Безопасных путешествий, братец, с любовью,

Ж.

Глава тридцать седьмая

Принцесса Генриетта выглядит даже бледнее, чем обычно, и не слишком проявляет рвение, когда ее сестра предлагает покататься на санях. Я была рада прогуляться, снег лежал глубокий и такой красивый. Аделаида стала всех усаживать в сани согласно рангу, однако затем передумала и усадила всех по возрасту, а чуть позже решила пересадить нас согласно каким-то другим правилам, которых никто так и не понял. Солнце почти село, когда лошади тронулись, и все едва не замерзли.

Мадам Генриетта простыла, стала кашлять кровью, потом началась лихорадка – и она умерла. Ей едва исполнилось двадцать четыре года, и она была довольно привлекательной, поэтому ее смерть овеяна романтическим ореолом: поговаривают, что она умерла не от простуды, а из-за разбитого сердца, которое продолжало скорбеть о герцоге Шартрском. Все перешептывались и питали надежды, что герцог тоже погибнет от любви, но, увы, этого не случилось.

Смерть дочери раздавила короля. До этого последнего несчастья – мы все надели траур – мой флирт с ним продвигался очень хорошо. Рождество, Новый год, небольшие вечеринки – я всегда была приглашена, находилась рядом с ним и уже начинала испытывать головокружение от того, что меня желает могущественный мужчина. Я не влюблена в короля – он слишком стар для меня, – но он привлекательный мужчина и очень добр ко мне. И я радуюсь тому, что все стали замечать меня, принимать всерьез.

Тетушка Элизабет уверяет, что маркиза относится ко мне как к веселому, шаловливому ребенку. Что это, самоуверенность или слепота?

Однако сейчас короля поглотила скорбь, а вчера он внезапно уехал в Шуази, даже не составив списка гостей. И все вокруг замерло, но не только из-за траура по юной принцессе, но из-за беспрецедентной ситуации: никто не понимает, кто по этикету должен последовать за королем, а кто должен остаться.

– Мы едем, – заявляет Аделаида, лицо ее распухло и посерело от постоянных слез. – Я больше не могу спать в этих покоях. Я больше вообще не хочу сюда возвращаться! – Она злобно швырнула подушку на маленький столик, который тут же перевернулся, а пара фарфоровых подсвечников упала на пол.

– Ох, это были любимые подсвечники Генриетты! Ох, моя сестричка!

Маркиза де Киврак пожала ей руку, прошептала какую-то раздражающую банальность, пока я нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Разве у человека может быть любимый подсвечник? Смешно. Я обнаружила, что актриса из меня плохая, – к сожалению, в Версале это умение очень ценится, – а ранее утром Аделаида повернулась ко мне в изумлении, когда услышала, как я напеваю.

– Это любимая мелодия Генриетты, – поспешно сказала я и продолжила напевать. Аделаиде медведь на ухо наступил, и она не распознала мою ложь, а только отвернулась – из глаз вновь хлынули слезы.

Я покидаю этот хаос, в который превратились покои Аделаиды, в поисках тетушки Элизабет, чтобы сообщить ей, что мы уезжаем. Я застаю их вместе с маркизой, и я еще никогда не видела, чтобы эта женщина так ужасна выглядела. Очень хорошо, что король уехал; если бы он застал ее в таком виде, я уверена, он тут же изгнал бы ее со двора. Лицо серое, волосы спутаны – ее легко можно было принять за проститутку. Она промокает глаза носовым платком, который совершенно не подходит к ее платью.

«Какая сентиментальная!» – думаю я. По красным глазам было заметно, что она недавно горько плакала, а в комнате нет ни мыла, ни лука. Я удивлена, что она так убивается по мадам Генриетте, потому что Генриетте уж точно было на нее плевать.

– Принцесса Аделаида сегодня днем уезжает, – заявляю я. – В Шуази. Говорит, что ни минуты больше не останется в покоях, где умерла ее сестра.

– Бедняжка Аделаида, – печально произносит маркиза.

Я изумленно изгибаю бровь, глядя на тетушку Элизабет. Та отвечает мне потрясенным взглядом: всем известно, что Аделаида презирает маркизу, любит называть ее за глаза «мадам Путаной» – мадам Шлюхой – или Жареной Рыбой.

В дверь кто-то скребется, маркиза вздрагивает, но это не то, на что она надеялась, – получить записку от короля, в которой он велит ей присоединиться к нему в Шуази. В которой говорится, что она ему нужна.

– Он оставил ее, – шепчет тетушка, когда маркизу зовут, чтобы она лично присутствовала при установке нового канделябра для передней.

– Зеленые кристаллы, – мрачно говорит она, шагая за группой мужчин, которые несут огромный деревянный ящик. – При дневном свете они смотрятся бесподобно, но ночью – о! От зеленого цвета лица становятся болезненными и тусклыми; ужасная ошибка. Я уже обила стены в тон. – Она печально удаляется в соседнюю комнату.

Тетушка продолжает:

– В переломные времена он всегда обращается к своей семье. Он быстро отходит, и ты будешь там, рядом с ним, а она все еще будет здесь. Отличный поворот событий, а я присоединюсь к вам с Аделаидой, когда наступит моя неделя прислуживать. Не забудь дать нам знать, если он задумает позвать ее к себе, а мы сделаем все от нас зависящее, чтобы помешать этому.

Весь путь до Шуази в экипаже я думаю, что, быть может, смерть Генриетты стала неким благословением. Время наедине с королем, а я хорошая плакальщица – когда умерла наша собака Шнипер, я стала отличным утешением для своей матери. Я представляю себе, как утешаю короля, глажу его по спине, целую, где он пожелает, ласкаю, чтобы заставить забыть. Интересно, а Бисси будет в Шуази?

– Она была такая глупая! – рыдает Аделаида, начиная стенания по новому кругу. Совсем не подобающее для принцессы поведение, раздраженно думаю я, потирая замерзшие руки в муфте. – Кто умирает после катания на санях?

– Моя матушка подхватила простуду после поездки в экипаже и вскоре умерла, – пытается утешить маркиза де Киврак, укутывая Аделаиду теплыми норковыми одеялами. – И случилось это уже в марте, когда было не слишком холодно. Но на ней была неподходящая накидка – вот вам и пожалуйста. – Экипаж едет по замерзшей колее, и Аделаида ударяется головой об окно, отчего начинает рыдать еще сильнее.

Не успели мы приехать в Шуази и расположиться, как приходит известие, что едет маркиза. Без приглашения.

– Что? Сперва умирает моя сестра, а теперь весь мир сошел с ума? Неужели она совершенно забыла о манерах? О приличиях? – сетует Аделаида и мечется по комнате, швыряя подушку. – Отец никогда не простит такого нарушения этикета!

Я поднимаю подушку, со скорбным видом отдаю ее принцессе; во время поездки меня осенило, что теперь, со смертью Генриетты, при дворе принцесс кое-что может измениться. Возможно, сократится количество фрейлин, и я побаиваюсь, что могу остаться без места. Хотя я терпеть не могу своих обязанностей, но прислуживать одной из принцесс – заветное желание каждой дамы, к тому же пусть и скудная, но возможность пополнять свой гардероб.

К счастью, я не верю, что Аделаиде известно о моем зарождающемся флирте с ее отцом; она зациклена на себе самой, и ее враждебность, большая ее часть, направлена на маркизу. Чему я несказанно рада, потому что мне не хочется, чтобы эта своевольная юная свинья ополчилась против меня.

– Маркиза – это пародия, – сочувственно шепчу я. – Вот в такие моменты и проявляется во всей красе ее буржуазное происхождение. Моя тетушка говорит, что, как ни скрывай, а свинья остается свиньей.

– Не стану ее встречать! Не стану! Я должна найти отца и сказать ему, чтобы отослал ее прочь. Узнайте, где он!

Конюший поспешно бросается выполнять приказ, а Аделаида падает на кровать и заходится громкими рыданиями. Мне хочется закатить глаза, но маркиза де Киврак пристально наблюдает за мной; и я до сих пор не знаю, чем я заслужила ее неприязнь. Обычно я считаю, что всему виной моя красота, но она сама невероятно красива: золотистые волосы, орехового цвета глаза, которые даже больше моих.

Маркиза прибывает в Шуази на закате, и с той самой минуты, как она приезжает, кажется, что она всегда была здесь. Она берет скорбящего короля и бразды правления замком в свои руки; расселяет стекающихся сюда встревоженных друзей и придворных по покоям; устраивает подходящие, траурные, мероприятия – чтение Платона в знак почтения на греческом языке; длительные прогулки, чтобы собрать зимние ягоды боярышника – любимые ягоды Генриетты; и она даже мягко побранила меня за мое желание однажды развлечь короля театром теней, где изображения животных возникают при помощи рук.

Король улыбается мне впервые с тех пор, как начался весь этот ужас.

– Нельзя лишать ее радости; быть может, именно такой детской непосредственности нам и не хватает, – говорит он, продолжая улыбаться мне. Я улыбаюсь в ответ и думаю: пусть считает это детской непосредственностью – посмотрим, в какие игры этот ребенок будет играть позже.

– Нет, – решительно отвечает маркиза, и я становлюсь свидетелем очередного проявления ее мягкого, но бесспорного могущества. – Сейчас не время для глупых игр. И, кроме того, дорогой мой, это совершенно не похоже на уточку. – Она машет в сторону стены, где стоит свеча, чтобы тени стали больше: – Слишком явно заметен твой большой пальчик.

– Ах, вы совершенно правы, моя дорогая маркиза, – послушно отвечает король, – хотя мне кажется, что это довольно красивая уточка, – добавляет он и подмигивает мне.

Маркиза перехватывает этот взгляд, но ловко делает вид, что не замечает этого. Она протягивает руку для поцелуя, и король повинуется.

– Я хочу рассказать вам трагическую историю, – негромко произносит она, голос ее, как траурная сирена, обволакивает его. Она усаживается рядом с ним, отворачивая его от стены, на которой я продолжаю показывать уточку. Демонстративно. Большой палец на своем месте – его можно легко принять за лапку. – Бедный граф де Руффек, кузен, вы знаете, герцога… лед… три колеса провалилось… дикие утки…

Я смотрю на профиль маркизы, на ее изящный носик, зачесанные высоко волосы, перевязанные лентой с шелковыми черными букетиками цветов. Она непобедима, неожиданно приходит мне на ум. Ее враги ослеплены собственными надеждами и ненавистью, а король по-прежнему продолжает полагаться на нее и, быть может, все еще ее любит.