— Ты можешь распоряжаться судьбой пленника, брат мой, — добавил Селим-паша, обращаясь к гетману.

Тот поклонился в знак благодарности, а затем, выпрямившись, громко крикнул:

— Арашев, Украина отрекается от тебя. Сейчас ты примешь казачью казнь!

У предателя уже не осталось сил, чтобы кричать. Глаза у него почти вылезли из орбит от ужаса. Толпа, чувствуя, что готовится развлечение, еще невиданное, завопила от восторга. Селим-паша дал знак янычарам, и те поволокли Арашева на середину площади. Здесь уже приготовили яму высотой в рост человека. Видимо, Арашев понял, что его ждет, ибо снова стал завывать:

— Нет, только не это, только не это, сжальтесь!

Флорис с Адрианом заткнули уши, чтобы не слышать. У маленькой Ясмины засверкали глаза.

— Смотрите же, смотрите! — возбужденно вскричала она.

Янычары бросили Арашева в яму. В толпе слышались восклицания и смех — каждый пытался угадать, для чего все это затевается. Надо сказать, что турки весьма сведущи в самых разнообразных казнях, но подобной еще никто не видал. Янычары, не обращая внимания на вопли предателя, спокойно забросали яму землей. Вскоре на поверхности осталась только голова Арашева — и янычары очень осторожно утоптали почву вокруг шеи. Закончив работу, они присоединились к своим товарищам, стоявшим вокруг возвышения. Это было страшное зрелище: площадь, заполненная людьми в разноцветных тюрбанах, а в самой середине ее — голова, торчащая из земли, как если бы ее выдернули из самого ада. Гетман Саратов взмахнул рукой. На противоположной стороне площади казаки, ожидавшие этого сигнала, подняли сабли над головой с воинственным криком.

От страха у Арашева волосы поднялись дыбом. Хотя утоптанная вокруг шеи земля душила его, он все же продолжал вопить. Вновь загремели барабаны. Гетман еще раз взмахнул рукой, и один из казаков дал шпоры своей лошади — та, подпрыгнув, галопом устремилась вперед. Казак держал саблю в руке. Толпа трепетала от возбуждения — теперь все понимали, что казак попытается на всем скаку отрубить голову осужденного. Однако зрителям пришлось разочарованно вздохнуть, поскольку сабля лишь слегка задела шею Арашева. Вперед устремился второй казак — этот мчался еще быстрее своего товарища. При замахе он взвизгнул, и клинок вонзился в ухо. Брызнула алая кровь, оросив яркими каплями желтый песок Хаджи-Бея. Какая-то женщина вскрикнула, и звук ее пронзительного голоса словно разбудил толпу, которая завопила вновь. На Арашева ринулся третий всадник. По правилам этой «игры» к удару нельзя готовиться заранее — лишь у самой цели нужно рубить, как можно ниже свесившись с седла. Предатель был ранен легко, но теперь им овладело некое безразличие — он знал, что умрет ужасной смертью, однако не испытывал раскаяния. Толпа все больше свирепела, опьяненная отвратительным зрелищем. Четвертый казак раскроил лоб осужденному, но тот все еще был жив. Пятый угодил в глаз, и клок окровавленного мяса отлетел на десять шагов; его тут же подхватил какой-то человек и под гогот толпы засунул себе в рот. Всеобщее возбуждение достигло предела. Гетман Саратов бесстрастно наблюдал за казнью. Селим-паша потирал руки от восторга. Он наклонился к гетману:

— Благодарю тебя, брат мой, ты доставил мне большое удовольствие!

Ромодановский был бледен. На поле битвы он убивал без всякой жалости, однако подобные пытки всегда внушали ему отвращение. Стоявшие в толпе Федор и Ли Кан наблюдали за ужасной сценой с видом людей, привычных к такому зрелищу. Марина-Хромуша вопила во; все горло:

— Подыхай, вонючий пес, и отправляйся в ад!

Следующим ударом казак рассек Арашеву лицо. Никто не знал, жив ли он еще. Его единственный глаз был открыт и страшно выпучен. Наконец одному из казаков удалось отсечь голову, и из шеи хлынула фонтаном черная кровь. Флорису с Адрианом, застывшим на балконе, казалось, что сердце сейчас выскочит у них из груди; они едва дышали и взмокли от пота, но продолжали смотреть, будто зачарованные. Маленькая принцесса Ясмина посматривала на них с насмешкой. Казаки промчались галопом мимо того, что осталось от Арашева, испуская ужасные крики. Кто-то их них, свесившись с седла, сумел подцепить на острие сабли голову. Победитель, выпрямившись, объехал площадь, высоко вздымая свой трофей — мертвое лицо предателя было искажено омерзительной гримасой. Капли крови падали на зрителей в первых рядах. Толпа визжала от исступления. Казак остановился перед возвышением, спрыгнул с коня и склонился перед гетманом, Селим-пашой и Ромодановским.

Селим-паша улыбнулся.

— Благодарю тебя за ловкость, казак. А голову брось собакам, равно как и тело.

Флорис с Адрианом поспешно удалились в прохладный дворик. Они трепетали от ужаса и отвращения. Обоим не удалось справиться с подступившей тошнотой, и их стало рвать — в этом жалком положении и обнаружила их принцесса Ясмина. Девочка взглянула на них с лукавой улыбкой:

— Какие же вы, христиане, скучные, ничем вас не развеселишь.

Максимильена, уже давно искавшая сыновей, вошла в патио. Кинув взгляд на площадь и увидев медленно расходившуюся толпу, она сразу поняла, что произошло. Заметив ужасную голову, торчавшую на острие казачьей сабли, она вздрогнула и привлекла мальчиков к себе, а те прильнули к ней, испытывая одновременно радостное облегчение и досаду от того, что при этой сцене присутствует Ясмина. Максимильена гладила их по волосам, шепча слова утешения, а сама думала: «Надо скорее уезжать, возвращаться во Францию, здесь нам больше нечего делать».

Через несколько дней Максимильена с сыновьями и верными слугами поднялась на борт португальской галеры, отправлявшейся с товарами в Средиземное море. Турки редко пропускали христианские суда, но португальцы всегда были смелыми мореплавателями и бесстрашными торговцами. Капитан «Сао Энрике» сумел добиться расположения стамбульского султана и получил от него фирман, дозволявший зайти в Черное море через пролив Босфор.

Прощание с Селим-пашой прошло трогательно — эмир сам отыскал для них корабль, который направлялся в Марсель с грузом кожи, пеньки, дегтя и сахара. Марина-Хромуша долго колебалась — сердце ее разрывалось между Флорисом и Мустафой. Все же победу одержал Мустафа. Добрая женщина намеревалась открыть кабак в Одессе, у подножия крепости Хаджи-Бей.

— Понимаешь, — сказала она Максимильене, — все мои двоюродные братья мне надоели, а турок, в конце концов, такой же мужчина, как и прочие.

— Но, Марина, — заметила Максимильена, — будьте осторожны, у турок в обычае заводить несколько жен.

Глаза Хромуши грозно сверкнули; она посмотрела на Мустафу, превосходившего ее в росте на две головы, — тот ответил ей глупой улыбкой.

— Пусть только посмеет, барыня, я ему спуску не дам!

Гетман Саратов все еще не терял надежды уговорить Максимильену остаться.

— Не уезжай, благородная дама, живи с нами в Киеве. Царь хотел, чтобы сын его не покидал Россию.

Максимильена вздохнула, и на глазах у нее выступили слезы:

— Да благословит вас Бог, гетман Саратов, за все, что вы сделали для нас, но нам нужно ехать. Лишь во Франции сыновья мои будут в безопасности, и вы сами это знаете. Помогите нам еще раз, молю вас. Они должны вырасти счастливыми, и сердце подсказывает мне, что они никогда не забудут Россию. Уверена, вы еще встретитесь с Флорисом, если будет на то воля Пьера и Господа.

Гетман задумался и вынужден был признать, что она права.

— Ты верно говоришь, благородная дама. Однако Федора возьми с собой, чтобы он по-прежнему охранял моего крестника.

На палубе корабля царила обычная перед отплытием суматоха. Португальский капитан, стоя на мостике, выкрикивал:

— Поднять паруса!

И на ветру раздулись тугие полотнища.

— Караульным занять свои места! Гребцам приготовиться!

Каторжники, подчиняясь удару гонга, взмахнули веслами.

Максимильена с Флорисом и Адрианом встали на корме, чтобы не мешать матросам. В каютах, предоставленных путешественникам, Элиза и Мартина с помощью Грегуара и Блезуа распаковывали сундуки и баулы. Все четверо светились от счастья. «Наконец-то мы увидим Францию!» На передней палубе Федор с Ли Каном провожали печальным взором одесский рынок. Издали им посылала воздушные поцелуи турецкая девка. Ромо, который решил проводить друзей на борт корабля, подошел к Максимильене.

— Мне пора возвращаться.

Максимильена с мольбой взглянула на Ромодановского.

— Отчего вы покидаете нас, Ромо, отчего не хотите поехать с нами во Францию?

Ромодановский грустно улыбнулся и с упреком промолвил:

— Ведь это не я уезжаю, Максимильена, а вы нас покидаете.

— Но, Ромо, вы же знаете, что эта страна слишком опасна для моих сыновей.

— Да, друг мой, вам нужно вернуться во Францию, вы правы, однако поймите и меня: я московский князь, и мне должно приложить все силы, дабы сохранить дело Петра Великого. Мое место на земле нашей святой России. А теперь послушайте меня, ибо я чувствую, что мы никогда больше не увидим друг друга.

Ромодановский увлек в сторонку Максимильену, трепетавшую от волнения.

— Умирая, Пьер открыл мне тайну. Он спрятал сокровище для Флориса в Дубин о…

И Ромодановский повторил слова, сказанные Петром на смертном одре. Передал он и прощальный привет царя Максимильене с сыном.

— Вы не забудете об этом, Максимильена, когда придет назначенный час?

— Нет, Ромо, клянусь вам!

И Максимильена, зарыдав, упала в объятия своего верного друга. Князь вздрогнул; Максимильена, подняв голову, прочла в глазах его тайну, о которой прежде не подозревала. Это благородное сердце было истерзано любовью к Максимильене; мучениям князя не было конца с того момента, как он увидел ее связанной и обнаженной в крепости. Чувствуя, что выдал себя, Ромодановский хотел высвободиться, но Максимильена удержала его, прошептав: