– Еще неделю назад они пресмыкались предо мной… А теперь посылают проклятия, – утирала глаза королева после путешествия по столичным улицам до Орлеанских ворот. – Sic transit gloria…*

Вслед кортежу донеслось несколько нелестных выкриков – по сравнению с тем, что досталось на долю Кончини, это можно было счесть за пустяки, но королева уже погрузилась в тяжелые воспоминания.

…Бьянку тоже выкинули из базилики Сан-Лоренцо – усыпальницы герцогов Тосканских. Говорят, ее завернули в дерюгу и бросили в общую могилу для бедных. Ее имя вымарали из всех документов, а сына заставили постричься в монахи Мальтийского ордена. А ведь при жизни Бьянка делала все, что хотела, за двадцать четыре года научившись вертеть Великим герцогом Тосканы – своим любовником, а потом мужем – в совершенстве.

Как Мария ненавидела Бьянку, как желала ей смерти! Бьянка и Франческо Медичи приняли приглашение на ужин в Поджо-а-Кайано – резиденцию кардинала Фердинандо, младшего брата герцога. Этот ужин оказался последним для правящей четы, и двенадцатилетней Марии, наряду с ликованием от смерти ненавистной мачехи, предстояло пережить утрату отца и слухи о том, что герцога с женой отравил Фердинандо. Который через два года уговорил Папу Римского снять с него сан кардинала, женился и наплодил кучу детей, старший из которых, Козимо, правит сейчас герцогством Тосканским. Вместо бедняжки Филиппино.

Мария прищурилась, глядя на сидящего напротив Армана – а что если он тоже сложит с себя сан епископа? Представив себя идущей с Арманом под венец, Мария залилась краской, а потом вздохнула, упрекая за глупость. Жизнь в крошечном княжестве не по нутру ее орлу – он вошел во вкус управления огромной державой, невозможно добровольно от этого отказаться. Однажды отведав вкус крови, будешь алкать всю жизнь. Это она знала по себе, и теперь это узнал ее старший сын.

Кортеж Марии Медичи неспешно двигался на юг. Зрелище распаханных полей, на которых уже зеленели всходы, виноградников, свежей листвы дубрав и сверкнувшей на десятый день путешествия Луары вселяло радость и надежду. Опушки усеивала земляника, сороки трещали, перепархивая с одного края дороги на другой, покачивались в ветвях вязов и дубов – словом, Мария Медичи завершала путешествие в более сносном настроении, чем начинала его.

Завидев на горе шпили и сизо-голубые крыши замка Блуа, Арман вздохнул: как бы ни была прекрасна старая королевская резиденция на высоком берегу Луары, он без колебаний променял бы ее на стылые коридоры Лувра и неповторимое амбре Сены. Думать о том, что коронованную женщину он охотно поменял бы на коронованного мужчину, Арман себе запретил.


* Sic transit gloria mundi – Так проходит мирская слава (лат.)

Часть четвертая

Изгнанник

Глава 35. Нелегкий труд доносчика (июнь 1617,

Блуа)

– Что там? – поднял голову Людовик, протягивая руку за свежей почтой.

– От Ручеллаи из Блуа, – Люинь с поклоном вручил королю увесистое письмо.

– Ч-читай.

– «Пятое июня. Утром Ее Величество изволила слушать мессу, потом завтракать в обществе епископа Люсонского, мадам Гершвиль, Вирсавена, Бонци, Тантуччи и Вашего покорного слуги. Разговаривали об урожае земляники, о платонических чувствах, о насморке неаполитанской собачки Ее Величества.

После завтрака ездили в вышеперечисленном обществе в лес собирать землянику. На обед были поданы следующие блюда…»

– Это пропусти, – в нетерпении махнул рукой король. – Что было после ужина?

– Да, сир, сейчас. «После ужина Ее Величество в сопровождении епископа Люсонского проследовала в свои покои, откуда через минуту вышли все слуги, и где Ее Величество и его преосвященство провели четыре часа…»

– Сколько?

– Четыре. Дальше читать?

– Да что там читать! И так все ясно, – Людовик уставился в огонь. – Безобразие! Почему у меня на столе никогда нет земляники? Если в Сен-Жермене неурожай – пусть пришлют из Блуа. С почтой.


– А что это там за шум? – приподнимаясь на локте, спросила королева. Арман с сожалением оторвался от ее груди и прислушался.

– Похоже, это Ручеллаи лезет в окно, – вздохнул он и поднялся, потянув с постели простынь.

– Вот неугомонный! – женщина не выказала никаких признаков беспокойства.

– Полундр-р-р-ра! Свистать всех навер-р-рх! – раздался хриплый рев, а затем шум падения, завершившийся жалобным оханьем.

– Анхель на месте, – кивнула королева. – Охраняет лучше любой собаки.

– А что это он так заорал, приземлившись? – полюбопытствовал Арман, возвращаясь в исходную позицию.

– Я еще утром велела поставить под окно корыто с навозом. В следующий раз – лично разбросаю там битое стекло, – кровожадно заявила Мария.

– Падение из окна по-латыни называется дефенестрацией, – сообщил ей Арман через полчаса, разливая в бокалы шамбертен. Он представил Ручеллаи – хрупкого человечка с вечно вздыбленной шевелюрой, летящего в навоз. – Я думаю, дефенестрация войдет в историю.

В замке Блуа королева чувствовала себя прекрасно – изысканная архитектура Ренессанса, к которой приложил руку сам Леонардо да Винчи, красота окрестностей – леса, холмы, виноградники и мягкий блеск реки – как и предыдущей королеве из рода Медичи, все напоминало ей о родной Флоренции.

Марии Медичи оставили все имущество, огромное содержание и позволили взять с собой всю свиту. Арман стал главой ее совета и признанным фаворитом маленького двора, истово посвящавшего себя одной страсти – интригам. Особенно преуспевали в этом итальянцы, чью партию возглавлял аббат Ручеллаи – главный осведомитель Люиня о событиях и настроениях окружения ссыльной королевы.

Особенно волновали Ручеллаи вечерние досуги королевы и Люсона – после ужина Мария Медичи в сопровождении епископа удалялась в личные покои, где, выставив вон слуг, они проводили долгие часы.

Ручеллаи не оставлял попыток лично засвидетельствовать, чем занимаются королева и Люсон – однажды слуги извлекли его из сундука, потом была попытка спрятаться в камине, не используемом по случаю жаркой погоды, а вот теперь  – дефенестрация.

Армана это смешило, но общее ощущение осиного гнезда начинало действовать на нервы.

– Мсье Арман, вы бы заказали новое платье, – обратился к нему Дебурне. – Или я отдам заузить – все вам велико.

Арман исхудал – Мария его заездила. Ей тоже не хватало парижской жизни – заседаний в совете, приема послов, театра, стихоплетов и торговцев Пон-Нёф, проповедей в Сен-Шапель. В столице жизнь била фонтаном, в Блуа – еле-еле струилась, из развлечений оставляя лишь самые незатейливые.

Особенно обидно было собирать землянику и играть на лютне, в то время как в Вене скончался император Священной Римской империи Матиас, и Фердинанд, его наследник, во всеуслышание заявил: «Я предпочту править пустыней, нежели землей, заселенной еретиками!» – Европа доживала последние мирные дни.

Испанский король Филипп III вновь взялся за идею единой Европы под властью Габсбургов – лавры Карла Великого не давали ему покоя. Договор Оньянте, подписанный в июне 1617 года, еще сильнее сплотил испанских и австрийских Габсбургов – найдется ли во всем мире кто-то, способный противостоять их объединенной мощи?

А в Лувре остался пятнадцатилетний король с помощниками в виде дряхлого канцлера Виллеруа и сокольничего, ставшего теперь главнокомандующим.

А Арман дю Плесси де Ришелье торчал в Блуа, где последним событием государственного значения стало убийство герцога Гиза тридцать лет назад. Генрих III тогда рисковал, но Гизы лезли на трон, как чума.

Арману казалось, что призраки убитых братьев Гизов – герцога и кардинала – бродят, неупокоенные, по замку и взывают к отмщению. Впервые в жизни он стал бояться темноты – хотя понимал, что скорее всего любая фигура в белом одеянии окажется аббатом Ручеллаи, сменившим тактику, но бессонница отныне стала его верной спутницей.

Мария полнела и заказывала новые платья, Арман худел и маялся желудком.

Кроме телесных недомоганий, Армана угнетала собственная роль доносчика – нечего было и думать выкрутиться из лап Люиня без обещания писать о каждом слове Марии Медичи. Из-за заблаговременно предложенного шпионства Арман вообще удержался на плаву, не отправившись на плаху или в Бастилию, но очень уж тошно было каждое утро составлять отчет об умонастроениях королевы.

«Осмелюсь утверждать, что памяти о прошлом больше нет в уме Ее Величества, и если Вы и Его Величество не будете всецело довольны королевой-матерью – я готов стократно принять смерть», – подобными сентенциями он отделывался от Люиня уже несколько недель, но при отсутствии возможности свериться с тем, что писал королю Ручеллаи, такая тактика становилась опасной.

Тем более что Мария не забыла Барбена, и при ее деньгах и оставшихся связях не сегодня-завтра могла организовать какую-нибудь авантюру по спасению бывшего министра.

Так что Арман в глубине души обрадовался, получив письмо от Анри – старший брат продолжал служить при дворе в чине полковника и был в курсе интриг Люиня. В коротком письме Анри сообщил, что Люинь хочет отослать епископа в Люсон, разлучив с королевой-матерью, чье отношение к прелату скандализирует короля.

– «Берегитесь, Арман, против вас затевается недоброе», – вполголоса произнесла королева, еще раз пробегаясь по торопливым строкам. – Арман, ваш брат не может ошибаться?

– Конечно, может, ваше величество, – Арман поцеловал руку, держащую письмо. – Но если он прав? Я не боюсь за себя, но не смею подвергать опасности вас!

– О какой опасности для меня может идти речь? – Мария повысила голос, переходя на визгливые интонации – словно ввинчивала в мозг тонкую спицу. – Я мать короля! Он не посмеет!

Арман промолчал, давая ей вспомнить об обстоятельствах смерти Кончино и Леоноры. По ее растерянному взгляду он понял, что молчание достигло цели. Если король желает их разлучить – лучше пусть орудием разлуки станет расстояние между Блуа и Люсоном, а не между этим миром и загробным – дорого ли стоит жизнь опального епископа?