закатив глаза, хватаю его за разбитые пальцы, потому что он будто демонстративно подает мне руку, как король подданому для поцелуя. Козлина.

Пальцы у него правда красивые, как у аристократа. Этого не отнять. Нет грубых мозолей, или шелушений на коже, и ногти он явно не ровнял топором, как большинство мужчин. Белоручка гребаная. Мне очень хочется, чтобы меня побесили его руки, но я эстет и думаю о том, что их хоть сейчас на обложку журнала снимай в рекламе часов или колец.

— Полегче ты, — комментирует он, когда я шлепаю от души мокрую ватку прямо на раны, — если ты работала в эскорте с таким недовольным лицом, я начинаю понимать, почему долго не продержалась.

— Я ушла, потому что накопила денег и открыла свой бизнес, — проглатываю я его идиотский комментарий, стараясь побыть, пока могу, профессионалом. — Между прочим, с тех пор у меня остались хорошие знакомые, которые мне помогли с этим. Так что вряд ли ко мне можно применить слово «не продержалась».

Я переворачиваю его ладонь и смотрю на палец, куда обычно надевают обручалку. Я была права. Его прекрасные руки портит только одно — белый шрам, который был бы, может, незаметен, не будь кожа Смоленского смуглой. «Альмина» — легко угадываю я надпись. Когда-то он набил имя моей сестры, а потом его свел.

* * *

Несколько лет назад

— Боже, еле нашла часик, чтобы вырваться, — сообщает мне Аля, кидая сумочку на кресло ресторана, в котором мы договорились встретиться. Я смотрю внимательно на двух мордоворотов, которые садятся за соседний столик, и сестра ловит мой взгляд, улыбнувшись, — ой, на них можешь не обращать внимание. Они теперь всегда со мной.

— Ладно. Как ты? — интересуюсь я. Аля выглядит непривычно. Вещи на ней определенно брендовые, которые даже я позволить себе не могу, потому что жаба задушит, несмотря на то, что я должна всегда выглядеть очень хорошо.

— Нормально. Волнуюсь дико — завтра будет свадьба, поэтому не говори ничего про мой помятый видок, — сестра открывает меню, — хочу что-нибудь простенькое съесть… надо было нам в обычной кафешке встретиться. Пиццу хочу. Даже немного скучаю по маминой пюрешке с котлетами и по горячим бутербродам с утра.

— Если бы ты нашла время и заехала к маме — она бы тебе этой пюрешки кастрюлю наготовила бы. Погоди, завтра вы расписываетесь? — я смотрю на нее, чувствуя, как что-то неприятно колет в груди, — уже? Ты ничего не говорила.

— Я тебе говорила полтора месяца назад, Саш, ты чего?

— А, ну… — я пожимаю плечом, и задаю, все-таки, напрямую не совсем приятный вопрос, — упоминала, было дело. Без приглашения. Получается, мы с матерью не увидим твою свадьбу?

Сестра опускает ресницы вниз. В принципе, я уже знаю ответ.

— Прости. Мы улетаем на закрытый остров… там будет сложная галиматья с частным транспортом и самолетами, чтобы туда добраться. А мама, если ты помнишь, у нас аэрофоб.

«Но ведь роспись-то все равно должна пройти в России» — думаю я, глядя, как щеки сестры чуть розовеют. Я знала, что так и будет. Было глупо надеяться, что эта семейка потерпит на свадьбе своего сына каких-то простолюдинок.

— Мама просто никогда не летала на самолете, и даже не знает, каково это, — сухо замечаю я. Портить настроение Але не хочется, но меня подмывает снять с нее розовые очки, — Аль, если ты просто покрываешь своего будущего мужа и его семью — не делай этого. Скажи честно, что он против нашего присутствия на свадьбе. И поверь, когда мужчина вынуждает тебя порвать отношения с подругами и родственниками — это серьезный звоночек, который должен заставить тебя к нему присмотреться внимательнее.

— Прекрати, — Аля стреляет в меня взглядом поверх меню, — никто не против вашего присутствия. Я просто действительно переживаю о маме. Ей много лет и ей очень тяжко дастся перелет.

Бесполезно ее убеждать. Я молчу, даже не упоминая о том, что не только мама, но и я хотела увидеть ее в белом платье. А я уже налетала кучу километров на самолетах — меня сложно назвать аэрофобом. Аля говорит неправду — это заметно по ее нервным движениям.

— Ну вот, из-за тебя аппетит пропал, — продолжает Аля, захлопывая меню и отдавая его официанту, — принесите мне апельсиновый сок и греческий салат.

Я смотрю на ее руку, которой она протягивает книжечку в кожаной обложке. На безымянном пальце сверкает достаточно широкое кольцо с драгоценными камнями. Деньги Смоленский на Алю не жалеет, однако, для такого богатого человека главный показатель любви — не потраченные на девушку средства.

— Это что? — киваю я, когда Аля поднимает ладошку и заправляет пряди длинных волос за ухо. Она растерянно ловит мой взгляд и смотрит себе на ключицу, — синяк?

— Саша, — сестра начинает смеяться, — купи очки. Это тату.

— Боже мой, — бормочу я, когда она наклоняется ближе, чтобы я рассмотрела инициалы ее жениха, которая она выбила на себе. — как эта аристократичная семейка отнеслась к такой вульгарности? Прости, я шучу, конечно. Выглядит интересно.

— Прекрати, никак. Им все равно.

— А у Смоленского такая же?

— Ага. У нас парная татуировка. Ты не веришь, что он меня любит? Вечно ты к нему и к его семье прикапываешься.

— Верю, — я решаю замять эту тему, хотя, Смоленский и татуировки мне кажется чем-то несовместимым. Скорее сумасбродная Аля решила просто увековечить имя избранника на себе и порадовать его этим, — давай о другом, ладно. Прости, у тебя свадьба, а я тебе порчу настроение, но, Аль, я просто немного переживаю. Как хотите отпраздновать роспись?

— Почему мы все время говорим обо мне? — мне почему-то кажется, что Аля спрашивает это с каким-то вызовом. Словно дает мне резкий отпор, — давай о тебе, Саш. Как твоя работа?

— Да нормально, — я пожимаю плечами, — я на днях договорилась с одной знакомой, Ликой, что она сдаст мне недорого помещение под…

— Познакомилась, может, с кем-нибудь? — перебивает меня Аля, не дослушав, и я хмурюсь, — у тебя появился мужчина?

— Нет, — я усмехаюсь, — не появился.

— Почему же? Как у такой гуру отношений и знатока людских душ нет мужчины? — снова перебивает меня сестра, — ты даешь советы другим, а сама кукуешь в одиночестве. Как у тебя язык поднимается вообще?

— Аля…

— Или ты мне завидуешь?

— Аля!

— А? — она вздергивает бровь, — у меня такое чувство, будто ты считаешь, что такая, как я, недостойна любви и внимания богатого парня, раз тебе так не подфартило.

Я встаю из-за стола.

— Все, хватит, — резко произношу я. Меня начинает душить обида. Наезд сестры — как удар в самое сердце. Мы всегда хорошо общались и обсуждали наши отношения, и теперь я не понимаю, почему она так себя ведет. — Знаешь, мне больно слышать твои слова, Аль. Я нисколечко тебе не завидую. Но ты не рассказываешь ни мне, ни матери о своих отношениях. Ты игнорируешь мои сообщения неделями. Не хочешь приглашать на свадьбу ни меня, ни мать, и после этого мы должны думать, что у тебя все хорошо и не задавать никаких вопросов? Ты даже не сообщила дату свадьбы! Чо я должна подумать?

— Просто ты была права, Саш, — произносит внезапно Аля, глядя на меня холодными, голубыми глазами, — будет не очень удобно, если вдруг на свадьбе кто-то из гостей шепнет Смоленскому, что выгуливал тебя за деньги. Или, что еще хуже — нашей матери. Она ведь не в курсе, чем ты на жизнь зарабатываешь. И ей не объяснишь, что ты продаешь свою мордашку и компанию, а не тело. Ее инфаркт хватит. Даже мне иногда кажется, что ты умалчиваешь о многом.

— Ясно, — подвожу я итог, хотя эти слова даются мне невероятно сложно. Я достаю кошелек из сумочки, стараясь проморгаться, чтобы не покатились слезы, и кидаю на стол пару купюр, — это за мой заказ. Пригласи хотя бы маму на вашу роспись. Я в ближайшие месяцы все равно буду сильно занята работой, так что не беспокойся — твою репутацию я не опорочу.