* * *

— Что ты делаешь, Жека? — спросил он с укоризной. — Вот что? Нельзя так с голодным мужиком, вернувшимся вечером домой. "Голодным" — во всех смыслах. Могу ведь не удержаться, накинуться… и сожрать.

Она опомнилась.

— Не ешь меня, серый волк, я тебе песенку спою, — проговорила она, запоздало смутившись и своего непонятного желания, и продиктованного им порыва.

— Лучше добра молодца в баньке попарь, напои, накорми да спать уложи, — подхватил он ей в тон. А она, чувствуя какое-то непривычное томление внутри, вдруг снова, не отдавая себе отчета в том, что делает, прильнула к нему.

— Ой-ой-ой, — озадаченно произнес он. — Похоже, у кого-то серьезные намерения?

— Очень серьезные и очень грязные, — подтвердила она, параллельно как бы наблюдая за собой со стороны и приходя в ужас от того, что сейчас несет. — Вам уже не сбежать…

— Желание дамы — закон, — Белецкий все еще пытался по инерции отшучиваться в своей привычной манере, но видно было, что он немного сбит с толку и растерян ее поведением. — Что вдруг на тебя нашло, Жека?

— Я просто поняла, что если у нас с вами ничего не случится, если я хотя бы не… попробую, то никогда себе этого не прощу. Я ведь уезжаю завтра. Насовсем. Так понятней? — она вскинула подбородок и с вызовом уставилась ему в лицо, внутренне готовясь к чему угодно: к очередной шутке, к упрекам и отповеди, даже к резкому отказу… А он вместо этого просто продолжал смотреть на нее и молчать.

— Вы считаете меня… развратной женщиной? — уточнила она с подозрением. Он сурово сдвинул брови.

— Ужасно развратной, да. Вот знаешь — никого более развратного я в своей жизни еще не встречал, — и, внезапно засмеявшись, притянул ее к себе, чтобы чмокнуть в макушку, как ребенка.

— Говоришь, "хотя бы попробовать"? — уточнил он многозначительно, продолжая улыбаться.

— Ну… просто… — неловко попыталась объяснить она. — Если уж даже с вами я ничего не почувствую, то это значит… что я совсем потеряна для интимной жизни.

— Глупенькая ты моя, потерянная развратная женщина, — он поцеловал ее сначала в одну щеку, а потом в другую. — Ты даже не представляешь, какую огромную ответственность сейчас на меня возложила.


Вы… боитесь?

— О да. Прямо-таки умираю от страха. Видишь, аж дрожу? — его глаза смеялись, а Жека уже снова целовала его — сама, без стыда и смущения, с упоением и ликованием.

Его куртка полетела на пол. Затем вслед за ней отправились пиджак и рубашка… Потом он осторожно, бережно, словно боясь навредить, стянул с нее футболку. Она слегка смущалась, но не предпринимала попыток прикрыться руками или отвернуться. Ей хотелось, чтобы он смотрел на нее. Чтобы она ему понравилась… как женщина.

— Не передумаешь? — спросил он ее, нежно очерчивая ладонями две плавные линии от ее шеи вдоль хрупких плеч.

— Ни за что на свете, — негромко, но твердо отозвалась она.

— Тогда я хочу, чтобы это запомнилось тебе на всю жизнь, уж прости за такой пафос. Но только это будет не здесь. Не впопыхах на диване.

Легко подхватив ее на руки, Белецкий зашагал по направлению к спальне. Жека плавилась в его объятиях, как восковая свеча, лихорадочно целовала его грудь и плечи, прижималась всем телом, крепко обнимала за шею. Она не верила, что все, что с ней происходит — реальность. Что это она сейчас умирает от желания — так, что все тело болит. Она словно сошла с ума. Или… наконец-то проснулась. Ей было ужасно страшно, что, когда они окажутся в постели, все волшебство вдруг закончится и повторится то самое бессмысленное механическое действо, которое регулярно проделывал с ней Антон.

Но нет… сейчас все было иначе, все не так. Все по-другому. Она хотела этого мужчину. Она хотела этого мужчину. И он, чутко реагируя на каждое ее движение, каждый вздох, умело разжигал этот огонь, заставляя его гореть все ярче и жарче.


Дальше она почти ничего не помнила. Что он говорил ей и что с ней делал, что она говорила в ответ. Да и говорила ли?..

Ошеломленная, потрясенная, с учащенным дыханием, с бешено колотящимся сердцем и расширенными зрачками, она обессиленно лежала на подушке и даже не замечала, как из ее глаз катятся слезы. Поняла это только тогда, когда Белецкий стер ладонью слезинку с ее щеки и шепотом спросил:

— Все в порядке?

— Спасибо, — выдохнула она. — Спасибо…

— Ну что ты, маленькая моя, — он целовал ее соленое от слез лицо. — За что спасибо? Ты очень отзывчивая девочка, я диву даюсь, почему весь этот бред про неполноценность сидел в твоей голове столько лет…

Он улегся с ней рядом, и она устроила голову у него на груди.

— Мне было с вами очень хорошо, — после небольшой паузы произнесла она. — Честно. Я… я не играла, — добавила Жека, опасаясь, что он может принять ее за притворщицу: она же откровенно рассказала ему о своей ситуации с Антоном.

Он расширил глаза в непритворном удивлении.

— Ну конечно же, не играла. Я и не думал тебя в этом подозревать. Уж поверь, я худо-бедно разбираюсь, где настоящее, а где фальшивка… Предпочитаю, чтобы моя партнерша играла только на сцене или перед камерой. В постели — ни в коем случае.

— Ах, партнерша… — Жека вдруг моментально развеселилась, хотя по идее, должна была заревновать. — Ну да, ну да, у вас же такой богатый… партнерский опыт! — она приподнялась и шутливо бросила ему в лицо подушкой, но он ловко увернулся, тоже смеясь.

— Вы могли бы лечить женщин от фригидности, если бы не стали актером, — она показала ему язык. — За деньги. Уверена, очередь к вам выстраивалась бы за полгода вперед.

— Хорошая мысль, — кивнул он с преувеличенной серьезностью. — Пожалуй, займусь этим на пенсии…

Она расхохоталась в голос.

— Потрясающая самонадеянность!

— Если бы это был какой-нибудь американский фильм, герой сейчас непременно должен был сказать героине нечто патетическое, вроде: "Добро пожаловать в мир большого секса, детка!" — он улыбнулся и коснулся губами ее виска. — А сейчас извини — я в душ. А еще… просто дико хочу есть, умираю.

— Вы идите в ванную, — спохватившись, она торопливо подскочила на постели. — Я пока все разогрею, ужин готов!

Он поймал ее за руку, снова притянул к себе и грозно вопросил:

— Может, хотя бы теперь прекратишь уже мне "выкать", а, несносная развратная девчонка?

Жека замотала головой практически в священном ужасе.

— Нет, что вы… я не могу. Вы же такой… такой… — но так и не смогла толком сформулировать, что имеет в виду.


Второй раз — уже глубокой ночью — был у них медленный, упоительно-неторопливый. Они растягивали удовольствие до предела.

— Почитайте мне стихи, — внезапно попросила она, не размыкая с ним объятий и заранее обмирая от восторга.

— Сейчас? — поразился Белецкий.

— Да. Это как-то… заводит, — призналась она. Он изогнул бровь и засмеялся:

— Ууу, какие у нас затейливые эротические фантазии! Да ты извращенка, милая моя! — и тут же принялся негромко, полушепотом, интимно прижав губы к ее уху, декламировать Бродского.

— "Тебе, когда мой голос отзвучит настолько, что ни отклика, ни эха, а в памяти — улыбку заключит затянутая воздухом прореха…" — он перемежал поэтические строки легкими, невесомыми поцелуями, — "…и жизнь моя за скобки век, бровей навеки отодвинется, пространство зрачку расчистив так, что он, ей-ей, уже простит не верность, а упрямство…"

У нее мурашки бежали по всему телу от одного только звука его голоса, как всегда.

— "…случайный, сонный взгляд на циферблат напомнит нечто, тикавшее в лад невесть чему, сбивавшее тебя с привычных мыслей, с хитрости, с печали, куда-то торопясь и торопя настолько, что порой ночами…"

Движения их тел были синхронны ритму стихотворения. Вдох. Прерывистый выдох. Вдох…

— "…хотелось вдруг его остановить и тут же — переполненное кровью, спешившее, по-твоему, любить, сравнить — его любовь с твоей любовью…"

Ее приглушенный стон.

— "…И выдаст вдруг тогда дрожанье век, что было не с чем сверить этот бег, — как твой брегет — а вдруг и он не прочь спешить? И вот он в полночь брякнет…"

Его руки скользили по ее шее, груди, животу — везде, всюду, словно компенсировали то обстоятельство, что губы были сейчас заняты.

— "…Но темнота тебе в окошко звякнет…"

Последний мучительно-судорожный выдох и…

— "…и подтвердит, что это вправду ночь".


Позже, много позже, когда Белецкий уже давно спал, Жека встала с постели, не одеваясь, и подошла к окну. Зябко обхватив себя руками за плечи, она замерла, вглядываясь в темноту за стеклом.

Это были ее последние часы в Москве, в этой квартире, с этим человеком, и Жеке хотелось запомнить их навсегда. Запомнить свои эмоции и мысли, свое нынешнее настроение, запахи и звуки, окружающие ее, запомнить мягкое приглушенное сияние ночного светильника, а главное — силуэт спящего на кровати мужчины, его чуть слышное ровное дыхание. Удержать в памяти все до последней мелочи — изгиб его расслабленной спины, обхватывающие подушку сильные руки, совсем недавно сжимающие ее в объятиях, упавшие на лицо волосы…

Она знала, что будет скучать. Кажется, она уже начала скучать по нему, хотя они еще даже не расстались. Но, вместе с тем, она уезжала с легкой душой, без сожалений. Эта поездка подарила ей так много… она не могла мечтать даже о крошечной части того, что с ней здесь произошло. Случайность ли, закономерность ли… а может быть, просто судьба, как любят говорить в слезливых телевизионных мелодрамах — Жека не знала. Да и не пыталась понять.

Она просто была счастлива. Здесь, сейчас. Глубоко и по-настоящему. Дыша полной грудью. Чувствуя остро. Любя взахлеб, бескорыстно, отдавая себя без остатка.