Я не была готова к его визиту: ни румян, ни пудры на лице, волосы сколоты как попало, зато, правда, на мне было свежее платье, на устах – радостная улыбка, а ему большего и не потребовалось.

Передо мной был человек, которого необходимо было починить, зашить его разорванную душу. Я крепко обняла его, и мы молча сидели, пока не догорели свечи и комната не погрузилась во мрак. Я расстегнула его рубашку и погладила то место, куда была нанесена рана. Пальцы пробежали по бинтам – такая маленькая рана, но так близко к сердцу!

Он сжал мою руку и наконец заговорил:

– Милая моя! Драгоценная! Какая невероятная измена! Лекари сказали, что ранение легкое, но все же это ранение. И нанес мне эту рану один из подданных, один из детей моих!

Держа его за руку, я прошептала слова утешения, которые ему так нужно было услышать в ту минуту.

– За что? – вопрошал он горестно. – Зачем? Отчего он возжелал моей смерти?

– Не так! Не ищите благородных целей в деяниях этого человека. Он ведь безумен, его разумом заправляет дьявол! – Я стараюсь убедить короля, да я и сама убеждена, что действия Дамьена диктовались лишь его больными видениями. Неделя жестоких пыток не привела к обнаружению каких-либо иных следов. – Не слушайте своих родных, – твердо говорю я. – Слушайте только меня, милый мой. Выбросьте его из своих мыслей, а подумайте лучше о своем королевстве и о тех подданных, которые любят вас, только не о действиях безумца-одиночки.

Луи нежно целует меня в губы, и, когда он отстраняется, я уже уверена, что он снова принадлежит мне. На следующий день все возвращается на круги своя, и огромный дворец со скрипом возрождается к жизни, в центре которой по-прежнему нахожусь я.

Позднее Кенэ рассказал мне, что лекари поразились быстрому улучшению состояния короля, но меня оно вовсе не удивило. Дружба и любовь – лучшие лекарства. Одна-единственная беседа с добрым другом способна сделать куда больше, чем самое сильное снадобье докторов.

Все случившееся лучше всего предать забвению. Я пригласила Луи на несколько дней в Бельвю и развлекла его тем, что продемонстрировала новый механический стол, установленный в столовой: блюда поступали на него сами прямо с кухни.

– Совершенно не нужны слуги! – воскликнул он в полном восторге. – По крайней мере, в этой комнате. Ни одного постороннего! Даже лакей не требуется, хотя, наверное, кто-то должен помогать поворачивать эту ручку.

Я просияла и протянула ему перо и бумагу.

– Напишите, что вам угодно есть, любовь моя, и мы отправим ваш заказ. А потом немного подождем, пока приедет готовое блюдо.

– Прямо волшебство! – восторгается Луи, покачивая головой. – Вот что такое современный мир! А чего же мне хочется? Чего-нибудь легкого. – Он задумался, глаза затуманились. – Быть может, четверть цыпленка?

– Ну, уж только не четверть, – спешу я вмешаться. – Лучше тогда половинку, а то и целого.

– И то правда, – соглашается Его Величество и радостно царапает пером по бумаге. – Закажу цыпленка с лимоном и розмарином… нет… с полынью? Как ты считаешь, милая?

От Габриэль де Бово-Краон, герцогини де Мирпуа

Гревская площадь, Париж

30 марта 1757 года


Милая Жанна!

Свершилось. Ужасающее зрелище – надеюсь, больше мне такого видеть не придется. Негодяя пытали щипцами и расплавленным свинцом, потом разорвали на части четырьмя лошадьми, а для окончательного четвертования понадобились целых шесть. Бедненькие лошадки! Они, должно быть, очень утомились. На площади было не протолкнуться от народа. Я наблюдала за казнью с группой дам, приглашенных Субизом. Кресла у окна, выходящего на Гревскую площадь, – по двадцать луидоров за место! Все это заняло четыре кошмарных часа. Франни лишилась чувств, а я должна признаться, что по ночам мне снится окровавленное бедро.

Это просто варварство. Конечно же, я понимаю, что особа короля священна, а всякое покушение на нее заслуживает самого сурового наказания, но все же… Сейчас ведь не 1610 год[27], когда в последний раз совершалась такая казнь. Неужели мы ничуть не изменились?

Довольно. Меня весьма смущает тот болезненный интерес, который возбудила во мне вся эта история. Если король спросит обо мне, скажи ему, что я поехала в Париж навестить моего брата Бово. Вчера за ужином все пришли к единому мнению: преступник был фанатиком-одиночкой, отнюдь не связанным с парламентами или с дофином. Да и трудно вообразить интриги, за которыми стоял бы этот толстяк-размазня. Кстати, на ужин подавали божественный сливовый пудинг. Просто удивительно, если учесть, что повар Субиза – англичанин.

Возвращаюсь во вторник.

Крепко тебя целую,

Мири

Глава шестьдесят вторая

Сразу вслед за покушением король пережил короткий всплеск популярности, но эта популярность имела горьковатый привкус, ибо напоминала ему о любви со стороны народа в былые дни – любви, ныне утраченной, как представляется, навсегда. Слишком много скандалов прогремело за эти годы, слишком много было у короля возлюбленных. Слишком много войн и связанных с ними лишений. И слишком многие подданные прозябали в нищете и унижении – искупить все это государю было не под силу. Все началось, когда он презрел клятвы, данные на смертном одре в Меце, и продолжалось по сей день, более десяти лет. Меня тоже во многом винят, конечно, но я привыкла не обращать внимания на ропот толпы, которая станет осуждать меня, что бы я ни делала.

Нынешней весной двор наводнен перевернутыми лилиями, сломанными коронами, непристойными памфлетами, которые появляются во дворце в таком изобилии, словно перья из прохудившегося матраса. В Версаль во множестве поступают анонимные письма. В них говорится, что четвертовать на площади следовало бы самого короля, а Дамьена именуют героем, который действовал во имя Франции. Когда начальник полиции и мои собственные шпионы докладывают мне об этом, я испытываю невольный трепет. Порой кажется, что страна сломя голову мчится по дороге в никуда и зашла уже слишком далеко, чтобы можно было развернуть лошадей.

Аржансон настаивает на том, чтобы короля ознакомили с самыми злобными письмами, – он надеется сделать монарха еще более податливым и управляемым. Я же назначила себя охранителем Людовика – приходится брать на себя еще и эту роль. Я чувствую, что близится время решающей схватки, и парирую наглость Аржансона собственной. Мне приходилось бывать в переделках похуже, но из них я всегда выходила победительницей. Если мои враги не сдаются, придется их уничтожать.

– Королю нет необходимости это видеть, – твердо сказала я, держа в руках ядовитое послание.

– Мой долг состоит в том, чтобы докладывать Его Величеству обо всем, что происходит в королевстве, а сейчас – более чем когда-либо, – напыщенно проговорил Аржансон. Его глаза на секунду задержались на моем декольте, а потом так мгновенно возвратились к лицу, что мне в этом привиделось оскорбление.

При моем появлении он не встал из-за стола, и я села в кресло без приглашения. Мне это напоминает сцену с Морпа много лет назад, белые цветы и откровенное бесстыдство. Говорят, что в своей ссылке в Бурже он коротает время, кропая стишки, – и, возможно, некоторые из таких вот писем.

– Это не только мой долг, но и прямая служебная обязанность, – самодовольно добавляет Аржансон.

Ему кажется, что запугиванием короля он сможет укрепить свое положение и влияние. Мои шпионы доносят, что на прошлой неделе он написал Элизабет и пообещал ей, что скоро они снова будут вместе.

«Да, будете вы вместе, только не так, как вам мечтается», – мрачно думаю я. С неприязнью отмечаю, что его парик чересчур сильно завит, а темный камзол испещрен крупинками пудры. Уже не впервые мне приходит в голову, какой он неприятный человек – что снаружи, что в душе.

– Вы не покажете это письмо Его Величеству.

– Ах, мадам, но ведь я должен это сделать!

– И чем такое вот поможет человеку с мятежным духом? «Подходит время, о король, когда гнев небес прольется… – или пробудится? – на головы…» Не могу разобрать последнее слово, но смысл и так совершенно ясен. Я забираю это письмо.

У Аржансона взлетают вверх брови.

– Вы можете забрать его, мадам, но вам следует знать, что подобных писем еще очень много. Вы не сможете вечно держать Его Величество в неведении. Он ведь не комнатное растение, которое вы готовы поливать и беречь от холода.

«А вот в этом ты неправ», – думаю я, забирая оскорбительное письмо с собой. Направляюсь прямо в королевские покои и прошу папского нунция удалиться. Новости из Рима для меня совсем не так важны, как безраздельное внимание короля.

– Я снова и снова утверждаю, что Аржансон совершенно не заботится о ваших высших интересах, – сказала я королю и показала ему письмо.

– Мне необходимо знать обо всех, не только о том, которое написано одним человеком, – ответил на это Луи. Пока он читал, руки его слегка дрожали. – С чего это небесам обрушиваться на меня? Сколько лжи, сколько ненависти! – Голос его звучит тихо и печально.

На прошлой неделе я осторожно, намеками, убедила его возобновить прогулки в город. Он должен испытывать радость жизни, а Лебель сообщил мне: короля славно развлекает новая девушка, балерина из Оперы.

– Беррье подтвердил, что это письмо – поддельное. – Вот уж не знаю, так это или нет, но суть дела ведь не в этом. – Аржансон готов из кожи вон лезть, лишь бы запугать вас. Право, он мог и сам написать это письмо. Мне он надоел невероятно.

– Мне известно, что ты, любимая, относишься к нему с неодобрением, и это невыразимо огорчает меня. – Луи вздохнул. В последнее время мы с ним обсуждали это уже много раз. – Но нам ведь необходимы такие опытные люди, как он. Крайне неполитично было бы в военное время отстранять от должности такого видного деятеля.

Я подавила иронический смешок, но не смогла скрыть раздражения в голосе:

– Не такой уж он великий деятель. Вспомните, ведь это мы с вами организовали союз с Австрией. Помогали нам только Берни и Стенвиль. Аржансона в этом деле было не видать, как трубочиста в сумерках. Он нам не нужен.