«Одиннадцать месяцев! – думал Арман, когда пара гнедых ступила на Авиньонский мост. – Почти год в изгнании. Следующего раза не будет – чего бы мне это не стоило».

– Все идут в Авиньон и танцуют под мостом! – детский голос раздался совсем рядом. Арман вытянул шею в попытке узнать, что за ребенок на рассвете играет за городской стеной. Но как он ни крутил головой, никого не увидел: легендарный мост был пуст. Рона величаво катила свои воды навстречу путникам.

– Кардиналы так танцуют! – продолжала петь невидимая девочка. – В Авиньоне под мостом все танцуют, став кругом!

– Что с вами, мсье Арман? – складка у Дебурне на лбу, появившаяся одиннадцать месяцев назад, уже никогда не разгладится… А волосы сплошь покрыла седина.

– Ничего, Дебурне. Ничего, – Арман перехватил руку слуги, пресекая попытку пощупать лоб на предмет жара, и вдруг прижал к щеке. – Прости. Я тебя совсем замучил.

– Мсье Арман… – похоже, Дебурне перепугался по-настоящему. – Помилуйте…

– Ничего, Камилл, все позади. Все позади. Хуже уже не будет, – уверенности в голосе хозяина было столько, что Дебурне неожиданно успокоился. Надежда – плохой ужин, но хороший завтрак, а день только начинался.

Разве под силу было прервать этот разбег какому-то Алинкуру, будь он хоть трижды губернатор? Узнав руку короля, старый вояка перепугался до полусмерти и даже дал эскорт до Лиможа, так что следующая сотня лье стала самым спокойным отрезком их путешествия.

После Лиможа начались леса – дубы стояли в коричневой прошлогодней листве – а потом болота.

Кони мягко ступали по палым листьям и пробивающейся сквозь них свежей травке, плющили скорлупки прошлогодних желудей. Изредка дорогу перебегали шалые мартовские зайцы, бросаясь прямо под колеса, однажды они видели косулю. И не встретили ни одного человека.

И вдруг – патруль.

Командир дюжины расхристанных молодцов не внушал доверия: засаленные локоны, потертый рыжий колет, грязные сапоги – и нежно-лиловые замшевые перчатки с расплющенными кончиками. Вынырнув из полузабытья, Арман разглядел мельчайшие детали за те несколько мгновений, что потребовались, чтобы вложить в протянутую руку приказ губернатора Алинкура о беспрепятственном проезде. Письмо короля он решил не показывать.

Во время чтения густые брови командира сошлись на переносице, потом глаза его цепко обежали путников. Не сказав ни слова, он вернул бумагу и отсалютовал неуместно роскошной перчаткой.

Взгляды его солдат Арману не понравились.

– Не нравятся мне эти рожи, – донесся сверху голос Жюссака, когда карета углубилась в чащу, тяжело переваливаясь на колдобинах. – Как есть разбойничьи.

– Пропустили – и ладно, – примирительно заметил мэтр Шико. – Двадцать лье осталось – а там уж и Ангулем.

– Хвали день к вечеру, – проворчал Жюссак. – Держи порох сухим.

– А мост исправным, – добавил Арман, проверил, как ходит в ножнах шпага и на всякий случай взвел курок.


Гитано не намеревался вмешиваться в чужую драку – если за это ему не заплатили. Жизнь бродяги, игрока, дуэлянта – эти личины видели все, а еще шулера и сбира* – с этой его ипостасью знакомились лишь те, кому выпало родиться под очень несчастливой звездой, отучила его соваться не в свое дело.

Услышав крики на дороге, Гитано спешился, успокоил коня, мимолетно прикоснувшись к бархатным горячим ноздрям – Идальго бывал с ним и не в таких переделках и давно привык к звону стали, крикам и выстрелам. И осторожно подобрался поближе к источнику шума.

Так и есть – ребята Щёголя загнали очередную дичь. Нарядная карета, пара гнедых – и никакой охраны! Не повезло кому-то нарваться. Единственное, что удивило Гитано – чего они возятся?

Перестрелять всех из-за деревьев – дело пары минут. И можно приступать к грабежу, мародерству и насилию – если кто-то не успел отдать Богу душу. Экипаж они, что ли, не хотят дырявить?

Скрытые от глаз Гитано каретой, парни рубились с кем-то серьезным – вот лысый Тарнак вылетел на дорогу, прижимая руки к животу. Вот еще один, имени которого Гитано не помнил, рухнул с проломленной головой. Хрипы, рычание, звон стали о сталь.

– Архиепископ… – сам Щёголь рванул дверцу, держа пистолет наизготовку. – Архиепископ Тулузский!

Его встретили грохотом выстрела – впрочем, атаману, как всегда, подфартило – пуля лишь срезала перо на шляпе.

Из кареты показалось узкое лицо, блеснули глаза – Гитано почувствовал, как сердце пропустило удар.

Щёголь протянул руку, смял лиловую сутану и потащил ее носителя наружу – но пал, сраженный ударом в челюсть.

Шансов у священника все равно не было – на него кинулись сразу четверо.

– Живым… Живым взять, ублюдки! – выплевывая кровь в дорожную пыль, заорал атаман. –Шкуру спущу! Всех положить, а попа – живьем!

Священник неплохо орудовал шпагой – особенно для лица духовного – но Гитано уже заметил Громилу Пьера с дубиной наперевес. Дубовая палица, встретившись со сталью, предсказуемо одержала верх – обломок лезвия чуть не долетел до наблюдателя.

Такого выражения растерянности на человеческом лице Гитано вынести не смог – вместо беспрепятственного пути к телу священника шпага Щёголя встретила шпагу Гитано. Звон, казалось, прошел по всему Лимузенскому лесу.

– Ты… сдурел… – успел прохрипеть Щёголь перед смертью. Остальные явно колебались между бегством и искушением, которое всегда дает численное преимущество. Гитано как никто знал, сколь безнадежно это упование.

Рыжий колет убитого атамана не успел пропитаться кровью, когда в дорожную пыль рядом с ним легли еще восемь его товарищей – к чести их, ни один не побежал.

Последнего добивал дюжий светлоусый молодец – пинок в колено, укол в грудь – и вот уже все нападавшие распростерлись посреди Лимузенского тракта, окружив карету зловещим эскортом.

Высокий священник не отрываясь глядел Гитано в лицо.

– Шевалье, мы крайне признательны вам за помощь… – глубокий, звучный голос пресекся. Прелат пошатнулся и схватился за дверцу кареты. Выпрямился, продолжил:

– Я Арман дю Плесси де Ришелье, епископ Люсонский. Это мои друзья – мэтр Шико, шевалье де Жюссак д’Амблевиль и Камилл Дебурне.

Усатый верзила смотрел мрачно, зажимая рану под мышкой, мэтр Шико – невысокий, очень прямой – поднял спокойные умные глаза, кивнул и вновь продолжил рыться в туго набитом портфеле. Дебурне – забавный старикан в лакейской ливрее – затряс щеками, пытаясь что-то сказать, но ему мешали слезы.

Глядя в светло-карие большие глаза, Гитано глубоко вздохнул и назвал себя:

– Граф Шарль-Сезар де Рошфор.


Жюссак знал свой предел – он мог уложить двоих-троих, ну четверых – если среди них затесался хромой, косой и убогий. Но дюжина однозначно превышала его возможности. Так что появление средь лесной чащи этого хлыща было даром судьбы – но Жюссак почему-то не спешил благодарить Всевышнего. С его точки зрения, Рошфор если и был посланником нечеловеческих сил – то скорее по ведомству серы, чем ладана.

Одного взгляда на Рошфора хватало, чтобы отнести его к людям, которых Жюссак всю жизнь ненавидел, презирал и боялся: ловкие, как кошки и столь же бесстыжие, они обыгрывали тебя в карты, надували в кости, вкрадчивыми голосами говорили в лицо немыслимые гадости, а стоило обнажить шпагу – демонстрировали финты, фланконады и кульбиты в лучших традициях итальянских профессиональных убийц.

Жюссак двигался быстро, хоть и казался неповоротливым громилой  – эта неприятная для его противников неожиданность спасла ему шкуру и в поединке с одним лощеным мерзавцем – удалось полоснуть по наглым глазам чудом подвернувшимся бутылочным осколком. Поставив свечку архангелу Михаилу, Жюссак с тех пор держался от таких как можно дальше.

Рошфор к тому же назвался графом – что было, скорее всего, правдой – и тоже не добавило ему привлекательности в глазах мелкопоместного дворянина.

На Лимузенском тракте, конечно, было не до выяснения предпочтений Жюссака – следовало перевязать раны. Сам Жюссак получил пару порезов, но главное – проклятая рана под мышкой опять открылась. Дебурне полоснули кинжалом по руке – к счастью, неглубоко. На мсье Армане и докторе не было ни царапины. Рошфор получил шпагой в бедро – ему первому требовалась помощь.

Но этот позер не давался в руки доктору, пока не отдал все положенные поклоны – словно дело происходило на дворцовом паркете, а не на лесной дороге, покрытой палой листвой, гнилыми желудями и мертвыми разбойниками!

– Я услышал упоминание об архиепископе Тулузском? – губы под тонкими усиками многозначительно кривятся, тонкие брови ползут вверх, длинные ресницы томно опускаются. – Это же сын герцога Эпернона – главного виновника бунта?

– Младший. Если меня приняли за него, то… – мсье Арман принимается поглаживать бородку, – то это плохая новость. Значит, что нападавшие – не просто шайка разбойников, а как-то связаны с армией маршала Шомберга, что идет на Ангулем. Получив в заложники сына Эпернона, они приобрели бы неплохой рычаг воздействия.

– Какие нападавшие? – Рошфор трогает труп атамана носком узкого ботфорта. – Не было никаких нападавших. Всех в болото – и концы в воду.

– Сначала я все же вас перевяжу, – с мэтром Шико никто не спорит. – Но должен сказать, что у меня кончилось полотно.

– Я сейчас порву рубашку, – Дебурне с белой забинтованной рукой кидается к сундуку.

– Стой, – останавливает его епископ. Берется за клок, вырванный атаманом из сутаны, и рвет до конца. Через миг протягивает доктору широкую полосу лилового шелка. – Годится?

– Превосходно, – доктор быстро накладывает повязку. На лиловом даже кровь смотрится красиво. Почти сразу кровотечение прекращается – мэтр Шико свое дело знает.

– Я счастлив носить ваши цвета, ваше преосвященство, – снова демонстрирует изящный поклон граф.

На лице епископа Люсонского выступает нежный румянец – не иначе, снова начинается жар.