Больше всех расстроилась Диана, когда я отказалась дать эту роль ей, а за моей спиной говорит, что мне «медведь на ухо наступил». Я не знаю, какого медведя она имеет в виду, но уверена, что ничего лестного в этом выражении нет. Элизабет тоже оказалась ужасной актрисой, она двигается по сцене, как корова на льду, поэтому не будет принимать участия в спектакле. Я назначаю ее ответственной за угощение. Остальные роли я раздаю своим талантливым слугам и профессиональным актерам из Парижа.

Наконец настал день премьеры. Я выплываю на сцену в простом газовом платье, девственно-белом с синим поясом, и ощущаю на себе его взгляд. Он смотрит на меня в окружении избранной аудитории, куда входят мой брат Абель, которого наконец-то приняли при дворе, дядюшка Норман и Элизабет, маршал де Сакс и еще несколько близких друзей. Приглашения, как поговаривают, настолько редки, что двор опустел: неприглашенные отправились в Париж, сославшись на неотложные дела, которые они ни за что в мире не могут пропустить, а приглашенные – на премьеру «Тартюфа».

Де Лавальер в роли Тартюфа непревзойден, как и я в роли Дорины. Позже мы слышим, что маркиз де Гонто так сильно смеялся во время известной сцены за столом, что намочил свои новые зеленые бриджи.

После успеха пьесы Луи настаивает на том, чтобы я не снимала свой костюм и в постели, и страсть его возрастает четырехкратно. Когда уже брезжит рассвет, я полностью вымотана – и пьесой, и занятиями любовью, – но чрезвычайно довольна. Я нашла уникальный способ его развлечь, и будущее предстает передо мной чередой комедий и легких фарсов, может быть, время от времени трагедиями, где я буду главной героиней.

От Франсуазы, вдовствующей герцогини де Бранка

Дрезден, Саксония

20 января 1747 года


Милая моя!

Примите мои новогодние поздравления, мой сердечный друг. Здесь ужасно холодно из-за близости к морю, и руки мои обветрились безвозвратно. Если не считать длинного носа – вероятно, в детстве она часто чихала? – по-моему, наша новая дофина в сравнении с предыдущей более приемлема. К нам здесь присоединился Ришелье и заявил, что он бы с ней переспал, будь она актрисой. (Это уж слишком даже для него; надеюсь, что его слова не дойдут до короля.)

Мы с нетерпением ждем празднований, которые устроят в честь нашего возвращения. Хорошо, что не будет маскарада, хотя мы все знаем, что король очень любит балы. И не стоит расширять список приглашенных: не нужно приглашать парижскую буржуазию, пусть будет только маленький круг придворных. Кто угодно может проведать о дворцовых интригах, но жены парижских буржуа – совершенно иное дело. Я помню, как поначалу все отчаянно пытались узнать, кто Вы, помню все те слухи, которые ходили вокруг Вас!

В этом послании я должна предупредить Вас о графине де Форкалькье – о той самой, которую называют Восхитительной Матильдой, которая теперь замужем за моим кузеном. В последний раз, когда она была при дворе, ее чествовали, как будто она сама Дева Мария. Она еще ребенок с вызывающим раздражение смехом – послушать ее, так подумаешь, что ей двенадцать, а не двадцать два, – но она восхитительно свежа и красива. Я слышала, как Морпа пел ей дифирамбы, а ведь Вам известно, как король прислушивается к этому человеку. Дальше и говорить нечего.

Саксонцы довольно тучны во многих отношениях, но у их женщин красивый цвет лица. Я нашла великолепный крем из свиного жира и свинца и намерена загрузить им половину экипажа. И передайте Берни, что я и его не забыла: он получит свою долю.

Крепко обнимаю,

Франни

Глава двадцатая

Новый звук услаждает мой слух. Нет, даже не звук, а нечто слаще: тишина. Если не доброго отношения и дружбы, то я, по крайней мере, требую уважения. После двух лет в Версале мои враги сдались, а я остаюсь, пусть и на время.

Впрочем, хотя внутри дворца царит тишина, за пределами Версаля господствуют злоба и ненависть. Повсюду слышны песенки и стишки: их называют «рыбешки», потому что они обо мне, всегда обо мне, бесконечно только обо мне.

Шлюха дерзко заправляет

Всем двором и всей страной

И как идол заставляет

Пресмыкаться пред собой.

– А все потому, что вы такая могущественная и всем известно, что вы держите сердце короля в руках, – бормочет Франни, успокаивая. – А что? К этому можно относиться как к комплименту: «Как идол». Они называют вас идолом.

Перед утренним туалетом я люблю выпить в одиночестве чашечку кофе, чтобы набраться сил перед началом дня, который принесет необходимость принимать новые решения и участвовать в новых развлечениях. Ко мне присоединилась Франни; принцесса Аделаида, вторая дочь короля, всю ночь проплакала – так сильно болел зуб, и Франни только-только освободилась.

– Слово «шлюха» в первой строчке отвлекает от остальных комплиментов, – сухо отвечаю я, беру листок и вновь читаю его. На рассвете его принес Морпа; он старательно сообщает мне о появлении подобных стишков. Ради моей безопасности, как серьезно сказал он, и даже не потрудился отвернуться, когда начал смеяться.

Я знаю, что за многими этими песенками стоит сам Морпа: поговаривают, что для этих целей он нанимает писателей. Дурак. Я вглядываюсь в черную пустоту своей чашки с кофе и добавляю еще кусочек сахара – меня переполняет сладостное ожидание и надежда, что я вновь беременна.

– Какой интересный сервиз, дорогая… новый? – интересуется Франни, поглаживая кофейник длинным белым пальчиком.

– Да, но я не могла решить: чашки в виде кочана капусты – это вульгарно или идеально, – бормочу я, рассеянно поворачивая чашку.

Говорят, что на мед мух слетается больше, чем на уксус, но я уже начинаю в этом сомневаться. Такие, как Морпа, слишком горды, чтобы стать мне другом, как бы приязненно я к ним ни относилась. Может быть, мне следует их запугать, а не пытаться завоевать расположение?

– Что ж, мне пора, – говорит Франни, встает и целует меня. – Посплю немножко до того, как этот миниатюрный напудренный тиран опять начнет завывать.

Она уходит, а я стою возле окна, смотрю на тихую лужайку. «Шлюха дерзко заправляет». Передо мной простираются сады и парки – величественные и бескрайние, покрытые тонким слоем весенней измороси. Я не дерзкая шлюха, но я правлю. «Я знаю многих писателей», – думаю я, вспоминая злобную улыбку Морпа, когда он доставил записку, как раз вовремя, чтобы испортить мне день. Что ж, почти в любую игру можно играть вдвоем.

На следующей неделе появляется едкая песенка о Морпа, в которой его сомнительные высказывания сравнивают с кваканьем лягушки, а слабенький голосок – с голосом торговца курами. Я подбираю к ней музыку и однажды вечером пою королю, и наша небольшая компания рыдает от смеха. Морпа обязательно узнает о нашем концерте, я в этом ничуть не сомневаюсь. На пороки можно смотреть сквозь пальцы, но в Версале оказаться смешным – смерть.

* * *

– Очаровательно, совершенно очаровательно. Комната восхитительна. А какой прекрасный письменный стол – это груша?

Я приветствую дядюшку Нормана и крестного Пари де Монмартеля; времена, когда я наносила им визиты, чтобы выказать свое уважением, давно канули в Лету. Я жестом приглашаю их садиться и ощущаю нетерпение. Теперь я знаю, как Монмартель тайно участвует в управлении страной; поговаривают, что он и три его брата – это четыре колеса, которые помогают позолоченному экипажу под названием «Франция» беспрепятственно двигаться вперед. Кажется, это движение нуждается в моей помощи.

– Мадам, – Монмартель взмахивает полами своей длинной парчовой накидки, когда усаживается. Мы ведем светскую беседу – он восхищается картинами Лиотара; я интересуюсь здоровьем его супруги, но вскоре он переходит к причине своего визита.

Следует сместить Орри, министра финансов.

Норман удовлетворенно кивает. Монмартель с виду безучастен, только его глаза, маленькие и темные, наполнены ожиданием. Ожидание, которое я понимаю, и поэтому наша беседа уже не кажется такой странной. От него и раньше поступали просьбы, которые с легкостью исполнялись, но столь серьезной до сих пор не бывало. Он встает, обходит комнату; ему почти шестьдесят, однако он до сих пор сохранил элегантную фигуру. Помню, как, будучи совсем молодой, я была ослеплена им.

– Он отказывается платить по счетам и настаивает на более дешевых поставщиках. Это невозможно. Война должна финансироваться, а у нас лучшие цены на амуницию и продовольствие. – Война за австрийское наследство началась в 1740 году и вот уже семь лет продолжается.

– Я понимаю, господа. Войну не выиграть без достаточного обеспечения. Как еще Франции восторжествовать? – Втайне я рада. Орри стал слишком громко возмущаться моими тратами, особенно когда они касаются моего гардероба и театра.

Я опускаю взгляд в ожидании того, что последует дальше. Для меня это новая сфера влияния. Это вам не назначение конюшего в свиту дофины или откупщика в Тулузе – маленькие одолжения родным и друзьям, на которые Луи соглашается, не задумываясь. Даже Клодин, моей подружке из монастыря: ее супруг теперь судья в парламенте Нормандии.

– Срезать углы нельзя – это все равно что лишить страну опоры, мадам, и вся армия может потерпеть поражение из-за опрометчивой экономической политики. Например, если не будут оплачены наши счета.

– Очень жаль, что Орри упорствует, – учтиво произношу я.

– Я говорю и от лица своих братьев: мы настолько уязвлены, что подумываем о том, чтобы перестать кредитовать корону. Больше никто денег на войну не даст. Как и на иные развлечения, пока этот человек – Орри – останется на этой должности.

Без предупреждения входит король, наклоняется, чтобы меня поцеловать. Неужели он подслушивал под дверью? Разумеется нет. Норман вскакивает с места, а Монмартель отвешивает глубокий поклон.

– Дорогой, дядюшка Норман привел моего крестного повидаться.