Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

У его покровительницы чувства написаны на лице крупными буквами – и это не только страсть к Арману дю Плесси, но и свирепая решимость – до каких пределов она простирается, Джакомо предпочитает не только не выяснять, но даже не думать.

Поэтому он кивает, выслушав инструкции, не пытаясь возразить, что действия, которых требует от него королева, будут стоить ему головы, если об этом узнает король.

Через неделю в ювелирную лавку близ замка Блуа вошел аббат Ручеллаи – а вышел странствующий торговец, отправившийся с лотком, полным четок, образков и брошюр о пагубности протестантизма, на северо-запад – в далекий Мец. Где губернаторствовал Жан-Луи Ногаре, герцог Д’Эпернон.

Через месяц с лишним загорелый и еще более похудевший Ручеллаи смотрел на широкобокие бурые башни по обеим сторонам от моста через Сейль – проход между ними выглядел гостеприимно распахнутой пастью. Сходство усугубляла поднятая решетка, в любой момент готовая перерубить своими зубцами любого нежелательного гостя.

Это был единственный вход в город – на границе с империей Габсбургов эта предосторожность себя не раз оправдала – испанцы так и не смогли взять город в 1555.

Ручеллаи преодолел стражу, откупившись «освященным самим Папой Римским» образком с Архангелом Михаилом – покровителем военных, и ринулся в пасть дракона.

Замок Мец, окруженный широким рвом, в который глубоко вдавались треугольные равелины, выглядел неприступным и был таковым. Причем особа губернатора пугала больше, чем фортификации и вооруженный до зубов гарнизон.

Никто без крайней необходимости не подходил к замку, но пришлый торговец не знал об этом и бесстрашно начал расхваливать свой товар в непосредственной близости от стен.

– Палец Святой Брунгильды! Помогает от бесплодия! Свечи! Сосуды для святой воды! – часовые переглянулись. Торговец торопливо добавил:

– Образки с покровителем военных Архангелом Михаилом – освящены самим Папой Римским! Есть нательные, есть настенные. Бумажные, медные, серебряные! А также волосы Святого Иакова – помогают от чесотки, частицы из посоха Святого Климента – вылечивают от парши, проказы и лишая!

Часовые встали навытяжку – во двор спустился стройный, погибельно быстрый в движениях человек с неподвижными светлыми глазами – герцог Д’Эпернон. К нему подвели высокого серого жеребца. Приняв у оруженосца повод, он поставил ногу в стремя, легко взлетел в седло и поморщился от воплей торговца за стеной.

– Рубашка Святой Женевьевы! Зуб Святого Франциска! – охрана ловила малейшее движение герцога, готовясь кинуться на орущего торговца.

– Скоро праздник поминовения Иоанна Крестителя! Двадцать четвертое июня, торопитесь почтить память святого – покровителя Флоренции! Покупайте образок с Иоанном Предтечей на блюде, покупайте усекновенную главу! В честь грядущего праздника – скидки! И волосы Святого Иакова в придачу!

Герцог уже поднял было бровь, готовясь дать команду, как вдруг насторожился, услышав о Флоренции. Повинуясь знаку герцога, стражники приволокли торговца и бросили под копыта коня.

– Усекновенная глава? – процедил герцог, глядя как испуганный торговец собирает с брусчатки свечи и бумажные образки.

– Да, ваша милость, – пролепетал тот, вжимая голову в плечи. – Есть образки на бумаге, есть тисненные на бычьей коже, есть серебряные… Есть раскрашенные статуэтки из дуба, – проговорил он еле слышно, не смея опустить глаз под змеиным взглядом герцога.

– Статуэтки? – обронил Эпернон.

– Да, ваша милость! – воспрял духом торговец. – Самые лучшие статуэтки для тонких ценителей, ваша милость!

Он полез в недра своего переносного прилавка и бережно извлек завернутую в замшевый лоскут скульптуру в локоть величиной  – Святой Иоанн держал на блюде свою отрезанную голову. Скорбный лик святого вырезан был столь искусно, что стражники притихли, а герцог протянул руку к скульптуре.

Торговец подскочил и с поклоном вручил фигурку, не удержавшись на ногах, когда герцог тронулся с места, задев его стременем. Оруженосец полез в кошель и кинул на брусчатку полновесный золотой дублон.

– Благодарю, ваша милость! Храни вас Мадонна! – торопливо забормотал Ручеллаи, подбирая монету. Он поспешил обратно в город, где остановился в «Мозеле» – самом большом постоялом дворе.

Там его и нашли люди вечером губернатора.

Кабинет губернатора не уступал в роскоши королевскому – но ни флорентийский шелк на стенах, ни потолочные кессоны с росписью, ни драгоценная мебель не привлекли внимания Ручеллаи – все его существо сосредоточилось на фигуре хозяина.

Если бы не проседь в светлой эспаньолке, никто не поверил бы, что Эпернон разменял седьмой десяток. Стройные сухопарые ноги, лицо без морщин, гладкие руки – миньон позапрошлого короля словно презирал время – как, по большому счету, и все в этом мире, и оно не имело над ним власти.

Перед губернатором стояла бутылка анжуйского и статуэтка с Иоанном Крестителем, расколотая надвое. Внутри Иоанн имел полость-тайник, извлеченное оттуда письмо, покрытое скошенными влево строками, покоилось на столешнице.

– Итак, аббат, что же у вас там произошло? – пригубив вина, спросил Эпернон.

– Ваша светлость, дело плохо. Ее величество готова на все, – откровенно сказал Ручеллаи, присаживаясь на краешек кресла.

– На все… Так же, как в мае десятого года?

– Я не могу ручаться, ваша светлость, но, по моему скромному мнению – все еще хуже.

– О! Вот куда завели ее соотечественники, – фыркнул герцог, отчего его усы-шнурочки встали дыбом. – Куда уж нам, грубым галлам, до флорентийской утонченности.

– Ваша светлость… – прижав руки к сердцу, привстал Ручеллаи. – Вы…

– Тихо, – Эпернон повертел в руках бокал, еще раз перечитал последние строки и спросил:

– Почему она не обратилась к Буйону? Седан – превосходно укрепленная крепость на самой границе, там можно в полной безопасности жить хоть сто лет.

– Герцог Буйон струсил, – развел руками аббат. – Он послал ее величество к вам, сказав, что больше никому не под силу такой поступок.

– Ну что ж, он труслив, но не глуп, – хмыкнул герцог. Усмешка искривила его губы, но лицо и взгляд остались неподвижны. – Это пощечина королю. Конечно, я на это пойду. Мы выступим на Блуа, как только подвернется подходящий момент.

Войска герцога Эпернона добрались до Блуа к началу февраля.

Начало похода герцог приурочил к свадьбе Кристины – второй сестры короля. Ее выдали за принца Пьемонтского, наследника Савойи. Рассудив, что в предсвадебной суматохе двор не заметит и нашествия Аттилы, Эпернон дал команду выдвигаться сразу после Крещения.

– Раз меня не позвали на эту свадьбу, я тоже не дам им порадоваться, – отреагировала королева и принялась за сборы.

Ларец Марии Медичи, с резными позолоченными накладками и эмалевыми вставками, изображающими героев «Декамерона», двадцать лет назад приехал с ней из Флоренции. Внутри этого изящного и на первый взгляд легкомысленного сооружения таился остов из лучшей толедской стали – невозможно было ни разбить ларец, ни выломать замок. Три раза повернув ключ, королева принялась ссыпать в отделанное шелком нутро драгоценные камни – шелестящую искристую реку из бриллиантов и рубинов. Сполохи света заплясали по стенам, тысячами граней отражая пламя свечей. В дополнение к ценным бумагам, уложенным в потайное отделение, содержимое ларца тянуло на два миллиона ливров.

Увенчав груду рубинов бутылкой шамбертена – столь же кроваво-красного, как лучшие кабошоны, королева закрыла ларец и сочла сборы законченными.

– Лестница готова? – осведомилась она у мадам Гершвиль.

– Да, ваше величество, – присела та в реверансе. – Я положила ее вам под кровать. К сожалению, веревок в потребном количестве найти не удалось, так я сплела ее из простыней.

– Ваших?

– Нет, ваше величество, из простыней моей служанки – полотно для этих целей годится лучше батиста.

Небеленое полотно, кованый крюк на конце – сооружение выглядело достаточно надежно.

– Не манильский трос, конечно, но сгодится. И вы еще спрашивали меня, зачем я взяла с собой это, – почесав крюком макушку, хмыкнула королева. – Не пригодилось Барбену – пригодится мне. Надеюсь, лестница выдержит – и меня, и рубины. Я, наверное, сейчас вешу не меньше бочки с шамбертеном.

Лош… Обросший плющом четырехугольный донжон со стенами толщиной в десять футов – самый древний в Анжу, а может и во всей Франции – неласково смотрел крошечными бойницами на молодого лейтенанта Ги Безериля, который, загнав трех коней, наконец-то достиг цели своего путешествия.

Покрыть в недельный срок путь от Меца до Лоша – это были пустяки по сравнению с целью его миссии: убедить коменданта замка Лош дать кров вдовствующей королеве. Срок – до сегодняшнего вечера. Иначе герцог Д’Эпернон, его сюзерен, сдерет с Безериля шкуру и прибьет к древку в качестве знамени.

Видимо, угроза лишиться шкуры оказалась убедительна не только для ее носителя, потому что изрядно взволнованный комендант Лоша заверил Безериля в своем полном почтении и преданности – а также выразил горячее желание принять на своей территории и ее величество Марию Медичи, и герцога со всеми его вооруженными силами.

На свежем коне, сжевав на ходу лишь ломоть пирога с перепелками, лейтенант Безериль к вечеру был уже в деревне Ле-Льеж – в ставке герцога.

– Итак, комендант ждет нас, – прошелестел Д’Эпернон, изучив вынутое из-за обшлага послание. – Вы были очень убедительны, лейтенант.

– Я счастлив служить вашей светлости! – выпалил лейтенант, срывая с головы шляпу.

– Прекрасно, – блеснул глазами герцог. – Раздевайтесь.

– Ваша светлость? – переспросил лейтенант, уже берясь за завязки плаща.

– Ваш малиновый плащ и ваш султан успели примелькаться на анжуйских дорогах, – снизошел до пояснения герцог. – Я сам возглавлю поход, но – инкогнито. Точнее, в вашем наряде. А вы сойдете за рядового.