Янка Рам - Её (мой) ребенок

— Может, останетесь? На пару дней?

Отрицательно качает головой, не глядя мне в глаза.

Прихрамывая несу ее вниз.

— Айдаров, поставь меня на ноги. Ты так хромаешь, что мне еще больнее.

— Терпи.

Помогаю сесть в Машину.

С каждой минутой мы все ближе к моменту расставания. А мы еще совсем ни о чем не поговорили.

— Над чем работаешь, Ян?

— Фильтры нового поколения.

— Круто. А тогда были тоже фильтры, я помню…

— Да. Если их внедрят это решит часть проблем по загрязнению атмосферы.

— Жаль, что не наших с тобой проблем, — вздыхаю я. — Не придумала ты случайно такого фильтра?

— Увы…

— Расскажи мне про Аленку.

— Лёва… ты извини, но не сегодня. Что-то это всё меня вымотало. Хочется ненадолго умереть.

— Ясно…

— Дай мне телефон Елены Михайловны, пожалуйста. Я ее попрошу Аленку завести.

— Я сам… я ей обещал что приеду. А телефон скину.

Поднимаемся в лифте.

Яна стоит на одной ноге, я держу ее за талию прижимая к себе.

— Ну как ты будешь одна, а? Еще и с ребенком!

— А как раньше была? Что-то ты не особенно парился.

— То есть, я виноват?! — взрываюсь снова.

Переругиваясь выходим из лифта.

Кошкина возится с замком.

— Дай сюда!

Отбирают ключ, втыкаю… он заходит с нарядом и не до конца.

— Этот ключ не от этого замка.

— В смысле?..

— Ты перепутала ключ.

— Нет. Ничего я не перепутала…

Пробую еще раз.

— Значит, кто-то сменил замок.

— Не может быть!

— Вызовем слесаря?

— Не получится, Лев. У меня нет документов на квартиру. Сын моего крестного затеял тяжбы с оспариванием моих прав. И окончательный вердикт еще не вынесен. То есть, формально, я не хозяйка. И не прописана даже здесь. Думаю, что он сменил замки. Черт…

— Разберемся.

— Там все наши вещи! — устало.

— Предлагаю рыдать на эту тему под винишко и лосось гриль. Лившицу не до тебя. А Алёнка будет счастлива. Ты как?…

Погода — супер! Чуть ниже нуля, и медленно кружатся снежинки.

Алёнка с Милой лепят снежную бабу, Крольков копается под капотом своей тачки, Марьяна с Машей на качелях о чем-то болтают. Льдышечка моя немножко оттаяла и даже иногда улыбается, но чаще морщится от боли.

Мы с Медведем — в паре метрах у мангала.

В целом — милота, уют, красота… Момент бесценен!

— Нормальная девочка, — косится Медведь на Марьяну. — Наговаривал больше.

— Это с тобой она нормальная, а со мной ненормальная.

— Да ладно!.. — скептически.

— Стервозина, — вздыхаю я. — Ну и вот, — продолжаю рассказывать я, — сын её крестного, судя по всему сменил замок.

— А крёстный, ты говорил, бывший судья?

— Да, но уже несколько лет на пенсии.

— Не Липатов? — поднимает голову Крольков.

Марьяна, вздрогнув, прерывается на полуслове, обводя нас растерянным взглядом.

— Липатов, — киваю я.

— Два года назад у меня по делу чёрных риелторов шел Липатов, сын судьи. После этого Липатова срочно «ушли» на пенсию. Сами понимаете… Да и возраст…

— Не припомню что-то.

— Да висяк… Недоказуемое дело.

— Ой, Крольков, — закатывает глаза Медведь. — У тебя каждое первое дело — висяк.

— Как обвиняемый проходил? — уточняю я.

— Соучастник. Но до суда не дотянул прокурор.

— Судья, наверное, надавил? — хмыкает Медведь.

— На удивление — нет. В процесс не вмешивался. Комментариев не давал.

— Ладно, завтра в архиве посмотрю.

— Лев… — переводит на меня взгляд Марьяна. — Вы о чем?

— Знакомы мы, оказывается, с сыном твоего крестного. Как его там?

— Слава Липатов.

— Да-да, точно он, — кивает Крольков. — Скользкий засранец.

— А почему Липатов старший тебе квартиру оставил, а не ему?

— Не общались они, — пожимает плечами Марьяна. — Слава много глупостей сделал. Разочаровал отца. Дядя Митя разорвал отношения с ним. Других детей у него нет. Внуков тоже. Поэтому — я.

— Каких глупостей?

— Жена дяди Мити, Ольга Викторовна, мать Славы. Лежала в больнице в очереди на трансплантацию. Чтобы оплатить пересадку, дядя Митя продал вторую квартиру. Вернее поручил это Славе. Он продал, а деньги не довёз…

— Как так?

— Слава сказал, что у него их отобрали люди, которым он был должен. Он тогда играл… В общем, деньги экстренно достали мои родители. Мы тогда дачу деда в Подмосковье продали. Но очередь по пересадке была пропущена, оперировали позже и неудачно, — вздыхает Марьяна. — Дядя Митя не простил. А эту элитную квартиру на меня переписал.

Многозначительно переглядываемся с Медведевым.

— Риелтор, значит… ну-ну… — задумчиво прикидываю я расклад.

— Девочки, может, вина? — поднимает Миха бутылку.

— Кошкиной нельзя, — отрицательно качаю головой.

Марьяна поджимает губы, пряча улыбку.

— Почему нельзя?

— У нее непереносимость алкоголя. От бокала в дрова и ни в чем себе не отказываем, да? — дергаю мстительно бровями.

Гордо фыркнув, отворачивается.

— Айдаров… осел… — шепчет мне Медведев, — расслабил бы девочку. Может и поговорили бы на других тонах.

— Не, Мих. Там реально забрало падает. Да и нельзя ей. В ней тьма химии всякой после больницы.

— Тогда — прав, да. Беру свои слова обратно, о благородный Лев, — стебётся он.

— Отвали… — со смехом толкают его в плечо.

Девочки, все извалянные в снегу бегут к нам.

— Нам морковка нужна! — пищат воодушевленно наперебой.

— Морковка… — задумчиво соображаю я.

— Моей в окно стукни, — подсказывает Крольков.

Стучу Галине, она отдаёт морковку, и поломанное детское ведёрко.

Девчонки радостно бегут обратно к своей бабе.

Кошкина, улыбаясь, смотрит на них.

Раскладываем по чашкам рыбу.

— Боже мой, как вкусно! — закатывает глаза от удовольствия Марьяна.

Скармливает из пальцев несколько кусочков Алёнке.

— Не хочу! Хочу пончик!

— Ешь!! — продолжает кормить. — Миша расстроится… Он готовил, а ты кусочек не можешь съесть?

— Ладно, я могу, — Алёнка послушно жуёт рыбу.

Облизываю губы. Тоже хочу их её рук. Когда мы жили вместе, она часто подкармливала меня так…

Бегая вокруг нас, изредка хватают по кусочку еды. Убегают.

— И горку! Горку!! — вереща несутся обратно.

— Горку? Горку мы завтра вам накидаем и зальем, — обещает Медведь.

— Сийчасжи! Сейчас!! — виснут на Медведе.

— Сегодня уже поздно и темно. Завтра…

Обхожу качели, становясь за спиной у Марьяны.

— Знаешь, Маш… — тихо шепчутся они, не замечая меня. — Любовь это прекрасно. Медведь твой классный. Но я решила этим путём больше не ходить. Не получилось у меня… Ненадежно это — любовь. Эмоции одни… Сегодня любит, завтра не любит, послезавтра опять вспыхнул! Не хочу я так. У меня ребенок. Я не хочу, чтобы в ее жизни были временные папы. Будет только один. И решение я буду принимать мозгами, а не сердцем.

— Это как?

— Брак… основанный на взаимном уважении и общих интересах. Взрослый брак, осознанный! Партнёрство в первую очередь, а потом уже симпатия.

— Ян… — с сомнением смотрит на нее Маша.

— М?

— Но ведь когда сердце пустое, то всегда есть риск встретить кого-то и влюбиться до потери пульса. И как тогда?

— Как… Заполнить сердце ребёнком, наверное. А мужики — пошли к черту.

Вот так, значит, да?…

— Папочка! — обнимает Мила за ногу Гену.

Алёнка растерянно мнётся рядом. Переводит на нас взгляд.

— А мой папа в Африке… — словно оправдываясь.

Все замолкают. Меня всего переворачивает.

— Класс, Кошкина… Да? — наклоняюсь я к ее уху.

Забирая у Маши бокал, нервно делает глоток. Отбирают, возвращая хозяйке.

— Иди ко мне!.. — распахивает руки.

Алёнка бежит, прячась лицом у нее на груди.

— Ей пора спать… — нервно.

— Значит, пойдемте спать.

Пока я несу по лестнице Марьяну, Аленка убегает вперед.

Прикусив губу, хромаю. Нога горит огнём. Надо бы антибиотик бахнуть…

— Айдаров… отпусти, ради Бога. Я Михаила лучше попрошу. Сам же еле идешь.

— Ты, лучше, Лившица попроси. Михе есть кого на руках носить.

Надув губы молча хмурится.

Заходим домой, опускаю ее на пуфик.

Аленка, прибежав вперед, присела у стены и уснула в тепле прямо одетой.

— Унеси ее в комнату, я раздену, — просит Марьяна. — Не буди…

Нервно поглядывая друг на друга, мы раздеваем уснувшую Аленку, стараясь не разбудить.

Перекладываю ее к стенке.

Мне много есть что сказать, внутри подкипает. И сейчас я Кошкину ненавижу. За ее упрямую принципиальность. Вопреки всякой логике. Вопреки любви! Ее и моей любви к Аленке. Потому что — это же очевидно, что я буду любить ее по факту! Потому что она мой ребенок… Мой!

— Так что там было-то? Ищем, значит, папу? — негромко бросаю я.

— Подслушивать, Айдаров, моветон. Особенно с середины.

— Ну а что мне уже терять? Я и так — дно, да, Кошкина. Я даже не заслуживаю, чтобы мой ребенок знал кто я.

Закатывает глаза.

— Что за любовь к разборкам?

— Я прямой человек. Всегда говорю в лицо все, что думаю. И жду такого же прямого ответа. Раньше тебе это нравилось, помнишь?

— Я вообще не помню, чем ты мне понравился!

— Да ладно! Напомнить?