Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

– Бабушка! Можно мне за ворота? – выскочил он перед бабушкой, показывая на мост за спиной. – Я быстро – туда и обратно!

Не удостоив и словом, бабушка вытянула его палкой по плечу и величественно удалилась.

Франсуаза все-таки заплакала. Но улыбнулась сквозь слезы и обняла брата так крепко, что Арман даже не стал тереть плечо, хотя место удара горело – наверняка останется синяя полоса.

После явления мадам Рошешуар желание петь пропало.

– Давайте в прятки играть! – предложил Альфонс.

– Давайте, – оживилась Мари. – Чур, я считаю.

Оглянувшись по сторонам, она затараторила запрещенную взрослыми считалку:

– Вышел Лютер из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, ты – папист, тебе не жить! – ладошка Мари хлопнула по груди Альфонса. Арман перевел дух: он любил прятаться, а не водить. Ей всегда как-то удавалось посчитать так, что водящим оказывался кто угодно – Альфонс, Робер, она сама – но не Арман. Наверное, это потому, что Мари – его молочная сестра и любит его больше, чем остальных детей дю Плесси.

– Ну держитесь! – Альфонс отошел в тень донжона, прислонился к прохладной даже в июньский зной каменной кладке, закрыл глаза и завел Pater Noster – за три повторения надо было успеть спрятаться.

Франсуаза припустила к возу с сеном – со всей прыти маленьких ножек, и притаилась у колеса. Мари снова спряталась за колодцем – как всегда, на большее ее не хватает.

Робер метнулся было в собачью конуру – но Репей был дома и не собирался тесниться, лишь лизнул мальчика в щеку.

– Куда ты? – закричал Арман, но Робер не обернулся. Он выскочил из ворот. И полез под мост. Лето стояло жаркое, и между зеленой водой и деревянным настилом оставалось достаточно места, чтобы втиснуться шестилетнему мальчишке.

Арман обнаружил, что брат сейчас закончит читать, а он еще торчит на виду. Куда бы залезть на этот раз? Его осенило – громко затопав, он метнулся за Робером, а потом тихо-тихо, затаив дыхание, вернулся и встал за раскрытой дверью в донжон. Дверь заслонила его от брата, что уже заканчивал счет. Теперь главное – не засмеяться, когда его опять не смогут найти.

Мария уже обнаружена. Арман представил, как брат недоуменно пожимает плечами – как можно все время прятаться в одном и том же месте? Ищет Франсуазу. За бочками нет. В собачьей будке нет.

– Нет, ваша милость, сюда никто не заходил, – слышится из кузницы голос Леона, стук молотка прекратился и вновь возобновился.

– Где же вы? – Альфонс в нетерпении мечется по двору, пиная клочки сена и конские катыши. Слышится сдавленное хихиканье – все-таки Франсуаза совсем малышка, не смогла сдержаться – уж очень уморительно брат выглядит, когда злится.

– Франсуаза, вылезай! – ликует Альфонс. – Ты под телегой! И тебе опять влетит от бабушки за платье!

Толкнуть бы его самого в навоз, чтоб не ябедничал. Представив Альфонса – в желтом шелковом костюме с бантиками, сидящим в куче свежих конских яблок, Арман фыркает в рукав.

– Робер, выходи! – кричит брат.

– Робер, не выходи! – смеются девочки.

Судя по голосу, брат доволен: неинтересно искать в одних и тех же местах. Вот Леон и Фантина здорово умели придумывать, куда спрятаться! Но им теперь не до игр.

Словом, размышляет Арман, расти и становиться взрослым – вовсе не всегда хорошо. Анри вырос и уехал в Париж – в пажи к самому королю. И с ним Ансельм – «мой конюший», как назвал брат второго сына кормилицы, хотя Ансельм умеет только чистить лошадей и выгребать навоз – даже затянуть подпругу ему не хватает силенок. Вот Леон подпругу не то что затянуть – он ее порвать голыми руками может, хотя ему всего двенадцать. Так что Арман в свои почти пять лет не особенно стремится избавиться от «почти».

– Робер, так нечестно! – кричит Анри. – Я не буду тебя искать, ты жулишь!

– И ничего я не жулю… – попался на удочку Робер. Альфонс ликующе кричит и кидается к мосту.

– Куда вы, мсье Альфонс, нельзя за ворота! – шамкает Этьен. – А ты вылезай сейчас же!

Похоже, Робера обнаружили. Арману хочется поглядеть, как Этьен накажет нарушителя, но все-таки он остается на месте – интересней всего, когда тебя ищут всем скопом. Мальчик хихикает в предвкушении – тихонько, не спугнув трясогузку, что рыскает в дюйме от его башмаков. Птица поворачивает головку – и вот ее уже нет, только шевельнулся воздух у лица от ее стремительного взлета.

Крик.

Дикий.

Женский.

С опушки.

Грубые мужские голоса – ругательства, топот. Солдаты!

– Солдаты! – кричит Этьен. – Тревога! Все в замок!

Робер визжит – судя по звуку, он упал в воду. Арман выскочил из своего убежища и увидел на лугу Манон – красная юбка развевается, рыжие волосы плещутся за плечами, словно пытаясь оторваться от головы и улететь – но солдат в железном шлеме не отстает, топает сапожищами, сейчас схватит! Манон оглядывается, подбирает юбки и бежит, бежит к замку – черная яма рта, черные ямы глаз.

Из леса выбегает второй солдат – с мечом, без шлема, в волосах кровь.

Робер вцепился в руку Этьена, тот выволок его на мост и швырнул в ворота, куда уже вбежали Альфонс и девочки.

– Все в донжон! – ревет Этьен. – Леон, подсоби!

Леон хватается за колесо, чтобы поднять мост. Этьен налегает с другой стороны.

Дети вбегают в донжон. Девочки, обнимая друг друга, падают у стены. Как же Манон? Арман бежит наверх, к окну.

Остановившимися глазами смотрит, как Манон спотыкается и с криком падает под ноги ландскнехту.

Тот хватает ее за волосы и ухмыляется.

Его приятель держит в руке зажженный фитиль. Подносит к аркебузе, взводит курок, стреляет – Этьен, держась за грудь, оседает вниз, оставляя красную блестящую полосу на колесе. Леон отпихивает Этьена и крутит, крутит ворот – лицо блестит от пота, кудри потемнели и прилипли к лицу.

– Арман! Где Арман? – крик матушки. Арман не может ответить, он может только смотреть. Как Манон кричит, а бородатый солдат бьет ее в лицо, рвет корсаж и задирает юбки, терзает завязки на своих штанах.

Как лица солдат становятся еще страшнее – за лесом гудит рог и слышен топот конницы.

– Schnell,** – второй солдат мечом указывает в сторону леса. С меча капает красное. – Не до баловства.

– Schwein!*** – кричит бородатый, наотмашь бьет Манон – ее рыжая грива разлетается, словно языки костра. Но этот огонь не страшен – бородатый, схватив Манон за волосы, запрокидывает ей голову, обнажив белую шею, и достает нож.

Готовится сыграть на виоле-да-гамба, где гриф – трепещущее горло Манон, а смычок – нож.

Резким аккордом солдат вызывает хрип у своего инструмента, красные ягоды ползут из рассеченного горла. Мгновенно зреют, наливаются, ускоряют бег, хлещут через край, сорочка Манон красная, трава красная, красны сапоги солдата.

Манон хрипит, булькает, бьется. Ее глаза – залитые слезами, дикие, исступленные – устремлены прямо на Армана.

– Я догоню. Успею, пока тепленькая… усмехается бородатый, склоняясь к умирающей.

– Не смотри, Арман! Н-не см-мотри… – брат схватил его, закрыл ладонью глаза: Арман так и не смог зажмуриться. Альфонс прижимает его к себе, дрожит, судорожно дергается, но держит крепко. Арман больше ничего не видит.

– Ошибка природы… – донеслось до Армана сквозь дрему.

– Что вы имеете в виду, мэтр? – в голосе матушки бесконечная усталость.

– Тело мужчины и чувствительность женщины, – пояснил голос доктора Руйе. – Припадок вызван нервами. Чувствительность, и ничего больше. Наутро очнется.

– Но он поправится?

– На все воля Божья. Через неделю, думаю, будет скакать, как жеребенок, – мэтр Руйе вышел из комнаты. Раздался скрип закрываемой двери, и голос бабушки произнес:

– Чувствительность и ничего больше? Мой внук видел убийство и глумление над телом, а ему еще и пяти не исполнилось!

– Что она, бедняжка, в лесу-то делала? – спросила служанка Луиза. – Опять свидание?

– Разумеется, – Арман живо представил себе, как бабушка гневно хмурится и выпрямляет и без того ровную спину. – С кузнецом нашим. Его сразу зарубили.

– Святая Мадонна! Если б не Манон, мы бы и не услышали ничего. И мост бы не успели поднять. А так кроме Манон и кузнеца все живы, только Этьен ранен. В Гленэ, – тут голос матушки затихает до еле слышного шелеста, – ворвались в замок, перебили всех – и крестьян, и слуг, и господ: и старого маркиза, и бедную мадам Аделаиду, и Франсуа, их младшенького, – тоже горло перерезали.

– Сразу? – служанка шепотом задает малопонятный Арману вопрос.

– Не знаю, дитя мое. Будем надеяться, что сразу. Вернется Камилл и все расскажет.

– Будут они щадить, как же. За ножки – да об угол. Всю жизнь твержу: держите порох сухим, а мост – исправным! – палка стучит в пол.

– Тише, мама, Арман проснется, – просит матушка.

– Когда новый маркиз приедет из Парижа, скажу ему еще раз про мост, Сюзанна.

– Приедет ли? – вздыхает матушка. – Лигисты опять наступают.

– Не лигисты, а швейцарцы.

– Да какая разница? – вздыхает служанка. – Что лигисты придут – жгут да убивают, что швейцарцы, что гугеноты из Пуатье… В Гленэ конюшню подожгли – прямо с лошадьми. Те, бедные, двери выбили – и носились по двору как факелы, с гривами огненными.

– Се Апокалипсис! Последние времена настали, спаси нас Матерь Божья, заступница, избавительница… – тихо плачет матушка, и в комнате воцаряется молчание.

Арману проваливается в сон, где Манон с перерезанным горлом вновь и вновь падает на красную от собственной крови траву.

*«Авиньонский мост» – французская народная песня. Перевод автора.

**Schnell (нем.) – быстро.

*** Schwein (нем.) – свинья.

– Мсье Арман, проснитесь! Мсье Арман! – от удара по щеке Арман проснулся. Увидел хмурого Дебурне.