Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

И длинная фигура в лиловой сутане – у него что-то вздрагивало внутри при виде Армана, его стремительной походки, беспощадно точных жестов – словно тот шел по его душу, хотя душа Клода и так давно ему принадлежала…

Ах, что теперь вспоминать! Он пришпорил коня. Майская ночь подходила к концу – уже проснулись и заорали лягушки, щелкала клювом цапля, скоро затрещит коростель – надо спешить. Но рассветной свежести не было и в помине – из-за леса вновь вставала тяжелая туча с золотым краем, воздух сгустился в ожидании бури.

Вдоль ограды со стороны обрыва тянулась узкая тропинка – едва не сорвавшись в трясину и цепляясь за выщербленные ветром камни, еще хранящие тепло предыдущего дня, Клод добрался до куста боярышника, прикрывающего низенькую, утопленную в нише дверцу. Согнувшись, чтобы вставить висящий на шее ключ, Клод надавил из всех сил, и дверца приоткрылась, душераздирающе заскрипев. Словно желая замаскировать этот звук, в небе громыхнуло. По листьям защелкали первые капли.

Закрыв дверцу с другой стороны, Клод поискал освещенные окна – напрасно. Все спали. Или те, кто бодрствовал, находились в покоях, выходящих окнами в сад.

Далеко у ворот обиженно заржал Воронок – ничего, не растает.

Так же тихо Клод вошел в дом через черный ход. Даже отсюда слышался раскатистый храп Дебурне. Клод честно поднялся на второй этаж, с замиранием сердца толкнул дверь супружеской спальни: никого. Постель пуста, уголок перины отогнут, на подушке скучает ночной чепец Мари.

Клод вынул из ножен шпагу и пошел вниз.

– Все идут в Авиньон

И танцуют, и танцуют, – тоненький голосок Франсуазы приближается, она хватает его за руку. Сжав ее горячую липкую ладошку, он улыбается. Что-то холодное прикасается к другой руке: повернув голову, он видит Манон. «Ты же мертвая!» – хочет сказать Арман, но слова застревают в горле.

Манон поднимает руку и показывает себе на шею – из рассеченного горла ползет кровь, слышатся булькающие звуки, складываются в мелодию:

– В Авиньоне под мостом

Все танцуют, став кругом!

Не в силах отвести от нее глаз, Арман все убыстряет и убыстряет шаги, пока не начинает бежать, едва не падая – Франсуаза виснет у него на руке – ей еще тяжелее выдерживать темп, заданный Манон. «Скорей, скорей! Остановишься – умрешь! – хрипит Манон.– Как танцуют убийцы, мсье Арман? Как танцуют убийцы, Арман?»

– Арман! Арман, очнитесь! – слышит он и открывает глаза. Над ним склонился женский силуэт, в котором он, к своему облегчению, узнал Мари Бутийе. Она обтирает его лицо тряпицей, смоченной в прохладной воде.

– Слава Богу! – измученно улыбается она. – Вы третью ночь без сознания. После…

Дослушать он не успевает – громовой всхрап Дебурне покрывает конец ее речи. Молния на все небо разрывает сумрак за окном. Не успев зажмуриться, Арман на миг слепнет. И едва не глохнет от раската настоящего грома.

Следующее, что он видит, – черный силуэт в раме окна.

Черная фигура в развевающемся одеянии.

Мари удивленно разворачивается к окну. Удар локтем – Мари падает со стула.

Кинжал!

Арман успевает выбросить руки и остановить занесенное лезвие. Вцепившись в запястье убийцы, он чувствует, что сил у него не хватит – клинок все ближе, лицо убийцы искажается ухмылкой.

Он напрягает все силы, но гость словно каменный – ничто не может остановить неумолимое приближение стали.

Звук открываемой двери.

Глухой удар.

Убийца валится набок.

Мари – стоит, тяжело дыша.

– Что тут происходит? – молния вновь раскроила небо, осветив Клода со шпагой и Мари с бутылкой наперевес – лишь черный человек, скорчившийся на ковре, остается в тени.

– Господи, Клод! Как ты вовремя! – Мари, бросив еще один взгляд на черную фигуру, торопливо бежит к двери и закрывает ее.

Арман свешивается с кровати и видит кровавую лужу, которая мало-помалу окружает голову лежащего.

– Тебя послало Провидение! – крестится Мари. – Арман в горячке третий день, Дебурне свалился спать, я его сменила. И тут – этот… В окно! С кинжалом! Кто это? Что происходит, Клод?!

Клод подходит и испуганно смотрит за кровать. Арман неловко стискивает ворот ночной рубахи, тянется за халатом и встает, с трудом сохраняя равновесие.

– Ты цел? – с тревогой спрашивает Клод.

– Я-то да. А Мари? Мари, он вас ударил?

– Пустяки, – она потирает макушку, отыскивая на столе огниво. – По волосам попало. Все со мной хорошо.

Арман склоняется над лежащим. Светлый затылок, тонзура, сразу под нею – вмятина, наполненная кровью – почти черной при неверном свете свечи.

Пульса на руке нет.

– Мертв, – констатирует Арман.

Переворачивает труп – заурядные, неприметные черты, загорелое лицо, светлые, как рыбье брюхо, глаза… Отвратительный запах шибает в нос. Ни на что не похожий, тяжелый и какой-то чувственный – им словно пропитана шерстяная ряса.

– Чем от него пахнет? – больше ничего особенного в монахе нет – веревка, препоясывающая чресла, потрепанные сандалии, рубаха из толстого льна.

– Кровью? – поднимает брови Мари, поднося шандал поближе. – Смотрите, кинжал.

Под кроватью поблескивает кинжал. Арман тянется за едва не отнявшим его жизнь оружием, и чуть не кричит от удивления: этот стилет с мальтийским крестом на рукояти он сто раз видел в руках Клода Бутийе.

Молча протягивая другу стилет, Арман начинает дрожать: из окна тянет сыростью – дождь идет стеной, гроза удаляется, ворча, вот-вот рассветет.

– У меня его украли третьего дня, в «Святом Фиакре», Арман, – глаза Клода наливаются слезами. – Клянусь Мадонной! Я узнаю этого монаха – он тоже был в таверне! Просто сидел и все. А потом ушел. А потом у меня пропали носовой платок и стилет.

– Может, и платок тоже у него? – интересуется Мари, дотрагиваясь носком туфли до рукава убитого. – И бумаги какие-нибудь?

Преодолев отвращение, Арман быстро обшаривает тело. Четки – обычные, из Палестины – такие есть у каждого второго. Больше ничего.

– Это что же получается? – растерянно озирается Клод. – Мне специально прислали подметное письмо, чтобы я приехал?

Он торопливо рассказывает о своих злоключениях.

– А этот, – содрогнувшись, Арман обхватывает себя за плечи, – положил бы нас всех. Сначала меня с Мари, потом дождался бы тебя. Муж, жена и любовник – все очевидно: убил жену и друга и сам скончался от ран.

– Чем это ты его приложила, дорогая?  – Клод нащупывает бутылку темного стекла, ставшую орудием мщения. – Бургундское? Анжуйское?

– Микстура от кашля, – Мари забирает бутылку и сует в карман сутаны убитого. – Ударная доза.

– Кому ты перешел дорогу, Арман? Что теперь с этим делать? – Клод смотрит на труп и лужу крови, натекшую из раны на коврик. – Куда его девать?

– Сбросим в болото, – спокойно говорит Мари. – И концы в воду.

– Действительно… – шепчет Клод и ждет реакции Армана. – В воду.

– Всего-то скинуть с обрыва. Мигом затянет – помнишь, как осенью теленок утонул?

– Хорошо, – решает Арман. – Четки не забудьте. Мари, отвернитесь – я оденусь.

– Идите в уголок, а мы пока его упакуем, – кивает Мари на кресло, где аккуратно сложено облачение епископа Люсонского. Он надевает штаны, сапоги и дублет. Машинально берется за сутану, но бросает обратно, словно обжегшись.

Мари оборачивает коврик вокруг головы монаха, задирает кверху рясу и обвязывает все это веревкой, снятой с пояса убитого. Труп готов к транспортировке, за веревку удобно тянуть – это очень кстати, потому что тело страшно тяжелое.

– Тише, я открою комнату напротив – там окно выходит на обрыв, – шепчет Мари. – Не разбудите Дебурне!

Дебурне и из пушки не разбудишь. Мимо спящего в смежной комнате камердинера Клод и Арман вытаскивают тело в коридор, потом в окно.

Мокрая трава мгновенно прогоняет остатки болезненной мути из головы, сладкая послегрозовая свежесть наполняет легкие, когда Арман тащит монаха по двору к потайной дверце в ограде.

Вдвоем они еле справляются с каменно-тяжелым трупом.

Сталкивая жуткий сверток в трясину, Клод чувствует только радость и облегчение. Звучный жирный всплеск – монах камнем уходит в глубину. Из потревоженных недр всплывает цепочка мутно-желтых пузырей, самый большой достигает поверхности и шумно лопается.

– Клод… – голос Армана выводит его из ступора.

– Что? – вскидывается он. – Что такое?

– Клод… – Арман глядит на носки своих сапог. – Ты приехал, потому что… поверил письму?

Клод во все глаза смотрит на Армана, но тот не поднимает лица, по шее ходит кадык. Шея тонкая – наверное, опять ничего не ел во время болезни. От сознания, что они все вместе могли бы сейчас в луже крови лежать на полу спальни, Клода продирает озноб.

– Я понял: у кого-то расчет, что вы одни, Арман. И никого не ждете, – голос его дрожит. Конечно же, от пережитого ужаса. – Я не мог оставить вас без защиты.

– Спасибо, – губы Армана тоже дрожат, но когда он хватает Клода за плечо и тычется щекой ему в макушку, озноб проходит у обоих.

На поверхности воды уже никаких следов. Водомерки скользят по безмятежной глади, лягушки квакают с новой силой. Солнце высоко стоит над лесом, предвещая ясный день.

– Королева Дисков… – маленькая смуглая рука выудила из колоды узкую карту, сверкнувшую позолотой в пламени свечи. – Драгоценная моя…

Блеснув темными глазами, женщина поднесла карту к губам и легонько прикоснулась к изображенной фигуре.

– Не дури, – белая рука, унизанная перстнями, стиснула плечо гадалки. Льстецы называли эту руку лилейной – но этого эпитета заслуживала лишь холеная кожа. А сама рука – широкая, мясистая, с длинными пухлыми пальцами, впрочем, сильно сужающимися к кончикам, – была отнюдь не лилейной. Когда эта рука с размаху опустилась на заросшую щеку короля Франции и Наварры – он удержался на ногах лишь потому, что отлетел к стене. Встряхнулся, вскинул свою петушиную голову – и вернул ей пощечину.