Наталия Романова - Фенёк

— А как же я? Как же мы? — Ксюша хмурилась.

— Мы? Вот мы, — Сергей махнул рукой от своей груди к небольшой груди Ксюши с острыми сосками, которая сводила его с ума, — что с нами будет-то? Вернусь, и снова станет всё по-прежнему.

— Не станет… ты специально, ты специально её не лечишь, да? Чтобы не разводиться?

— Ксюша, — хмурился.

— Да, ты специально! Или врёшь мне, всё врёшь. Или не лечишь её, чтобы она была рядом с тобой!

— Ты с ума сошла? — пока тихо.

— А как же я, как же мы?! Я думала, она вылечится там, ты разведёшься, и мы… мы… — она стояла у кровати, взлохмаченная, с красными пятнами и следами от поцелуев.

— Фенёк! Ты сдурела, что ли? Что значит, я не лечу Марину? Какое, нахрен, «разведусь»? Ты что-то попутала. Я кто, по-твоему, чтобы не лечить жену, если есть такая возможность? И уж разводиться бы я не стал. Никогда. Тебе это известно. У нас дети! Прекрати истерить, — заводясь, смотря, как Ксюша мелко трясётся и фыркает, как бешеный зверёк.

— Дети? У вас дети? А у нас, что? ведро?! — и она показала пальцем на живот… пока Сергей приходил в себя, медленно оседая на одеяло.

— Ты беременна?

— Да! — закричала.

— Пффф… ну, слава богу, Фенек, я думал, ты разума лишилась, а это просто гормоны… ты беременна, хорошо… вот не доверял я таблеткам… Ну, ладно, ладно, это просто решается, быстро и просто. Какой срок?

— Три месяца, почти, — Ксюша стала ещё бледней.

— Три месяца — это хорошо… это очень хорошо, Фенек, какие, нахрен, три месяца?! Ты очумела, я уезжал, ты сказала — у тебя месячные обильные, плохо тебе было.

— Я обманула…

— Обманула?!

— Врач прописал половой покой, тонус матки…

— Матки? Тонус? Ты уже у врача была, значит, — Сергей говорил рвано, выстраивая для себя уже, в общем-то, очевидную картину.

— Я на учёт встала, — вздрогнула, когда кулак Сергея пролетел буквально в сантиметрах, врезаясь в дверной косяк, оставляя там кровавый след.

— Таблетки давно не пьёшь?

— Почти сразу…

— Про месячные всё это время врала?

— Да.

— Зачем? Чего ты хотела добиться, Ксюша?

— Хочу, чтобы ты развёлся, в конце концов! Перестал тратить свою жизнь, ведь она этого даже оценить не может! Хочу, чтобы ты был моим, только моим, а не Маришкин, Асин или очередной Олеси.

Он почти задушил её, что его остановило, Сергей не помнил. Покрасневшее лицо, собственный тремор рук или почти невыносимая боль в грудной клетке.

— Этого хватит, чтобы избавиться от… этого, — он бросил смятые купюры, все, что были в портмоне, во всё ещё красное лицо.

— Я не буду делать аборт, поздно, — Ксюша говорила хрипло.

— Не поздно, делают и на поздних сроках, мне этот ребёнок не нужен. Я говорил: «Никаких детей».

— Серёжа…

— Мне этот ребёнок не нужен, ты мне не нужна, тварь ты, фе-не-чек, — выплюнул в лицо, присаживаясь на корточки рядом с плачущей женщиной, только для того, чтобы посмотреть в глаза, признать, что любит их, вот так, вопреки, и оттолкнуть так, что ударилась головой о стену, не повернувшись посмотреть, как она.

— Я позвоню тебе домой, — услышал за спиной, до ужаса спокойное, до жути холодное.

— Попробуй.

Закрыл дверь аккуратно, не щёлкнув замком, не скрипнув петлёю… он закрыл эту дверь.

Навсегда.

Проблесковые маячки были видны ещё издали. Что-то случилось в закрытом элитном дворе дома, в котором много лет назад Сергей купил квартиру, думая, что проживёт долгую и счастливую жизнь с Мариной и их совместными детьми.

Ему хватило взгляда на седьмой этаж и вниз, на серый асфальт, чтобы пробежать мимо расступавшийся толпы, как в замедленном кино.

Перескакивая через несколько ступенек, игнорируя боль в груди и онемение в руках, он, почти на одном дыхании, а может и без него вовсе, рванул на себя входную дверь и, пытаясь остановить невыносимый гул в ушах, спокойно вошёл в комнату, в спальню, смотря на Юляшку, которая стояла на шатком табурете и беззвучно плакала, глядя то на отца, то на тело, там, далеко внизу, некогда бывшее её мамой.

Пронзительный ветер трепал сложно сконструированную причёску из хвостиков и подол красной юбочки — солнце-клёш, подарок мамы…

Она три раза вздрогнула, крупно и рвано, покачиваясь на табурете, грозя уйти в небытие вслед за женщиной в красном халате… Сергей сделал один шаг, плавно, как хищный зверь на охоте, и подхватил худенькое тельце, прижав к себе, позволяя себе, наконец, выдохнуть, но не отпуская рук.

Пока пронзительные крики не заглушили боль в груди.

Сергей, немного в раздражении, прокрутил колёсико мышки и щёлкнул тот самый крестик, что выводит в реальный мир. Он взял пакеты и бодрой походкой, предварительно дав поправить галстук секретарю, двинулся длинным коридором.

Зайдя сначала в отдел маркетинга, потом — переводов, наконец, дойдя до бухгалтерии, ощущая себя немного уставшим, но лучезарным Дедом Морозом, Сергей вошёл в просторный кабинет.

— Дорогие мои коллеги, — объявил шутливым голосом, — позвольте поздравить вас с уже практически наступившим Новым годом, выразить благодарность от лица…

И он выражал, благодарил и одаривал. Не только улыбками и каждую «девочку» индивидуальным комплиментом, но и конвертом с более существенной благодарностью. От лица фирмы.

— А теперь, дамы, позвольте откланяться, а вас попрошу домой. Домой, хорошие мои, оливье и селёдка под шубой ждут своего звёздного часа. С Новым годом, с новым счастьем!

Ему ответили пожеланиями счастья и здоровья в новом году, и начали расходиться, счастливые и довольные, почти не обращая внимания на начальника, который подошёл к столу главного бухгалтера Маргариты Петровны и наклонился, чтобы тихонечко положить отдельный конверт.

— Это тебе, Марго.

— Серёжа…

— Бери, не надо сцен, — подмигнул и, напевая что-то весёлое, вышел, под внимательным взглядом Маргариты.

Марго, видимо, не стала долго думать, и зашла в кабинет Сергея, проигнорировав просьбу секретаря Леночки не беспокоить Сергея Павловича.

Он всё так же бесцельно смотрел в экран монитора, на типовую заставку Виндоус, по какой-то причине он так и не поставил никакую картинку на рабочий стол. Когда-то там была фотография Марины, на десятилетии их брака.

— Зачем на работу вышел? У тебя три заместителя, нашлось бы, кому конверты раздать, отсиделся бы… год всё же.

— Всё нормально, не беспокойся.

— Нормально, так нормально, что-то ты быстро убежал, с Новым годом, — она присела на стул рядом, пододвинув почти вплотную к компьютерному креслу, на котором сидел Сергей. — Василий тебе передаёт.

Сергей распечатал упаковку дорогого французского коньяка.

— Спасибо передавай, шикардос, конечно, дай, поцелую, — он нагнулся и сухо коснулся губами щеки.

— Тут вот детям. Это от всех нас…

— Оу, ну, спасибо ещё раз, балуешь, — Сергей улыбнулся. Почти лучезарно, уверенно и даже покровительственно. Если бы рядом сидела не Марго — это бы сработало.

— Может, угостишь? — Марго встала, взяла со стойки бокал и протянула Сергею, показывая глазами на коньяк.

Усмехнувшись, он наполнил ёмкость и протянул Марго.

— Закуски нет, прости. Можно Лену дёрнуть, но я её уже отпустил… устроит сейчас бурную деятельность…

— Себе?

— Не, не пью, — отмахнулся, — за рулём, — дежурная отмазка.

— Точно, всё время забываю, — она отпила пару глотков, поморщилась, ещё отпила, — ну и дрянь!

— Сухой, — согласился Сергей, — и должен быть таким, — нагнулся, чтобы достать бутылку воды, налил Марго и себе. — За Новый год.

— За Новый, — чокнулись.

Маргарита смотрела, как ловко Сергей достал пару таблеток, подумал, добавил ещё одну и запил водой.

— Видишь, какой у меня нынче коньяк, — засмеялся.

— Ой, да не прибедняйся, всю жизнь с этой патологией жил и ещё сто лет проживёшь. Надо было лечь тогда в больничку, не глотал бы сейчас таблетки горстями.

— Не говори ерунды, какая больничка? — Сергей нахмурился и встал из-за стола, давая понять, что разговор окончен, остановился. — Какая больничка? Мне тёщу было оставить разбираться со всем этим? Отца? Детей?.. Да всё ты понимаешь, Марго. Как случилось. Не помираю, к лету в санаторий съезжу или ещё чего-нибудь, — прокрутил в руках сигарету, — видишь, бросаю, — улыбнулся.

— Вижу, Серёжа, всё я вижу, — на долгое время замолчала, потом, переводя разговор. — Как дети-то?

— Нормально всё.

— И тут нормально… что из тебя клещами-то тащить всё нужно…

— Что ты хочешь знать? — он, наконец, присел обратно на кресло, перестав мять сигарету и измерять шагами комнату.

— Юляша у бабушки?

— Да, — Сергей зажмурился, — год почти к психологу в Москву возил её, сейчас спокойней стала, учителя хвалят, у доски стихотворение читала, позвонила тут же, похвасталась, — засмеялся, — прямо на уроке, разрешили же.

— Ещё бы, школа-то платная.

— А что делать было, Марго? Не тянула она, как откатилась, ставить клеймо на ребёнке? Учитель не волшебник, у неё их тридцать, перевёл и не жалею. Не те деньги, чтобы даже разговор вести. Тут и программа индивидуальная, кстати, Юля уже не только догнала, но и на усиленную перешла, и заполняемость классов меньше. Всё пучком, в общем. Но живёт у бабушки… приходят домой, когда сама Юляшка захочет… только, похоже, не очень-то она и хочет.

— Потерпи, тяжело ей… может, тяжелее всех вас.

— Да, на её глазах, считай, — он зажмурил глаза и надавил пальцами на белки, как всегда, когда выплывало воспоминание о худенькой девчушке, качающейся на кривобоком табурете под порывами ледяного ветра …