Татьяна Яшина - Фаворит Марии Медичи

– Пить надо больше, – подхватил Эпернон и шагнул в направлении темной щели между улицами, где под вязом стояли их лошади. – И будь я проклят, если не сдержу свое слово. Иначе назови меня прохвостом.

– Ты и есть прохвост, – откликнулась королева, сильно качнувшись и икнув. – Напрасно я тебя, свинью, благодетельствовала.

– Но-но… – в жизни Ги Безериль не слышал в голосе своего сюзерена такого благодушия. – Думаешь, тот другой – лучше? Поманит и обманет.

– Помолчи, ящеричья твоя рожа, – взвизгнула женщина, вызвав гогот поравнявшихся с ними стражников. – Все вы одинаковы. Всем только одного и надо.

– Точно! – поддержал ее один из стражников.  – Ты уж задай им жару, крошка!

– Ишь, двоих сразу отхватила, курва гладкая, – присвистнул второй.

Безериль споткнулся, словно совсем пьяный, и ткнулся лицом в капюшон собственного плаща, сегодня сменившего уже двух хозяев на хозяйку – в знакомый букет из запахов шерсти, пороха и собственного пота теперь вплелся нежный аромат розы. Это вызвало в организме лейтенанта реакцию, совершенно неуместную в данных обстоятельствах. А впрочем – как раз уместную.

– Три раза не вынемляя, – прищелкнул языком третий стражник, и две группы наконец-то разминулись.

–  Где ты, юность знойная? – закряхтел герцог, снимая руку с эфеса.

– Ручка моя белая! Ножка моя стройная! – внезапно «проснувшись», заорал лейтенант, за что немедленно получил в ребра жестким краем ларца.

– Достаточно, сударь. Задачи перебудить всю улицу перед нами не стоит. Где ваши лошади?

Лошади зафыркали, увидев пополнение – Мария Медичи с ларцом, с которым она наотрез отказалась расставаться, представляла собой нелегкую ношу. Но Мотылек – громадный гнедой мерин с широкой, как крепостная стена, спиной, понес всадницу легко и покорно.

Миновав городские ворота, всадники переглянулись и не сговариваясь начали хохотать – бросив поводья, сгибаясь пополам и утирая слезы.

Скажи кто лейтенанту, что он увидит герцога Д’Эпернона хохочущим – не поверил бы ни за что.

«Мой дорогой брат!

Я обращаюсь к вам с просьбой о протекции. В нынешних обстоятельствах такая просьба звучит непривычно, однако же, как говорил Святой Августин, какой мерой меряете – такой же и вам будет отмеряно – или что-то такое. Может быть, это говорил вовсе не Святой Августин. Арман, вы разбираетесь в этом лучше меня, так что простите невежество военному, да к тому же отставному.

Я чувствую, как у меня мешается в голове. Мне кажется, что Маргарита до сих пор в соседней комнате – просто вышла за шитьем. Или посмотреть, как там наш малыш.

Иногда я слышу шелест ее платья. Но это всегда ветер шумит портьерой. Иногда я слышу плач – но это не наш маленький Франсуа-Анри, а волки. Хотя… волк же не может рыдать в точности как младенец?

А потом я прихожу на кладбище и вижу их могилы. Маргариты и сына.

Понкурлэ тоже покинул меня. Уехал в свой замок, поднял мост и сидит в затворе ото всех. Молю Господа о здравии его и племянницы Мари-Мадлен. И племянника, хоть он и несносный мальчишка.

О вашем здравии я тоже неустанно молюсь – Дебурне пишет мне, что здоровье ваше, и без того некрепкое, еще более пошатнулось.

Берегите себя, Арман.

Я не выдержу еще одной потери.

Впрочем, что же я! Совсем забыл о главном.

Франсуа Жюссак д’Амблевиль – мой сослуживец по Пьемонтскому полку. Амблевиль – это в пятидесяти лье от нашего замка, южнее Ла-Рошели. Но шевалье де Жюссак – добрый католик, как и вся его семья.

Несмотря на молодость, он успел проявить себя как боец, лишенный страха, но доблесть его находит выход не только на поле брани. Он весьма дерзко обращается с оружием, вы понимаете. И теперь вынужден спасаться от родственников тех, кто пострадал от его неосторожного обращения со шпагой. Он нуждается в тихом месте, где мог бы оправиться от ран и где его гарантированно не будут искать.

Я подумал, что место возле вас – то, что надо.

Простите, Арман, что я отправил его без предупреждения, но дело срочное и промедление было бы подобно смерти.

Храни вас Господь, дорогой брат!

Ваш преданный и покорный слуга,

Анри дю Плесси де Ришелье,

10 января 1619 г.,

замок Ришелье, Пуату»

Чтобы прочитать письмо, Арману потребовалось несколько мгновений. Он хотел уже утвердительно кивнуть Дебурне, но помешал приступ кашля.

Казалось, его сейчас вывернет наизнанку – из глаз потекло, изо рта полетела слюна, забрызгав письмо брата – первое после отъезда из Авиньона.

Находясь в ссылке, Анри едва остался жив после ужасного известия о смерти жены – Маргарита скончалась родами, через два месяца умер и ребенок. Сын, которого он даже не успел увидеть.

Сжалившись, король после этого прислал Анри позволение покинуть ссылку. Заодно отпустил и свояка Понкурлэ.

Потерявший в одночасье все – жену, ребенка, службу в полку, положение при дворе – Анри был невыносим в своем отчаянье, но с его отъездом стало еще ужасней.

Анри хотя бы мог навещать дорогие могилы – Арману было отказано и в этом. Умри он сейчас, пришлось бы упокоиться на кладбище Авиньона – везти тело в родной замок, скорее всего, король бы не позволил.

Может быть, именно это соображение и удерживало епископа Люсонского по эту сторону травы – уж очень не хотелось ложиться в жирную черную землю Авиньона.

Но силы, идущие на борьбу с лихорадкой, подходили к концу – это видел Дебурне, видел и сам Арман. Каждое новое обострение сопровождалось все большим жаром, и никакие кровопускания местного лекаря не приносили облегчения. И катар груди был не единственной и не самой страшной угрозой здоровью епископа.

Наконец-то приступ закончился. Арман вынул платок и обтер лицо.

– Проси.

Ухватился за витой столбик кровати, помогая себе встать.

Вошедший в комнату мужчина тоже еле держался на ногах.

Широкогрудый, густоволосый, с выпуклыми светлыми глазами, Франсуа Жюссак выглядел как человек, ведущий бой со смертью – под глазами залегли тени, губы под залихватски закрученными пшеничными усами имели синеватый оттенок.

Он держался прямо, с безупречной военной выправкой, но стиснутые кулаки и бледность свидетельствовали, каких трудов ему это стоило.

– Франсуа Жюссак д’Амблевиль, ваше преосвященство! – гаркнул он и поклонился. При попытке выпрямиться его занесло, глаза гневно и виновато блеснули. Арман показал ему на стул, куда шевалье и упал с явным облегчением.

– Куда вас? – разомкнул губы Арман.

– Сюда, – хрипло ответил Жюссак и положил руку на правую сторону груди, где на истертом сером сукне виднелось плохо замытое бурое пятно. – Вроде зажило, да в дороге растрясло – опять открылась, собака. Простите, ваше преосвященство…

– Стоило ли рисковать, отправляясь в столь дальнюю дорогу? – вздернул бровь епископ.

– Трех братьев я уложил, – Жюссак обнажил крупные квадратные зубы в жутковатой усмешке, – да еще трое осталось…

– Да, для этого надо сначала поправиться, – кивнул Арман. – Здесь вы в безопасности. Правда, с докторами тут беда – лечить, по большому счету, некому.

– Зато есть кому отпеть, – снова усмехнулся Жюссак. В глазах его мелькнула живая искра, отчего Арман неожиданно повеселел.

Следующую неделю Жюссак провел в постели, безропотно выдерживая все манипуляции лекаря. Кровопускания пошли ему на пользу – рана затянулась. Шевалье ел и пил за троих, весьма радуя этим Дебурне.

Армана опять трепала лихорадка. К счастью, в этот раз жар не принес с собой кошмаров, но последние три дня в беспамятстве дались тяжело – отросшая щетина хоть немного скрадывала худобу лица, но скулы обстрогало так, что тонкая, без единой кровинки кожа, казалось, вот-вот прорвется.

Проведя ладонью по челюсти, Арман решил, что следует побриться, но Дебурне не было ни в одной из комнат – после отъезда Анри и Понкурлэ их спальни, пока не приехал Жюссак, стояли пустыми.

Жюссака тоже не было, только разворошенная постель хранила очертания тяжелого тела. Держась рукой за стены и проклиная собственную слабость, Арман добрался до кухни.

Именно там, в обрезанной по пояс бочке, в клубах пара, и обнаружился шевалье д’Амблевиль.

Потемневшие от воды пряди, колечками прилипшие к шее, мясистые плечи – Жюссак начал подниматься из воды… Широкая спина… Шевалье развернулся, и Арман ахнул, увидев его шрамы – побелевшая полоса поперек ключицы, две коричневые треугольные отметины на поджаром животе, заросшем рыжей шерстью, глубокий рубец на боку – и едва затянувшаяся нежно-алая отметина под мышкой справа.

Осторожно прижимая правую руку к боку, Жюссак обмотался простыней и ступил на плиточный пол.

– Прошу прощения, ваше… – начал он, но Арман махнул рукой, перебивая:

– Вы не боитесь, что рана откроется?

– Если уж затянулась – то не откроется, коль опять не придется карету из оврага тащить, – возразил Жюссак. – На мне все как на собаке заживает.

– Да, я заметил, – согласился Арман, ощутив вдруг желание поближе рассмотреть его шрамы. – И все это – дуэли?

– Половина, – хмыкнул Жюссак. – Кое-что еще с Юлиха осталось.

Под Юлихом Анри Ногаре искромсали так, что, еле оправившись от ран, он безвылазно засел в Гаскони, в родовом замке Бюш…

– С Юлиха? С четырнадцатого года? Но сколько же вам было лет? – Жюссак не выглядел старше двадцати двух.

– Пятнадцать, – улыбается Жюссак. – Я на два года старше короля Людовика.

– Сударь, вы проснулись? – на пороге с кувшином кипятка в руках появляется Дебурне. – Мыться, что ли, желаете? Не стоит, ваша милость, вы еще не поправились.

Дебурне причитает без уверенности в успехе – по части мытья его хозяин непреклонен. Но удача неожиданно улыбается старику: Арман при мысли о том, чтобы в присутствии изрубленного в боях воина обнажить свое худое, без единого шрама тело приходит в смущение.