Салли Кристи - Фаворитки. Соперницы из Версаля

– Когда он приедет? – спрашиваю я, начиная развязывать свое платье. – Мне надеть новое голубое платье?

– Да, но сперва тебя нужно искупать и удостовериться, что все готово… ой! Напитки!

Я доселе не видела, чтобы мадам Бертран так суетилась; днем она спит, но по вечерам бывает довольно разговорчивой, а ее маленькие черные глазки – словно чернильные пятна – лихорадочно блестят. Сейчас у нее такой вид, как будто ее пробудили от глубокого сна.

– Его визит, должно быть, очень важен для вас, раз вы так волнуетесь, мадам, – вежливо говорю я, но женщина только недоуменно таращится на меня и тянет на кухню, где уже приготовили ванну.

Пока меня купает Роза, посудомойка с ужасным шрамом на лице, я уверяю мадам, что ничуть не нервничаю и ей тоже не следует волноваться. У меня уже был опыт, объясняю я ей, развлекать очень важных мужчин, нескольких герцогов, а однажды даже брата короля Швеции (это была не я, а сестра, но, быть может, моя ложь ее успокоит), и никто никогда не оставался разочарованным.

– Нет-нет, я не хочу сказать, что он мог бы принять тебя за шлюху. Нет, конечно же нет! Ты очаровательна, очаровательна! Но просто… все должно быть идеально. А теперь вытирайся и давай натрем тебя маслом, которое они прислали… Да где же оно? Роза! Где масло?

– Я не знаю, куда вы его поставили, мадам.

– Найди масло немедленно! – орет мадам Бертран, усаживаясь за кухонный стол, и тянется за огромным глиняным кувшином, чтобы попить.

Когда меня вытирают, намазывают маслом (какой приятный цветочный запах), одевают, а волосы подбирают вверх, мне велят сесть в гостиной, хотя мадам Бертран не уверена, стоит ли мне встретить гостя здесь или в своей спальне. Мадам Бертран заметно дрожит, и я догадываюсь, что она уже достаточно выпила из своего кувшина.

– Ее любимый яблочный джин, – шепчет мне Роза, а я улыбаюсь, узнавая запах, который раньше не могла распознать и который совершенно не вязался с этим чистеньким ухоженным домиком.

Приезжает мужчина, я уже видела его в мастерской художника.

– Месье Лебель! – радостно приветствую я. – Рада снова видеть вас! – Ой… быть может, граф – это переодетый герцог де Ришелье? Я помню его сальное бормотание, его гладкую лысину под париком, красивые перчатки, которые он прислал по моей просьбе.

– Разумеется, малышка, разумеется, ты меня не забыла. Ты выглядишь восхитительно, дорогая моя, восхитительно. Я не сомневался, что синий будет тебе к лицу, и никаких нижних юбок… – Он поднимает мне юбку тростью. – Отлично. Отлично. К вашей чести, мадам, все выглядит превосходно, – продолжает он, оглядывая гостиную. Взгляд его на секунду останавливается на кувшине, который продолжает сжимать мадам Бертран. – Но мне кажется, что граф предпочел бы начать визит в интимной атмосфере спальни. Там ведь тоже есть кресла и камин?

– Конечно же, сир, конечно же, сир, – отчаянно кивает мадам Бертран. – Роза! Роза! Камин в спальне! Все наверх!

Граф прибывает в сумерках, когда весь город засыпает после дневной суеты. Мадам Бертран, кажется, вот-вот лишится чувств и на самом деле падает, когда провожает графа в мою спальню, где горит огонь, а на блюде гордо стоит пирог с корицей. Повариха уверяет, что она лучшая кондитерша на три города и что граф никогда не пробовал ничего подобного.

Граф оказывается старше, чем я ожидала, но он все еще привлекательный мужчина с добрым лицом и мягким подбородком человека в расцвете лет. У него грива темно-каштановых волос, которые забраны назад в кружевной мешочек. На нем восхитительный бирюзовый сюртук, расшитый золотом и серебром. Я волнуюсь, потому что вижу признаки настоящего богатства. Один сюртук стоит тысяч пять ливров. Вероятно, граф богаче, чем маркиз де Ламонт, большой друг моей сестры!

– Как я понимаю, мадам от радости напилась, – непринужденно произносит он после того, как мадам Бертран поднялась и, пошатываясь, стала спускаться по лестнице.

Он подходит ко мне и целует.

– Святая Мария! – восклицает он, поднимая свечу и разглядывая меня на расстоянии вытянутой руки. По лицу его заметно, как он возбужден. – Вы просто восхитительны. Такая маленькая и хрупкая, но какое идеальное, просто совершенное личико!

Я улыбаюсь ему, потом зарываюсь лицом ему в грудь, разыгрывая смущение.

– Ой, кошечка, очаровательный котенок!

Я беру из его рук свечу, медленно задуваю, потом прижимаюсь к нему. Неожиданно он начинает меня лапать, лихорадочно задирает мою юбку, как будто его кто-то хлыстом подстегнул.

И только тут он спрашивает, как меня зовут.

– Мне так и не сказали, – изумляется он. – А быть может, и говорили, только я забыл. – Голос у него низкий, глубокий, елейный.

Я вылезаю из платья, встряхиваю своими длинными волосами, и они рассыпаются по моему обнаженному телу. Я подаю ему шампанское и небольшой кусочек пирога, а потом возвращаюсь в постель.

– Луиза, если позволите, сир, – делаю я реверанс.

– Какое несчастливое имя. Нет, нет, мне не нравится. – Гость хмурится.

Я смеюсь и сажусь на него сверху.

– Почему? – Я беру прядь его волос, на них нет ни жира, ни пудры, и кручу ее между пальцами.

– Так… неприятные воспоминания.

– А как бы вы хотели, чтобы меня звали? – интересуюсь я, наклоняюсь и целую его сосок. Нежно тяну его, у него округляются глаза.

– Бог мой, может быть, ты и кошечка, но только очень сексуальная!

– Меня называют Морфиза. По-латыни это значит «красивая». – Я обхватываю губами его второй сосок.

– Наверное, ты имела в виду греческий, но это истинная правда. А-а-а, теперь я вспомнил – ты ирландка с диковинным ирландским именем.

– Да, сир. О’Мёрфи.

– Расскажи мне об Ирландии, – просит он глубоким, удовлетворенным голосом и тянет к себе ближе под роскошные простыни.

Я уютно располагаюсь рядом с ним и рассказываю о зеленых холмах, о том, как пахнет торф, об овцах и виски. И хотя сама я там никогда не бывала, я веду его по воспоминаниям, которыми делился со мной отец. Пока я говорю, слова мои уносят его далеко-далеко, прочь от его сложной жизни графа, жизни, которая уже начала оставлять на его лбу и вокруг рта тоненькие морщинки.

– Мне кажется, – говорит Тереза, переходя на заговорщический шепот, – мне кажется, что твой граф может быть дружен с самим королем.

Тереза уже час расчесывает мои волосы, окуная гребень в то, что называет аргановым маслом, но, по-моему, это просто гусиный жир с кухни. Тетка Терезы – парикмахер, и первое, что она сделала, когда приехала в дом, – показала мне свои волосы и сравнила с моими. Тереза очень красива, однако у нее ужасные зубы; их покрасили, но теперь они выглядят как-то неестественно. Все остальное в ней – прекрасно, от точеных, изящных черт лица до крупного рта, красивой кожи и облака светлых волос. Я провожу языком по зубам – они у меня все свои и в идеальном состоянии.

– Почему ты думаешь, что они с королем приятели? – спрашиваю я.

Тереза появилась в прошлом месяце, и хотя граф часто ее посещает, я с удовлетворением замечаю, что его визиты ко мне намного чаще и ходит он к ней только тогда, когда мне нездоровится.

Мадам Бертран принесла нам рамки для гобелена, над которым мы должны трудиться в свободное время.

– Только представьте, – сказала она, – как вы удивите его подарком – красивым мешочком для волос, вышитым бантом или платком. Только представьте, как он обрадуется, получив такой подарок.

– Мне кажется, что он хочет получить от нас что-то другое, – игриво отвечает Тереза, покачивая бедрами.

Лицо мадам Бертран суровеет.

– Хотя ваши постельные утехи, на которые ты намекаешь, – произнесла она с отвращением, – и проходят в моем доме, я хочу, чтобы ты знала, что я не просто хозяйка борделя. Я вдова бывшего чиновника из военного министерства.

– Именно поэтому, мадам, – спрашивает Тереза своим невинным голоском, которому я так завидую и пытаюсь подражать, – вы и стали маркитанткой?

Теперь эти рамки стоят невостребованные в углу моей комнаты, как два упрека. Мадам Бертран говорит, что в ответе за наше образование. «Но чему вы можете научить нас?» – спрашивает Тереза елейным, невинным, однако дерзким голоском. Когда же я сажусь учить буквы, мадам Бертран подводит меня к рамке с гобеленом и чопорно произносит: «Женщина пишет нитью», – и я подозреваю, что она сама не умеет ни читать, ни писать.

– Почему ты говоришь, что он приятель короля? – вновь спрашиваю я Терезу, возвращаясь к теме графа. Я морщусь, когда она заплетает невероятно тонкие косички у меня за ушами.

– Знаешь, он всегда такой важный – заметила, как мадам Бертран перед ним приседает, как дрожат у нее руки? Быть может, виной всему джин, но руки ее дрожат еще сильнее, когда он приходит. А этот Лебель часто перед ним кланяется, а ведь каждый знает, что Лебель очень влиятельный человек и очень близок к королю. Они оба чересчур подобострастно держатся с нашим графом. «Подобострастно» значит уважительно.

– Я знаю, что такое «подобострастно», – отвечаю я. – Граф не заглядывал к нам уже больше двух недель, а Роза с кухни сказала мне, что король с дочерьми на неделю отправился в Шуази. О! Наверное, этим и объясняется его отсутствие: ему пришлось сопровождать короля.

– Вот видишь, – торжествует Тереза. – Я же говорила тебе, что он важная птица.

Она втыкает шпильку мне в волосы и проворачивает. Мне Тереза не слишком нравится – лицо у нее хитрое и надменное. Она привыкла всегда командовать, хотя граф явно предпочитает меня.

– Я даже не уверена, что он поляк, – говорю я, когда она укладывает косу вокруг моей головы и закрепляет ее шпильками. Масло пахнет овечьим жиром, наверняка она взяла его на кухне. – Он отлично говорит по-французски.

– Знаешь, любой французский для тебя покажется идеальным, – резко отвечает Тереза – камень в сторону моего руанского акцента. Тереза говорит, что я должна слушать, как она говорит, потому что сама она родилась и выросла в Париже. К тому же она старше.