– Я никогда не старалась нравиться Мэдисону. Но если он настаивает на том, чтобы я носила платье, значит, я ему, в сущности, безразлична.

– Наоборот, если он настаивает на этом, значит, вы ему не безразличны.

– Почему вы так считаете?

– Может быть, он думает, вы откроете в себе нечто такое, что таите от себя самой, когда наденете платье.

– Что же эта такое?

– Спросите его.

Ферн почувствовала, как волнение нарастает у нее в груди. Он, должно быть, действительно ее любит. Он целовал ее. И он говорил ей, что она красива. Он сказал ей, что будет повторять это, пока она сама не поверит в то, что привлекательна. И если Роза говорит, что Ферн нравится Мэдисону, то, наверное, так оно и есть. Ферн столько лет жила с мыслью, что она никому не нужная дурнушка, что привыкла к этому. Она поражалась, с какой силой хочет сейчас, чтобы ею восхищались. Это можно было сравнить с ощущениями изголодавшегося человека при виде пищи.

(Ничтожество! Ты ничем не лучше Бекки и всех остальных. Несмотря на все твои мужские замашки, твои штаны и загар и натруженные руки, испанские шпоры и умение отлично скакать верхом – ты всего лишь тщеславная женщина.)

Ей было все равно. Она хотела видеть, как загораются его глаза, когда он смотрит на нее. Она хотела этого так сильно, что у нее напряглись все мускулы. Но смелости пойти с ним на вечеринку у нее не хватало. А ведь там бы она узнали наверняка, нравится она ему или нет. Роза может и ошибиться.

Черт побери! Она не могла понять, почему она так хочет на эту вечеринку. Все эти годы она не испытывала ни малейшего желания делать это.

Чего она хотела добиться?

Она хотела заполучить Мэдисона.

Господи сохрани, она, должно быть, сходит с ума. Не может быть, чтобы она влюбилась в Мэдисона. Она ни в кого не может влюбиться.

О, Боже! Она любила Мэдисона. Она так увлеклась делом Хэна, так много спорила и угрожала, что не обратила внимания на то, что творится в ее собственном сердце.

Паника овладела Ферн. Ей нужно было побыть одной.

– С вами все в порядке? – спросила Роза. – Вы очень побледнели.

– Думаю, я еще не совсем здорова, – ответила Ферн.

– Тогда полежите до обеда. Я позабочусь о том, чтобы никто вас не беспокоил.

Слишком поздно, думала Ферн про себя. Слишком поздно.

– Но я не умею танцевать, – протестовала Ферн.

– И не надо, – сказал Мэдисон. Он все еще не мог смириться с ее отказом пойти с ним на вечеринку.

– Я тоже не могу танцевать, – сказала Роза, поглаживая себя по животу. – Я слишком неуклюжая.

– Ты такая же грациозная, как и всегда, – сказал Джордж.

– Мило с твоей стороны, что ты так говоришь, дорогой. Но, я думаю, я лучше присяду где-нибудь в уголке и буду смотреть, как танцуют другие.

– Пусть Мэдисон научит вас танцевать, – посоветовал Джордж Ферн.

– Можем начать прямо сейчас, – сказал Мэдисон, вставая.

– Я могу поиграть на пианино, – предложила миссис Эббот.

Все удивленно посмотрели на нее.

– Но я играю очень плохо, – добавила она.

– Никто не будет учить меня танцевать, – заявила Ферн. Щеки ее горели. – Я же говорю вам, что не пойду на вечеринку. Но если бы даже и пошла, я не позволила бы таскать себя по всему залу у всех на виду. Я бы чувствовала себя идиоткой.

В этом доме было принято оставаться за столом после обеда и обсуждать события дня. Полутьма, простенькие обои, крашеная мебель – все это не очень веселило. Но здесь было как-то уютней, чем в гостиной.

– Ну что ж, обсуждайте эту тему наедине, после того как мы уйдем, – сказала Роза, вставая. – Надо еще прогуляться перед сном и уложить Уильяма Генри вовремя.

– Вы можете перейти в гостиную, – предложила миссис Эббот. – Я пока уберу со стола.

Но Мэдисон и Ферн решили выйти на крыльцо. Роза и Джордж пошли прогуляться по городу. Они шли, держась за руки, а Уильям Генри бежал перед ними, о чем-то их возбужденно расспрашивая. Но они разговаривали только друг с другом.

Ферн восхищала любовь Розы и Джорджа. Глядя на них, она чувствовала себя ужасно одинокой. Интересно, Мэдисон мог любить ее? Он проводит с ней время, проявляет к ней интерес, но, ей кажется, что он просто хочет изменить ее. Вряд ли, размышляла она, его интересуют мотивы ее поведения. Он считает, что она должна измениться ради него. Как глупо быть влюбленной без надежды, что тебя полюбят.

– Мы можем начать прямо сейчас, – сказал Мэдисон.

– Сейчас? – спросила она неожиданно тонким голосом, прервав свои размышления.

– Конечно. Уже почти темно, никто нас не увидит.

– Если бы сейчас было полное затмение солнца, то только тогда я позволила бы тебе давать мне уроки танцев на крыльце дома миссис Эббот, – заявила Ферн. – Я выросла здесь и знаю местных жителей очень хорошо. Они мне такого никогда не забудут.

– Тогда присядь, – сказал Мэдисон. Взял ее за руку и повел к скамейке.

– Я лучше постою. Я достаточно насиделась и належалась за последние дни.

Он все-таки усадил ее рядом с собой. Она хотела было встать, но решила, что он все равно от нее не отстанет. Пусть будет на этот раз так, как он хочет.

– Я забыл, что ты не можешь сидеть без дела. Ждешь с нетерпением, когда опять вскочишь на коня?

Странно, но Ферн не скучала о своем коне.

– Если Роза согласится, я покатаюсь с тобой завтра, – сказал Мэдисон.

Ее сердце билось чаще только оттого, что она сидела рядом с ним. Ей не нравилось это. Еще больше ее расстраивало то возбуждение, которое она испытывала. Она прекрасно знала, что это значит, и ненавидела себя, но ничего не могла с собой поделать. С каждым днем становилось все хуже. Единственное лекарство – избавиться от Мэдисона.

Но пойти на это она не могла.

– Я не хочу ехать с тобой. Что, если папа меня увидит?

– Я не позволю ему заставлять тебя работать. Этого ты боишься? – спросил Мэдисон.

Ферн почувствовала, как слабеет напряжение. Он все еще был готов защищать ее от враждебного мира. Она не была ему безразлична.

Ее не волновало то, что ей предстоит вернуться домой и начать работать. Она даже хотела бы поскорей начать работу. Ее беспокоило лишь то, что Мэдисон не будет приходить к ней на ферму. Она хотела оставаться в доме миссис Эббот как можно дольше, несмотря на гнев отца.

– Почему ты боишься того, что люди говорят о тебе? – спросил Мэдисон. – Мне кажется, ты только тогда успокаиваешься, когда залезаешь в свою нору, где прячешься от всего мира. Ты в этом весьма преуспела.

– Я всего лишь фермерская дочка.

Ей трудно было сосредоточиться. Его рука лежала на спинке скамейки, прямо у нее за головой. Их тела разделяли всего несколько дюймов. Таких крохотных дюймов.

– Фермерская дочка, которая хотела бы быть фермерским сыном.

– Не понимаю, что за радость быть женщиной? – спросила она. – Мужчины вечно тобой командуют – иди туда, говори то, делай это. Они считают – все, что ты умеешь, это готовить, делать уборку и рожать детей. Ты сам думаешь, что я не вправе носить ту одежду, которую хочу.

– Ты все сказала?

– Нет, не все, – ответила Ферн, пытаясь сесть подальше от Мэдисона и поворачиваясь к нему лицом. – Если девушка не желает терпеливо ждать, пока кто-то возьмет ее в жены, то из такой девушки мужчины делают шлюху или что-то в этом роде.

Ферн всю трясло, как от холода. Воспоминания той ночи, восемь лет назад, нахлынули на нее. Огромным усилием воли она опять загнала их в темный угол своего сознания, где прятала этот кошмар.

– Дело не в том, – сказал Мэдисон. – Ты боишься жителей этого городка не больше, чем я. Дело в твоем отце.

– Нет, – Ферн пыталась защищать отца. Мэдисон несправедливо обвинял его. Она не могла рассказать Мэдисону о том, что случилось той ночью.

– Роза рассказала мне о том, что он говорил. Если он хоть прикоснется к тебе, я ему руки отобью, – поклялся Мэдисон.

– Он не бьет меня. Он меня любит, – настаивала Ферн.

Мэдисон придвинулся к ней. Не вплотную, но был совсем близко.

– Я сомневаюсь, что твой отец способен любить что-то еще, кроме своего счета в банке. Что бы он делал, если бы ты надела платье и перестала заниматься хозяйством?

– Я не могу позволить себе не заниматься хозяйством. Нас же всего двое на ферме, – настаивала Ферн, не желая признаться даже себе самой в тех сомнениях, которые одолевали ее сердце.

– Он мог бы нанять работников. От вашего стада такой доход, что вы могли бы запросто платить двум мужикам, вроде Пайка и Рида.

Ферн не знала, то ли ей злиться на Мэдисона за то, что он лезет в финансовые дела отца, то ли радоваться, что он так беспокоится о ней. Она решила радоваться. Ее жизнь менялась. Она могла быть с ним женщиной. Это значило, что он переставал быть ее соперником, он становился объектом ее безграничного любопытства. Она хотела без конца смотреть на него, внимательно слушать его. И, хотя она не смела, она желала прикасаться к нему. Ферн хотела знать, что она почувствует от прикосновения к этим сильным рукам, которые держали ее на всем пути от фермы Коннора до города.

Она, словно впервые, посмотрела на Мэдисона. Ее удивило, как такие черные глаза могут быть одновременно такими живыми, сверкающими огнем. Ее интересовало, как он выглядит в растрепанном виде, когда волосы падают ему на глаза, а лицо не брито.

Она хотела знать, устает ли он когда-нибудь от своей независимости. Не хочет ли он иногда иметь рядом близкого человека? Интересно, бостонские женщины считают, что мужчина должен знать ответы на все вопросы? Ферн не возражала бы полюбить такого человека, который совершает ошибки.

Конечно, такие люди, как Мэдисон, никогда не признаются, что ошибаются. Ему, должно быть, нелегко от этого. Ему нужен кто-то, с кем он мог бы побыть самим собой, кто-то такой, кто любил бы его.

Ее удивляло, что, находясь с ним рядом, она чувствовала себя совсем не тем человеком, что раньше. Она не понимала, почему все, чего она старалась достичь раньше, было совсем не тем, чего она хотела теперь. Более всего ее сбивало с толку то, что она хотела измениться, даже рискуя потерять себя прежнюю навсегда.