Микаэла смотрела непонимающим взглядом.

– Мне нужно большее, Микаэла, – пояснил Харрисон.

Микаэла попыталась вырваться, но он удержал ее, крепко прижав к себе. Желая ударить Харрисона, Микаэла рванулась, но его рука крепко держала ее волосы; разъяренная Микаэла не могла даже укусить Кейна. Он был единственным мужчиной, который мог одновременно и соблазнять и бесить ее.

– Я старомоден, любимая. И мы будем играть в эту игру по моим правилам.

Микаэла и сама избегала легкого флирта; Дольф был ее первой и единственной любовью, но Харрисону совсем ни к чему знать об этом. И он не должен знать о том, что благодаря ему потускнели и стали казаться неважными отношения с человеком, за которого Микаэла собиралась выйти замуж. Целовать Харрисона для нее было все равно что идти навстречу мощному торнадо. Она и представить не могла, чем все это закончится. Харрисон хочет слишком многого и, пожалуй, слишком тщательно все продумывает.

– Я предпочитаю сама выбирать своих любовников.

– Именно это ты только что и сделала.

В пустой комнате, где в беспорядке стояли бокалы, большие плоские блюда с закусками и валялись смятые салфетки, жесткие слова прозвучали как приговор.

Микаэла сделала резкий вдох, почувствовав тот едва уловимый запах, который исходил только от Харрисона. Она взглянула на ожерелье из медвежьих когтей, висевшее у него на груди. Сейчас оно удивительно подходило к его облику: дикому, суровому, истинно мужскому и первобытно сильному, этот мужчина мог бороться за нее и мог удержать ее. Она была не готова к его нежному поцелую, к тому, как его руки сомкнулись на ее спине. Харрисон крепко, словно на всю жизнь, прижал ее к своему телу.

– Имей в виду, – прошептала Микаэла, в то время как его руки гладили ее спину, скользили по бедрам и слегка прихватывали ягодицы, – со мной не так-то легко.

Харрисон усмехнулся, глядя на нее сверху вниз, в то время как она не очень уверенно пыталась высвободиться.

– Скажи мне что-нибудь новенькое, дорогая.

Микаэла не достанется ему так легко. Тряхнув головой, она высвободилась из рук Харрисона.

– Нет уж, дай мне сказать, – проговорила она.

Харрисон отошел к письменному столу и как ни в чем не бывало начал просматривать бумаги, медвежье ожерелье на его голой груди выглядело вызывающе свирепым. Микаэла бросилась к Харрисону и сорвала с него трофей Захарии. В этот момент она меньше всего хотела, чтобы у Кейна оставалась какая-то частичка ее жизни.

– Будь благоразумна, – сказал Харрисон невозмутимо. И взглянул на Микаэлу с таким спокойным видом, будто не он целовал ее несколько мгновений назад, будто никогда не сжимал ее в крепких объятиях и не прижимал к себе, желая слиться в одно целое. – Ты измучена, и я тоже. Сейчас не лучшее время для споров. Увидимся утром. Мы сравним записи о потенциальных спонсорах, и, кстати, я собираюсь вернуть Аарону Галлахеру его взнос.

– Что?! Я часами висела на телефоне, добираясь до его чековой книжки. Я добилась этого взноса!

– Люди, подобные ему, всегда хотят что-нибудь получить за свои деньги. Тебя, например, или монету, которую ты носишь как медальон.

Пальцы Микаэлы дрожали, когда она взяла бокал и налила вина. Она вспомнила, как Аарон заинтересовался ее медальоном и расспрашивал об истории монеты. Ему бы хотелось иметь что-то на память об этом вечере, сказал он, пытаясь исподволь определить стоимость медальона. Естественно, Микаэла отказала, Галлахер рассмеялся и сказал, что все понимает.

– Его просто интересуют история и предания нашей семьи.

Харрисон поднял брови.

– Он хочет затащить тебя в постель, Микаэла, кроме того, ему нужно что-то еще.

– Не думаю. Он сказал, что ищет подходящий способ списания налогов. И я ему верю.

Харрисон снова потер свою обнаженную грудь, и чувственный порыв заставил тело Микаэлы напрячься.

– Поцелуемся на прощание? – спросил он тихо. – Или ты боишься?

Харрисон хотел бы, чтобы его сердце не колотилось так сильно, хотел бы, чтобы бурлящая кровь успокоилась, хотел бы, чтобы вернулись обычная логика и хладнокровие – чувства, которым он отдавал предпочтение. Одно прикосновение к Микаэле вывело бы его из равновесия, и все барьеры были бы сметены. Но от нее ему нужно было больше, чем просто одна безумная ночь. Ему нужна была та женщина, которая скрывалась в ней, – храбрая, заботливая, нежная, искренняя, способная на сильное чувство и страстно преданная своей семье. Он знал Микаэлу многие годы, но впервые видел ее неуверенной, растерявшейся от непонимания самой себя и оттого, что она не знала, насколько нужна ему. Дразнящее, нежное тепло ее тела вызывало внизу живота мучительную боль. Харрисону стоило огромных усилий оттащить себя от края, притвориться поглощенным сложенными на столе бумагами; его рука, державшая один из документов, заметно подрагивала от клокочущего внутри возбуждения. Харрисон растер руками лицо. Он слишком устал, чтобы мыслить ясно. В последние дни он мало спал, много работал в банке и на станции, продолжая руководить корпорацией, – на это ушли все силы и вся энергия. Ко всему этому добавилось напряжение сегодняшнего вечера. Как только Микаэла и вся семья Лэнгтри узнают – если только это произойдет, – что его отец… А пока он должен один на один оставаться со своей совестью и памятью о том, что его мать и отец стали причиной горя в семье Лэнгтри.

– Спокойной ночи, Харрисон. Развлеки себя уборкой, – холодно сказала Микаэла, выходя из комнаты, в ее низком, слегка охрипшем голосе звучало еле сдерживаемое негодование.

Но он уже стремительно двинулся в кухню, к двери черного входа. Микаэла посмотрела на ожерелье, поборов желание последовать за Харрисоном. Со двора раздались сильные удары топора, – Кейн сражался со своими демонами. Микаэла отбросила ожерелье в сторону и пошла за Харрисоном в ночь.

– Ты не он. Ты не крал, не обманывал, не пускал по ветру чужие деньги. Ты не в ответе за то, что совершил твой отец.

Его тело блестело от пота, сильные мускулы перекатывались под блестящей в лунном свете кожей, топор поднимался и опускался все чаще. Щепки разлетались в стороны, подобно тому как разлетались чувства Харрисона, когда ему было пятнадцать, и когда ему было восемнадцать, и когда он обнаружил тело отца, совершившего самоубийство. Микаэла хочет защитить его, как хотела тогда. Она хотела вернуть его из прошлого, отвлечь его, дать ему…

Она быстро направилась к залитым светом маргариткам и, собрав букет, протянула цветы ему, держась на приличном расстоянии от летящих в стороны щепок.

– Харрисон…

Он внезапно швырнул топор в стену старого сарая, острое лезвие глубоко вонзилось в доски.

– Я мог стать таким же, как он. Даже хуже.

– Нет, ты никогда не мог бы стать похожим на него. Ему нравилось использовать людей, причинять им боль, ломать их.

Харрисон тяжело задышал, делая глубокие вдохи, его покрытая капельками пота грудь поднималась и опускалась, кулаки судорожно сжались. Его вид уязвимого, полного сомнений человека, испытывающего непонятные ей мучения, причинил ей боль.

– Я мог потерпеть неудачу. Эта маленькая телестудия вышла на рынок, эта маленькая…

Букет маргариток полетел ему в лицо. Какое-то мгновение он, казалось, не замечал их; желая отвлечь его, Микаэла взяла один цветок и заправила ему за ухо, через секунду за другим ухом появился второй.

– Эй, у тебя есть я, и на меня ты можешь положиться.

– Маргаритки… букет, – пробормотал Харрисон, подняв руку и нащупывая цветок за ухом.

– Девушки когда-нибудь дарили тебе цветы?

Теперь стало ясно, что ей удалось отвлечь его и полностью овладеть его вниманием, взгляд Харрисона сосредоточился на Микаэле.

– Нет. Никогда.

Она попыталась преодолеть горячее напряжение, знакомую дрожь, пробегающую по телу, которое чувствовало его близость каждой своей клеточкой.

– Уверена, что ты дарил много цветов.

Харрисон покачал головой, затем аккуратно выбрал одну маргаритку и аккуратно вложил в ложбинку на груди Микаэлы, а затем наклонился и поцеловал то место, где нашел приют цветок.

– Нет.

Микаэла совсем не могла дышать, сердце безумно колотилось, в коленях ощущалась слабость.

– У тебя было…

– Нет. – Харрисон выпрямился и внимательно посмотрел на Микаэлу. – Не было времени и денег. В колледже я жил вместе с одной девушкой. Для нас обоих это скорее был вопрос удобства, чем любовной связи. Мне она нравилась. Хорошо готовила. Она влюбилась… не в меня. Конец истории.

Микаэла подумала о связях, которые у него были, но подробностей знать не хотелось. Представлять, что Харрисон занимается любовью с другой женщиной, было неприятно.

– Ты мог бы не рассказывать мне об этом.

Харрисон взял цветы и, оторвав стебли, украсил ими волосы Микаэлы, затем поправил ее прическу и провел рукой по горячей щеке.

– Я хотел, чтобы ты знала. Я не так легко отдаю себя. Как, впрочем, и ты. Я чувствую, как ты горишь, Микаэла, я чувствую, как ты таешь. Ты очень чувственная, очень женственная.

Интимная нежность была так несвойственна тому Харрисону, которого знала Микаэла.

– Скажи мне, почему ты как-то по-особенному смотришь на мою мать? Что произошло между вами?

– Ты не упускаешь возможности надавить, да, Микаэла?

Палец Харрисона скользнул под лямку платья на плече, медленно отводя в сторону тонкую полоску ткани. Харрисон прикоснулся губами к плечу, а затем провел по нему языком. Легкая дрожь стала ответом на ласку.

– Мне нравится чувствовать тебя. Ощущать так близко всю нежность и теплоту.

– Нет…

Харрисон потянул в сторону вторую бретельку. Плотно облегающее платье медленно стало соскальзывать вниз. Пристально глядя на Микаэлу – одно ее слово, и он остановится, – Харрисон положил ладонь на ее грудь, ощущая под тонкой тканью набухшие соски.

– Что ты сейчас чувствуешь, Микаэла? Почему твое сердечко бьется, как попавший в ловушку кролик? Боишься того, что может произойти между нами?