Письмо с письменного стола герцогини де Помпадур

Версальский дворец

4 октября 1756 года


Драгоценная моя Клодин!

Как я рада получить твое последнее письмо – я не получала от тебя вестей вот уже почти восемь месяцев. Да еще каких новостей! О том, что ты решила уйти в монастырь! На подобный шаг решаются многие овдовевшие дамы, и я рада, что ты избрала монастырь в Пуасси, где мы провели свое детство. Сейчас там матушкой настоятельницей моя тетушка. Невероятно просто, что сестра Севера до сих пор жива и в добром здравии!

Какие удивительные годы детства мы провели в этом монастыре. Ты помнишь нашу птичку Честера? Как мы о нем заботились? Как он был нам дорог! Когда имеешь немного – ценишь всякие мелочи. Сейчас у меня десятки птичек, включая удивительного тукана из Бразилии, но их песни никогда не сравнятся с песнями нашего любимого Честера. Как же молоды мы были тогда и как сейчас постарели!

Благодарю, что поинтересовалась моими обязанностями фрейлины у королевы. Они совершенно не обременительны. Я прислуживаю только по праздничным дням и во время церемоний. В прошлом месяце я достала для нее ноготь святого Сосипатра[21], за что получила искреннюю благодарность. Она истинная христианка, которой в жизни выпало множество страданий, и теперь мы обе матери, которые потеряли своих детей, – самые несчастные из матерей.

Желаю тебе удачи в твоем стремлении, милая моя Клодин. Тут недавно герцогиня де Тремойль решила уйти в монастырь, но через пять дней вернулась, жалуясь на холод и отсутствие горячего шоколада по утрам. Все смеялись; здесь кажется, что все должно быть обращено в шутку.

Напиши, когда будешь передавать свое имущество церкви, – я добавлю денег к твоему вкладу и сделаю пожертвование монастырю – уже давно я не жертвовала церкви. И считай, что твоя просьба касательно твоего племянника удовлетворена. Он будет приписан к полку Субиза.

Навсегда твой друг,

Ж.

Глава пятьдесят восьмая

Министр Аржансон требует аудиенции и уверяет, что прибыл от имени принца Конти, удостовериться, как продвигается наш план.

– Ужасный человек, – шепчет Диана, и я тут же невзлюбила взгляд его глаз под нависшими веками, который не отрывался от моей груди, как будто его притягивали невидимые нити.

– Письма, – говорит он. – Письма – вот что нам необходимо. Подогревайте интерес короля, посылая ему небольшие послания, маленькие billets-doux[22], чтобы даже в те дни, когда он не сможет вас навестить, он постоянно думал о вас.

Я качаю головой.

– У меня руки ужасно сводит судорогой, – отвечаю я. – И я не сильна в написании писем, кроме того, я уверена, что король с большей радостью переспит со мной, чем станет читать письма. Нам так весело вместе, прошлой ночью…

Аржансон морщится и перебивает:

– Драгоценнейшая мадам, вы должны научиться укрощать свой язык. Вероятно, вам следует прислушаться к более знающим людям, чем герцогиня де Лорагэ.

– Но тетушка Диана самая милая и рассудительная женщина в целом мире!

– Вероятно, вам следует прочесть «Энциклопедию» и узнать значение слова «рассудительный», – сухо отвечает Аржансон. – Хоть издание запретили, я могу достать для вас экземпляр.

Меня передергивает. Читать я не люблю почти так же сильно, как писать. И сколько томов в этом чудовищном издании? О нет. Нет.

А Аржансон продолжает давать советы:

– Принимайте ухаживания короля, не перечьте старухе и сообщайте нам обо всех подробностях. Не пытайтесь блистать остроумием, используйте свои другие… таланты, и у вас все получится. А я буду держать Конти в курсе того, как продвигается наше дельце.

– А почему мне нельзя блистать остроумием? – надменно спрашиваю я. – Я очень умна и могла бы блеснуть. Я остроумна, как… остроумна, как любой француз-мужчина.

Аржансон, кажется, не слушает меня и откланивается, больше не сказав ни слова.

* * *

Сейчас я почти каждый день провожу с королем, но, к сожалению, и маркиза тоже. Король регулярно навещает ее, и она присутствует во время всех развлечений по вечерам.

Но он говорит, что любит меня, уверяет, что я намного красивее, чем она. А еще король очень заинтригован теми штучками, о которых я узнала у мадам Султаны, и заставляет меня бесконечно повторять и показывать то, чему я там научилась. Я рассказываю ему о зеркальном потолке, о бесконечных пуховых перинах, пахнущих пачулями; о маркизе де Трибувиль, которого я дважды там встречала; о блюдах с огурцами на каждом прикроватном столике; удивительных хлыстах и шариках, а также чернокожей женщине, чье тело было полностью покрыто маслом.

А еще я подробно рассказываю королю о своем гардеробе – я люблю поговорить о моде, и однажды он предлагает мне надеть платье тетушки Дианы, розовое с серебром, то самое, которое раньше принадлежало ее сестре Марианне. Я с радостью беру у тетушки платье, но, когда он видит меня в нем, у него становится такое лицо, как будто перед ним призрак. Стоит прекрасный осенний день, мы прогуливаемся по саду, медленно бредем по аллеям, усаженным желтеющими тисами. Король рассказывает мне о телескопе и о том, что он называет «чудесами бескрайней сини».

– И Лакайль, и Галилей, и возможность существования Урана…

Я понятия не имею, о чем он говорит, как будто он разговаривает по-гречески. Но мне нравится прогуливаться с ним по саду, кивать в ответ на низкие поклоны придворных, которых мы встречаем на пути. Я громко приветствую знакомых, чтобы все видели, что я прогуливаюсь с королем. Мы гуляем еще немного, и король, кажется, становится все печальнее и печальнее. Мы возвращаемся на террасу, выходящую на Большой Канал, солнце клонится к горизонту.

– Правы философы, которые говорят: нет ничего более смертного, чем прошлое. Смертного, милая моя, смертного, – повторяет он шепотом, и я замечаю, как на его глаза наворачиваются слезы. Ничего себе! Я и не знала, что мужчины умеют плакать! – Такая тонкая грань между призраком и воспоминанием.

– Но я же живая, – со смехом отвечаю я. Иногда, когда я нервничаю или не понимаю, о чем он говорит, полезно засмеяться или немного покраснеть.

Король опять вздыхает, потом гладит меня по щеке, но лицо его все еще печально, когда он вновь признается мне, что я для него единственное утешение.

* * *

Я спрашиваю короля, когда же уедет маркиза; он отвечает: скоро, скоро, скоро, потом щекочет мою шею и просит помолчать, чтобы он мог испить мою красоту до дна.

Маркиза по-прежнему добра ко мне, даже делает комплимент моему серебряному вееру. А я в замешательстве: неужели она не понимает, что король любит меня, а сама она скоро уедет? Но Диана успокаивает: маркиза всегда так себя ведет – она добра со всеми, – и эту ее странность никто не в силах понять.

– А мне кажется, что это очень мило, – с сомнением произношу я.

– Мило, – соглашается Диана. – У маркизы доброе сердце, хотя с годами оно тоже очерствело. Когда она только приехала в Версаль, она хотела, чтобы ее все любили, чем очень напомнила мне мою сестру Луизу. Однако ей пришлось измениться, ибо здесь доброта не в чести. Не знаю почему, если честно, никто… но я все равно считаю, что у нее добрая душа. Я искренне верю в то, что ей будет лучше вдали от двора, а не просто говорю так, чтобы осуществить наш план.

– Я тоже так считаю! – обрадовавшись, восклицаю я. – И король согласен, обещает, что она скоро уедет, сразу после Нового года.

Но однажды вечером я получаю подтверждение того, что маркиза, как бы она ни изображала доброту, мне не друг. На самом деле она мой враг.

Она устроила вечер шарад, женщины играли против мужчин. Сначала маркиза показывает сцену из мифа об Икаре, используя портрет Людовика XIV – «короля-солнце» – и красивую аллюзию на полет. Герцог де Дюра угадывает «высокомерие», и все аплодируют его догадливости.

Я намерена тоже блистать и заставить короля смотреть на меня с таким же восхищением, но когда я раскрываю клочок бумаги и вижу написанное задание, сердце мое ухает вниз. Нет! Должно быть, она все это специально подстроила. Дала мне самое сложное задание. Как мне с ним справиться?

Я в отчаянии оглядываюсь.

– Милая моя, не расстраивайтесь, вы намного сообразительнее, чем полагаете, – снисходительно произносит король, с довольным видом глядя на меня. Я заливаюсь краской стыда: уроки Султаны не прошли даром.

– Просим вас, милая Марианна, – любезно произносит маркиза. – У вас получится. Вы же очень умны, только прячете свой ум в ракушке, как черепаха прячет свою красоту. – На маркизе платье бледно-серого цвета, мягкая нижняя юбка розового цвета расшита цветочками мирта. По-моему, я ни разу не видела, чтобы она дважды надевала одно и то же платье.

Я кусаю губы. Иногда она так мила, что это сбивает с толку. Что ж, выбора нет, только в омут с головой. Я поднимаю палец.

– Одно слово! – ликующе восклицает король.

Как такое возможно? Я же женщина, а не… Наконец я издаю короткое «мяу», скорее от досады.

– Без слов! – кричит маркиз де Гонто, но на него тут же шикает король.

– Кошка! Кошка, милая моя, вы просто превосходны, просто превосходны, – говорит он, а я смеюсь и делаю реверанс.

– Ну, это не кошка, а котенок, но благодарю.

– Отлично, дорогая, отлично.

– Честно говоря, творческая интерпретация. – Маркиза улыбается мне, а я смеюсь ей в ответ, внезапно чувствуя себя уверенно. Думала загнать меня в угол? Но я показала, кто я есть!

На следующий день мой триумф лишь упрочивается. Мы играем в брелан, это очень трудная игра, но после нескольких уроков тетушки Дианы я вполне уверена в своих способностях. Нужно запомнить, что мне нужны три одинаковые карты. Или четыре? Но карты улыбаются мне, как будто помогают играть против маркизы.

– Ха! – радостно восклицаю я. – У меня полно королей! – И показываю свои карты королю, тот улыбается мне и подтверждает, что так и есть.