Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

– Если только по южной дороге, – почесал в затылке Гийом, услышав о причуде епископа. – Пару-тройку лье можно выгадать. Опять же – хоть не через лес, мне не понравилось – того и гляди из-за дерева разбойники выскочат!

– Вот и договорились, – резюмировал Арман и кинул в повозку мешок с деньгами.

Выехав до рассвета, к полудню они были уже на полпути к Люсону – дорога оказалась лучше, чем можно было предположить.

– Нам, главное, до заката успеть до Фонтене-ле-Конт, а дальше кони дорогу и в темноте найдут, – переживал Гийом, подгоняя лошадей. – Юху-у-у!

После Фонтене-ле-Конт ветер усилился, засвистела поземка. Метель все-таки началась. Представив себе Дебурне у окна – «Сестра моя Анна, что ты видишь?» – Арман поглубже натянул капюшон и ткнул локтем Клода:

– У тебя еще осталось?

– Конечно! – засуетился тот и вынул из-за пазухи флягу. – Держи.

Когда фляга обошла всех, включая Гийома, мело уже серьезно. Словно сумасшедшая швея беспорядочными стежками сметывала земную твердь с небесной.

– У нас в приходе случай был… Возвращался с войны солдат, – завел свое Ларошпозье.

– С какой войны? – лениво спросил Клод.

– Да неважно. С битвы при Павии. Так вот, возвращался солдат с войны, шел по дороге – солнышко светит, цветы цветут, и вдруг слышит – волки воют.

– Ну ты нашел что рассказать! – возмутился Бутийе. – И волки летом не воют.

– А эти выли, – покосившись на Армана, Поль продолжил:

– Слышит – воют. А у солдата ни пистолета, ни меча – только старая пика да огниво. Видит он – навстречу ему волчья стая. Впереди вожак ростом с быка, зубы что кинжалы. Что делать? Кинулся солдат с дороги в поле, добежал до стога сена. Волки – за ним. Достал солдат огниво, чиркнул кремнем о кресало – и поджег сено. Отступили волки.

Долго ли коротко, а сено сгорело. А волки тут как тут. Кинулся тогда солдат бежать – неподалеку второй стог стоял. Последнюю охапку швырнул в волков и побежал. Добежал, поджег вторую копну. Потом третью. Потом четвертую, пятую… А стая все не отстает. Видит солдат – последняя копна осталась. Поджег он ее, а сам достал из заплечного мешка чистую рубашку, взял в руки уголек и написал на рубахе: «От врагов на чужбине я ушел, а от родных волков не уйти».

Тут возок тряхнуло и перекосило, Клод не удержался на краю и скатился на Армана с Полем.

– И что дальше? – выплевывая изо рта снег, спросил он. – Что стало с солдатом?

– Ничего, – пожал плечами Поль. – Так и загрызли.

– Святая Мадонна! – перекрестился Бутийе. – Вот к чему ты сейчас такие сказки рассказываешь?

– Почему это сказки? – обиделся Поль, приподняв кожаный полог и пытаясь что-нибудь увидеть в снежной каше. – Мне отец Кретьен рассказывал.

– Брешет твой отец Кретьен! – Клод вскочил на ноги, отпихнув Ларошпозье. – Откуда в вашем приходе столько сена? Там отродясь столько не накашивали – одна осока по болотинам да хвощи.

– Почему это осока? – обиделся тот. – Не одна осока. Нормальное там сено.

– Ты еще скажи, чистый клевер! – хмыкнул Клод. – Уж лучше б ты молчал, а Гийом пел.

– Извольте, мсье, – откликнулся Гийом и затянул: – Напали на козлика серые волки…

– Да что ж такое! – заорал Клод, но Арман дернул его за руку.

– Тише.

В завывание вьюги исподволь вплелся новый звук – от которого Армана словно окатило кипятком, а в висках застучало.

– Волки! – заорал Гийом и встал во весь рост. – Юху-у-у-у-у! Выручай, родимые!

Кнут заплясал по крупам коней, но тех не надо было подгонять – неспешный шаг сменился резвой рысью. Комья снега застучали в передок возка.

Вцепившись в борт, Арман всматривался в снежную кашу – ничего не видно, вой приближался.

– Ой, волки! Волки! Смотри! – завизжал Клод, тыча рукой влево. Арман и сам заметил черную точку на снегу – она стремительно росла, выросла в громадного зверя, наметом мчащегося вперед – к лошадям. Сколько же их? Если стая, то…

Его второй раз ошпарило – пока виден лишь один – кони несли – только бы не сбились с дороги!

Волк катился по снегу, забирая влево.

Арман расстегнул ольстру и вынул пистолет. Перед выездом из Пуатье он проверил порох, пулю и пыж – все, как завещала ему бабка. Заорал Клоду в лицо:

– Вынь пороховницу, открой и дай мне!

Клод кивнул, закусил губу, засунул руку в ольстру, вцепился зубами в пробку пороховницы.

Два оборота ключом в замке.

Какое счастье, что не надо поджигать фитиль – он бы не смог зажечь его на таком ветру.

Открыть полку.

Порох на полку.

Закрыть полку.

– Держитесь! – рявкнул Арман и прицелился.

Волк повернул лобастую голову и глянул в глаза человеку. Время опять замедлилось.

Медленно повернул ствол и навел между глаз неподвижного волка.

В застывшем воздухе, где кони плавно опускали копыта на землю, снежинки остановились, а сердце замерло – между двумя ударами Арман спустил курок.

Вспышка.

Грохот.

Падение.

Рыдает Клод, молится Гийом, страшно сквернословит Ларошпозье.

Один! Волк-одиночка! Господи, всемилостивый и милосердный, спасибо тебе! Спаси и помилуй раба твоего грешного!

Арман осознал, что вспомнил о Боге только после выстрела.

– Pater noster, qui esin caelis…

– Шлюхино отродье, голь кабацкая, мерзопакостный сатана!

– Adveniat regnum tuum…

– Драть тебя через колено, чесотку тебе в шею и кол в задницу!

– Sed libera nos a malo…

– Amen.

Повозку опять перекосило. Где они? Лошади по брюхо в снегу – угодили в какую-то яму. Мешок с золотом едва не свалился на дорогу – впрочем, какая же это дорога?

– Еще заблудиться не хватало. Куда править? – Гийом повертел головой туда-сюда, а толку – не видно ни луны, ни звезд, лишь мельтешит снег.

– Мы где-то рядом с дорогой, сейчас найдем. – Арман встал, держась за борт – колени до сих пор дрожали. Огляделся и спрыгнул вниз, ухнув по пояс. – Да это не яма, друзья мои. Это овраг.

– Шевретский овраг! – обрадовался Гийом. – Мы в полулье до Люсона. Рукой подать.

– Нам бы ориентир. Маленькую подсказку – в какую сторону двигать, – молитвенно сложил руки Клод.

– Смотрите! – крикнул Поль. – Огонь!

В снежной каше действительно появился огонек – крошечная ясная точка. Огонек пришел в движение: вниз-вверх, вправо-влево.

– Крест! Крестное знамение! Гони, Гийом!

Гийом берет лошадей под уздцы и тянет на свет, Арман хватает в руки мешок – теперь золото уже не кажется ему таким легким, как вчера. Клод и Ларошпозье толкают возок – и вскоре под ногами уже не склон оврага, а нечто, более-менее напоминающее дорогу.

Когда они поравнялись с источником света, то увидели монаха в черном плаще: он стоял на краю дороги, держал в руке факел и улыбался из-под капюшона – словно из пещеры.

– Отец Жозеф! – воскликнул Арман, признав в этом аскете некогда блестящего кавалера, выпускника академии Плювинеля. Сразу по приезде в Люсон он написал несколько писем Леклеру дю Трамбле, после пострига в капуцины принявшему имя отца Жозефа, – и поражался сейчас, насколько тот изменился.

– Я решил вас встретить, – поясняет монах, небрежно кивая Полю, Клоду и Гийому, – дошел почти до Шеврета.

– Вы указали нам путь, – улыбнулся Арман – широко, освобожденно. – Вас послало нам Провидение.

– Согласен, – склонился монах в небрежно-грациозном поклоне, этим напомнив Арману себя прежнего.

– Садитесь же, – потребовал Арман. – Тут хватит места – даже с учетом мешка с золотом, выданным губернатором на устройство семинарии.

– Семинарии? Поздравляю, – капуцин улыбается все шире. – Не могу воспользоваться вашим приглашением – по уставу Ордена меньших братьев капуцинов монахи могут путешествовать исключительно пешком.

– Я епископ и позволяю вам путешествие в повозке, – Арман протягивает капуцину руку с перстнем. Тот улыбается еще довольнее и прикладывается к знаку сана:

– Повинуюсь, мой епископ.

Руки у него обжигающе горячие – как такое может быть? Монах ловко запрыгивает на повозку и устраивается на мешке, свесив наружу загорелые ноги в сандалиях – все в снегу. Монах стучит одной об другую, сбивая снег – под испуганно-восхищенными взглядами попутчиков.

– Устав ордена позволяет лишь одну нательную рубаху, грубошерстную рясу, сандалии и в исключительных случаях – черный шерстяной плащ, – посмеивается отец Жозеф. – А вам, епископ, не помешали бы перчатки – я слышал, вы часто хвораете.

– Вы сейчас из Парижа? – спросил Бутийе.

– Из Рима. Уговаривал Папу Римского на новый крестовый поход.

– Против кого? – благоговейно интересуется Ларошпозье.

– Против турок. Поход сплотил бы весь христианский мир – но времена истинных исполинов духа прошли, теперь у королей другие интересы… Капитул ордена направил меня в Сомюр – по соседству с вами, сейчас там центр кальвинистского просвещения, я должен вернуть эти духовно разоренные края в лоно Церкви.

– Завтракайте без меня, друзья мои, – Арман спешил уединиться с отцом Жозефом.

– Вина? – поболтав кувшином в попытке определить, хватит ли на два бокала, предложил епископ.

– Воды, – отказался капуцин. – Я вижу, герцог Сюлли не остался глух к вашим мольбам.

Он несколько раз пнул мешок, словно пытаясь определить точную сумму, которая в нем осталась:

– Епископ должен быть богатым.

– А как же верблюд и игольное ушко? – улыбнулся Арман. Слова капуцина его поразили. – Трудно богатому войти в Царствие Небесное.

Вместо ответа капуцин подошел к столу, где Дебурне оставил принятые у прачки рубашки епископа:

– Сколько у вас рубашек? – спросил он насмешливо.

Кровь бросилась Арману в лицо – он надеялся, что в полумраке, при свете камина, это останется незамеченным. Помедлив, он ответил, словно принял вопрос за шутку: