Навсегда преданный Вам, готовый к услугам, мадам. Буду продолжать держать Вас в курсе всего, что заботит Наше Христианское Величество.

Мадам, остаюсь преданным и верным Вашим слугой,

Луи де Сакс

Глава семнадцатая

Весь Версаль, в котором уже и ступить негде, затаив дыхание, ждет, когда у дофины начнутся схватки. Я держусь подальше от ее переполненных покоев, сижу в своих апартаментах с Элизабет и Франни. Пытаюсь читать новый перевод «Памелы»[8] на французский, но мысленно постоянно возвращаюсь к Луи, который сейчас так далек от меня, в огромном зале, поглощенный всеми этими церемониями вокруг рождения будущего короля. Он вернулся всего четыре дня назад, и наше воссоединение превзошло все мои ожидания. Я плакала, и король плакал вместе со мной.

Даже если бы мне было позволено входить в покои дофины, мне самой не хотелось бы находиться среди этой толпы зевак, которые сгрудились вокруг, болтают, играют в карты. Я до сих пор не отошла от боли утраты ребенка, и теплых чувств к дофине не испытываю. С ее стороны я видела только холодность, а ее супруг так и продолжает метафорически показывать мне язык. Но ради Луи, ради Франции я желаю ей всего самого хорошего.

– Бедняжка дофина, – произношу я, открывая последнюю страницу книги, чтобы узнать, удастся ли господину Б. соблазнить Памелу. – Эта толпа в ее покоях наводит ужас.

– Ох, Жанна, не будь такой буржуазной! Людям наплевать, кто был твой отец или кем он не был… – Элизабет изгибает бровь. – Но так уж принято в лучших семействах.

Мне не по душе, что Элизабет постоянно напоминает мне о моем происхождении, как будто мне мало достается за пределами моих покоев. Тем не менее она хороший друг, и я ценю ее честность, поскольку правда – настоящая редкость в Версале.

Франни пожимает плечами:

– К счастью, моему супругу было семьдесят четыре, когда мы поженились, и все общение сводилось к акту, который требовал идеального сочетания вина, здоровья и, как это ни странно, новолуния. Я избежала ужасов рождения ребенка, но с его первой женой все было сделано в старом добром общепринятом стиле на публике. Они уверяют, что при рождении четвертого герцога де Бранка присутствовало две сотни людей. Хвала Господу, что столь древние традиции уже канули в Лету для всех, кроме королевской семьи.

– Вы пойдете со мной в часовню? Помолиться? – спрашиваю я ее.

Франни подобна успокаивающему бальзаму из алоэ: она всегда знает, что нужно сказать и сделать. На ней блеклое белое платье, она кутается в белую шерстяную шаль, и благодаря коже оттенка слоновой кости в этом облачении она напоминает элегантного лебедя-альбиноса. Однажды Франни сказала мне, что время от времени она использует пиявок, чтобы достичь необходимой бледности.

– Ну разумеется, дорогая. Бедняжка дофина, говорят, очень напугана; дофин успокаивает ее, уверяя, что это будет не больнее, чем когда вырывают зуб.

– Ох уж эти мужчины! – фыркает Элизабет.

Я вспоминаю рождение Александрин около трех лет назад, эти муки и обжигающую жажду, злость и ярость, которые удивили и меня, и повитуху, – но почему-то боль быстро забывается, радость материнства стирает боль.

Я перелистываю книгу, пытаясь понять, в чем же Памела ошиблась, потом вновь возвращаюсь мыслями к нашему будущему королю Людовику XVI, если они назовут ребенка Людовиком. Наверняка они так и поступят. В будущем, если я доживу, мне доведется увидеть этот день.

Конечно, я не хочу видеть этот день, встревоженно думаю я: это означало бы, что я переживу своего Луи.

Через одиннадцать часов дофина родила девочку. Мадам де Таллар, гувернантка королевских детей, с недовольной миной на лице выносит на руках малышку. Взволнованное ожидание испаряется, как роса жарким утром, и дворец мгновенно пустеет. Колокола бьют всего несколько минут, а фейерверк вообще отменяют. Конечно, перешептываются, что череда дочерей, начало которой, как известно, положила королева Мария – шесть дочерей и один-единственный сын, переживший младенчество, – вновь началась в этом поколении.

Луи заглядывает ненадолго, целует меня и уходит; несмотря на то, что родилась девочка, существует протокол и порядок, которого надлежит придерживаться. Но все церемонии вокруг рождения нежеланной малышки тут же прекращаются, когда дофина, которой только-только исполнилось двадцать и которая по виду была в добром здравии, неожиданно умирает через три дня после рождения ребенка.

* * *

Когда умирает королевская особа, этикет предписывает королю со свитой покинуть Версаль. В Шуази Луи находит утешение в моих объятиях и почти два дня и две ночи не отходит от меня ни на шаг. Несмотря на натянутые отношения с сыном – дофин настоящий моралист, который открыто не одобряет стиль жизни отца, – я знаю, как сильно Луи любит своих детей. Он скорбит вместе со своим безутешным сыном, сожалеет об альянсе с испанцами, который призван был обеспечить этот брак.

– Смерть… смерть, – говорит он мне, лежа в моих объятиях. – Все вокруг нас… притаились в темных углах каждой комнаты, готовые накинуться на нас. Бедная, бедная девочка.

– Вы такой добрый, – нежно произношу я и не кривлю душой – мало кто жалеет испанскую принцессу, умершую на чужбине такой молодой. Если бы она родила сына, возможно, все было бы иначе, ну а так ее быстро забудут, она всего лишь ноль, пустое место, строка в исторических книгах.

– Только ты, Помпон, – шепчет он мне, – только ты меня понимаешь. Я чувствую такую близость с тобой – мы одна душа, разделенная между двух тел.

– Одна душа, разделенная между двух тел, – повторяю я, убаюкивая его. Я целую его мокрое от слез лицо, глажу его по голове. Я уже начинаю понимать, что, несмотря на то, что Луи постоянно окружают люди, король крайне одинокий человек. То, как он нуждается во мне, и его зависимость от меня трогают. Я размышляю над этим, слизывая соленые слезы, которые струятся по его щекам.

На следующий день Луи приглашает меня посидеть рядом с ним во время экстренного заседания совета, созванного по причине смерти дофины. Пока тело дофины еще не остыло и не погребено, необходимо быстро принять решения.

– Может быть, мы подождем месье дофина? – вопрошает Морпа, министр военно-морских сил.

Луи качает головой:

– Он раздавлен горем. Оставим его скорбеть.

Несмотря на недовольство, которое тяжело повисло, как черные бархатные портьеры, которые развесили по случаю траура, никто не решается комментировать мое присутствие. А этот зал наполнен исключительно моими врагами: присутствуют и Морпа, и Аржансон среди менее важных, но не менее враждебно настроенных мужчин.

Аржансон, военный министр, откашливается и начинает перечислять:

– Следует рассмотреть кандидатуры дочерей короля Сардинии. – У этого человека глаза навыкате, и кажется, что он не в силах оторвать взгляд от моего декольте. Я тайком проверяю, не посадила ли я там пятно, – макароны за завтраком были с густым соусом.

– Подготовим прошение, – послушно отвечает Пюизё. Маркиз де Пюизё с министром иностранных дел объявил себя моим другом; как это ни удивительно, ходят слухи, что он был первым любовником Луизы, графини де Майи. Я часто ловлю себя на мысли о том, что он очень красив.

– Сир, а что скажете о ее сестре? – предлагает Морпа своим высоким, хнычущим голосом.

– Чьей сестре? – удивляется Луи, с тоской глядя в окно, и я понимаю, что он жалеет, что не может выехать на охоту.

– Покойной мадам дофины, у нее есть младшая сестра.

– Об уродливом карлике с темной кожей и горбом на спине, – вмешивается Орри, министр финансов, хлопая себя по спине слева.

– Знаете, внешность не важна – вы убедились на примере бедняжки Терезы, – но сестра… нет. Мы, французы, не приемлем инцест, – заявляет Луи, откусывая заусеницу с большого пальца; он не принимает во внимание собственное, всем хорошо известное пристрастие к сестрам.

Молчание.

Я заговариваю в гробовой тишине:

– Маршал де Сакс расхваливал дочерей польского короля. – Смерть дофины открывает новые возможности: новая дофина, более расположенная ко мне, которая помогла бы завоевать расположение остальной части королевской семьи. А польский король еще и герцог Саксонии, где изготавливают великолепнейший мейсенский фарфор: французские мастера от этого только выиграют.

– Этот король бывший протестант! – возмущается Аржансон. – А еще он женат на австрийке. Ужасной толстухе. – Весь вид его и тон как бы говорили мне: вы не в своем уме, но открыто он это утверждать не решился.

– Нет-нет, Аржансон, вы ошибаетесь, а маркиза права, – говорит король.

Ясно вам! Меня охватывает такая гордость, что приходится прикусить губу, чтобы скрыть улыбку.

– Саксонцев не следует сбрасывать со счетов: новые друзья во время неопределенности. Я уже устал от этих испанских принцесс и их неприветливых лиц. Разумеется, не хочу обидеть мою покойную невестку. – Луи обводит взглядом сидящих за столом. – Матушка их, если не принимать во внимание, что она австрийка, чрезвычайно плодовита, если я не ошибаюсь? Сколько у нее детей?

– Одиннадцать живых детей, сир, из пятнадцати родившихся. И пятеро из них – сыновья.

– Отличная плодовитость! – одобрительно замечает Луи.

– И все же, сир, шесть дочерей…

– Но пять сыновей, – добавляет Пюизё, которому явно нравится идея.

– Однако не забывайте о королеве, – говорит крайне обескураженный Морпа, которого не назовешь другом королевы.

Предыдущий герцог Саксонии сместил отца королевы с польского трона, и королева, говорят, настолько ненавидит саксонцев, что никогда не ест картофельные галушки, а однажды даже ударила горничную за то, что та носила чепец на саксонский манер.

– А при чем здесь королева? – резко восклицает Луи в замешательстве.

Морпа вспыхивает, придирчиво осматривает свое перо, щупает его дрожащими пальцами.