Мы отправляемся в вояж! В королевский замок Фонтенбло; король решил, что он не сможет без меня целый месяц, пока двор будет там, поэтому я еду. А сопровождает меня Роза.

– Ты моя личная служанка – служанка знатной дамы, – говорю я ей, и мы обе заливаемся смехом.

Катрин в открытую завидует; она считает, что ей не место в этом доме, что она выше меня и остальных девчонок, которые иногда здесь задерживаются на недельку-другую, а потом исчезают без следа. Она всегда жалуется мадам Бертран, что хочет иметь собственное заведение.

– Выше головы не прыгнешь, – пренебрежительно бросает мадам Бертран. – Вы все просто маленькие шлюшки.

Дорога до Фонтенбло долгая, мы почти целый день едем в великолепном экипаже, запряженном четверкой гнедых лошадей. Все внутри обито серебристо-голубым гобеленом – как будто живешь в коробке с драгоценностями. В карете даже есть часы, множество подушек и подставка для бокалов и вина.

Всю дорогу Роза сидит, прижавшись лицом к окну, радостно восклицая от того, что видит. Она впервые покинула Версаль, поэтому рядом с ней я чувствую себя умудренной опытом и искушенной, потому что сама-то я приехала из Руана (а это гораздо дальше) и какое-то время жила в Париже.

– Посмотри на этот ручей – наверное, возле него живут люди!

– Но мы уже целый час едем по этому лесу – тебе не кажется, что это самый большой лес в мире?

– А это что? – с тревогой восклицает она.

– Это коза, по-моему.

– Но у нее волосы на подбородке! Смотри, Мо, похороны. – Мы проезжаем мимо молчаливой группы мужчин, облаченных в черное и серое, которые несут неотесанный деревянный гроб. Мы рассматриваем их, а они едва удостаивают нас взглядом.

– Наверное, они думают, что я настоящая графиня!

– А я настоящая служанка знатной дамы, – радуется Роза, обхватывая руками лицо.

Начинают сгущаться сумерки, мы подъезжаем к Фонтенбло.

– Я думала, что мы увидим волков, – разочарованно протягивает Роза. – Куда подевались все волки?

* * *

Фонтенбло не настолько величественный, как Версаль, конечно, но все равно тут очень красиво. У меня здесь собственные покои, и в первый же вечер я ужинаю с королем и его друзьями, но потом приезжает маркиза де Помпадур и оставшаяся королевская семья.

Мне позволяется гулять в саду, но, откровенно говоря, я предпочитаю находиться в своих теплых, уютных покоях: две красивые комнаты с невероятно высокими окнами и дорогими коврами. И окна выходят на огромный пруд с рыбками. Как странно, что я раньше думала, что дом на улице Сен-Луи – это предел роскоши!

Когда же я выхожу в компании Лебеля или кого-то еще из слуг короля, я встречаю других придворных. И хотя они не умирают с голоду, желание выжить явно отпечаталось на их чрезмерно напудренных лицах. Они праздно расхаживают по залам, как будто возле публичных домов, перешептываются и делают все, чтобы их заметили. Они фальшиво улыбаются мне, и я чувствую их неприязнь, которая заполняет коридоры и выплескивается в сад.

– А она не такая грязнуля, как я ожидала, но как ни отскребай – происхождение не скроешь. Вчера я слышала, как король щелкал пальцами!

– И что дальше? До чего он опустится? Станет облизывать тарелки? Носить штаны, как батрак?

– Говорю вам: это начало конца. Об этом написано в Библии – слуги, одетые господами.

– По-моему, там были женщины, переодетые в мужчин.

– А какая разница? И то, и другое неестественно!

Я предпочитаю оставаться в своей комнате и играть в карты с Розой или сидеть у окна и наблюдать за суетой во дворе. Роза подружилась с другими слугами и приносит мне последние дворцовые новости. Вчера королева – как бы мне хотелось ее увидеть! – отправилась в паломничество, чтобы помолиться мощам святого Северина, и принесла с собой кусочек его языка. У мадам Аделаиды разболелся зуб, и боль прошла только после того, как лекарь Кенэ, опытный и влиятельный врач, вырвал зуб, пока она отвлеклась на попугая.

Роза еще рассказывает мне, что вокруг ходят слухи о доме на улице Сен-Луи:

– Говорят, дорогая моя, что там хлысты и цепи и, прости за мои слова, они предназначены совсем не для слуг.

– Говорят, что это посоветовал турецкий посол: у них же там целые гаремы, где, словно скот, они содержат сотню женщин, которых в любой момент можно подоить.

– Что ж, по крайней мере, хоть где-то его любят.

Я должна принимать посетителей, но эту пытку окупают бесчисленные подарки, которые мы получаем: баночки с вареньем и шоколад, веера, жемчуга и подвязки, а однажды подарили чучело утки, которая очень напоминала настоящую. Теперь герцог д’Эйен учтиво кланяется мне и говорит, что слышал из надежных источников, что моя семья – из ирландской аристократии. Все признаются в своей любви к этому далекому острову, и Роза сказала мне, что кухня завалена заказами на рыбу с ячменем, черный пудинг и горы картофеля в форме маленьких поросят. Все, что они считают ирландскими блюдами, неожиданно становится модным.

– Я уверен, что вы родственница герцога де Брогли, – говорит Ришелье. – «Brog» по-гэльски – это «башмак», – объясняет он, глядя на меня то ли влюбленным, то ли хищным взглядом.

Я встречалась с ним несколько раз с тех пор, как король стал показываться со мной на публике, но он никогда не упоминал о нашей встрече в мастерской Буше. Интересно, как бы поступил король, если бы узнал?

* * *

И вот однажды утром приходит она.

Маркиза является в мои покои без приглашения и даже не утруждается представиться. Она садится без приглашения, я сажусь напротив нее. Ее невозможно ни с кем спутать: она очень красива и чертовски, чертовски элегантна в этом своем великолепном зеленом платье, украшенном ровными рядами розовых бантов. Она не так стара, как я ожидала, но сразу видно: все сегодняшнее утро она потратила на туалет. Она хотела выглядеть как можно лучше при нашей встрече. Она старалась ради меня.

Жаль, что я не успела уложить волосы: они до сих пор распущены, в беспорядке. Я могу не одеваться до самого ужина. Иногда король приходит в спешке, у него нет времени на сложные кружева, или шнурки, или нижние юбки, которые встают на пути. В последние дни он очень занят. По его словам, он намерен запретить парламент, хотя последствия могут быть ужасающими. И для меня он может найти только пять минут. Я не знаю точно, что такое парламент. Я спросила короля, а он объяснил, что парламент – это группа грубых месье, которые собрались вместе, чтобы сделать его жизнь невыносимой. Я вижу, что эта тема ему неприятна, и больше ее не поднимаю.

– Что ж, – меряет меня холодным взглядом маркиза, как будто ожидая, что я заговорю первой.

А мне остается только молча глазеть на нее. Мне это напомнило кошку, которая сперва должна посмотреть – броситься ей на обидчика или начать мурлыкать. Входит Роза и замирает на месте.

– Да это же она! – в ужасе восклицает Роза.

Маркиза прищуривается.

– Я вижу, ты все еще с нами. – Голос у нее мягкий, елейный, а не грубый и резкий, каким должен быть голос дочери рыбника.

– Да, мадам, а что? – смущается Роза, делая неловкий реверанс.

– Принеси нам кофе. Ступай на восточную кухню, скажи, что кофе для меня.

Роза выскальзывает за дверь, а я нервно касаюсь щек и оглядываюсь вокруг, чем бы защититься. Маркиза смотрит на меня так, как будто умеет читать мои мысли.

Наконец она нарушает молчание:

– Как тебе твои покои, дитя?

– Очень нравятся, спасибо. Комнаты очень красивые.

– А дом на улице Сен-Луи?

– Очень милый, спасибо, ваша милость.

Мне хочется рассмеяться. Ситуация стала бы еще смешнее, если бы здесь находился король. Я наклоняю голову и прячу смешок.

– Ты обладаешь определенным очарованием, да? Как маленький котенок? – за этой снисходительностью в голосе слышатся фальшивые нотки. Она замолкает. – А скажи мне, как прислуга? Хорошо с тобой обращается?

– Да, мадам.

– Хотя нет необходимости мне объяснять цель моего визита, я тебе признаюсь, что я взяла себе за правило знать все о друзьях короля; обо всех, и не важно, какого они рода. Многие в этом мире желают ему зла, а я должна уберечь его.

– Я тоже о нем забочусь, – говорю я. Неожиданно я хочу увидеть, как она извивается и морщится. Несмотря на все ее грациозные манеры, я точно знаю, что она мне не друг. И никогда им не станет. Я отлично знаю, что такое ревность, которая часто пробегает между женщинами. И знаю ее последствия. – Он говорит, что я для него единственное утешение. А еще я отлично трахаюсь.

Она даже не морщится, и я невольно вспоминаю грациозные каменные статуи.

– Что ж, – наконец произносит она после того, как мы продолжительное время смотрим друг на друга. – Похоже, я уже увидела все, что хотела увидеть.

– Может, вы хотите, чтобы я разделась, мадам? – с вызовом спрашиваю я. – Чтобы вы могли закончить осмотр?

– Не стоит дерзить, дитя мое, – коротко хохотнув, мягко укоряет она, как будто ей понравилась моя выходка. – И нет необходимости раздеваться, половина Парижа видела твое обнаженное тело на своих стенах. Картины Буше приносят настоящее удовольствие, и я полагаю, что мой брат захочет купить оригинал.

– Быть может, вы и видели мой зад, но не видели моего живота. А он сейчас приобрел новые округлости, – говорю я.

Вот теперь она кривится, прерывисто вздыхает, но потом берет себя в руки и смотрит на свою унизанную перстнями руку. Она прокручивает массивный красный перстень на одном из пальцев, часы отсчитывают три, а потом вновь смотрит мне в глаза. У нее красивые серые глаза с темно-синим ободком; глаза, в которых можно утонуть или плыть в безопасное место.

– Нет, – негромко отвечает она, вставая, чтобы уйти. – Я уже увидела все, что хотела. Ничуть не сомневаюсь, что вы само совершенство, мадемуазель. Но, пожалуйста, никогда не забывайте: если вы рядом с Его Величеством, то только с моего позволения.