— Он сказал, что расстался с ней… задолго до Нового года, — бормочу я, и хоть Наташа продолжает настойчиво тыкать мне в руки свой телефон, просто мотаю головой.

— Ну че, расстались-помирились, — не щадит подруга и продолжает показывать остальные фотографии: Лена с Андреем в ресторане, Лена хвастается букетом цветом. В январе, дней десять назад, вдвоем в каком-то баре.

Я почему-то цепляюсь за дату, и до боли, до крови во рту прикусываю изнутри щеку, потому что хорошо помню тот день: Андрей сказал, что ему пришлось срочно ехать на работу, и целый вечер был не на связи. Появился только на следующий день, сказал, что устал, а вечером к нему заглянул коллега, они до поздней ночи говорили о работе и о мужском, и он не заметил, что уже поздно, поэтому не стал писать мне, чтобы не разбудить.

— И, кстати, Йо, если вдруг ты начнешь придумывать очередную сказку, чтобы спрятаться от реальности, здесь есть комментарии твоего Супер-Мужчины. И под каждой второй новой фотографией — лайки. Знаешь, не очень-то это похоже на отношения, где мужик просто не знает, как отвязаться от женщины. — Наташа, наконец, убирает телефон и зло выплевывает: — Прости, Йо, но тебе просто вешают лапшу на уши. Потому что ты Маленькая Наивная Дурочка.

Я встаю из-за стола, чтобы пойти в туалет и ледяной водой смыть с себя все.

Шатает. Штормит.

Спотыкаюсь, отмахиваюсь от чьей-то руки.

И просто падаю, как «выключенная» кнопкой дистанционно управления механическая кукла.

Не знаю, упала ли я в обморок или мне только показалось, что мир начал переворачиваться, но когда я начинаю заново различать предметы, а не только их размытые контуры, то передо мной маячит бледное лицо Наташи, и почему-то метет снег.

Мы уже на улице, и свежий воздух, как проникающее ранение, режет легкие изнутри. Инстинктивно пытаюсь сбросить с плеч куртку, но подруга быстро закутывает меня обратно и медленно, что-то бессвязно приговаривая, ведет к такси. Не сразу вспоминаю, что моя машина в сервисе, и сегодня мы просто гуляли по магазинам, обходив пешком столько мест, что пятки явно не будут мне благодарны.

— Йо, слушай, нельзя быть такой… впечатлительной. — Наташа, как маленькую, пытается завернуть меня в шарф, но я скидываю ее руки. Довольно грубо, и она сразу перестает надо мной кудахтать, снова превращаясь в твердую, рубящую правду-матку подругу. — Ничего страшного не случилось, Йори. Просто ты нарвалась на любителя заняться сексом без обязательств.

— Что? — не понимаю я. — Ты о чем? Господи, да мы живем друг от друга на таком расстоянии, что страшно вслух сказать!

Сейчас, когда первый приступ удушливой паники уже прошел, из меня, как яд из змеиного укуса, начинает выходить злость. В большей степени на себя за то, что позволила этому случиться: открыла дверь в свою личную жизнь — и мою выпестованную цветочную клумбу вытоптала… да пусть даже и лучшая подруга. Я люблю ее и всегда буду благодарна за то, что именно Наташа была рядом, когда «Титаник» моей жизни разбился об айсберг по имени «Костя», но то, что она сделала сегодня — просто… нож в спину.

— Я… я больше… — Сказать лучшей подруге, что она больше не нужна — это больнее, чем отказаться от любимого человека. Но я просто не знаю, хочу ли и дальше держать в своем тылу этого человека. Опираться на сваю, которая охотно свалится на голову. — Это подло, Наташа.

— Ты о чем вообще? — не верит она.

Водитель косится на нас в зеркало заднего вида. Наверняка уже мысленно матерится, что именно ему «повезло» развозить двух неуравновешенных бабенок, которые сейчас устроят ругань прямо на заднем сиденье. Наверное, уже подготавливает «пару ласковых», чтобы разнимать дерущихся кошек.

Даже жаль его разочаровывать.

У меня просто нет сил. Ни кричать, ни ругаться, ни пытаться что-то доказать. Перед глазами стоят дурацкие фотографии, а мозг просто живет своей жизнью: снова и снова прокручивает в голове тот вечер, который я провела одна, убиваясь, почему Андрей вдруг так резко замолчал. И снова — та фотография из бара.

Я хочу верить, что все это просто какая-то нелепость. Глупость. Недоразумение. И как ненормальная смеюсь, выкапывая из памяти все синонимы слова «недоразумение». Как их немного, оказывается.

Всему есть логическое объяснение. Для всего есть своя правда. Если бы мы с Андреем были «реальными», я бы обязательно спросила его, что происходит. В лоб, наверняка со слезами, наверняка даже до противного громко. Но я бы спросила, чтобы видеть его лицо в тот момент, когда он мне ответит. Я бы угадала ложь, даже если бы он пытался ее скрыть.

Но мы просто два одиночества в переписке. Что мне ему сказать? «Прости, что я разболтала о тебе своей подруге, рассказала о нас с тобой, будто мы парочка, и она решила подстраховать мой тыл, хоть я об этом и не просила, но все равно разрешила это сделать?» Даже «без звука» это звучит как бред сумасшедшей.

Я просто не смогу сказать ему, что как воровка, без разрешения, совала нос в его личную жизнь. Даже если стала тем самым «пареньком на шухере», которому почему-то вынесли самый строгий приговор. Но и как теперь жить в неведении я тоже не знаю. Просто не представляю, как смогу писать ему или звонить.

Но хуже всего то, что я, а не Наташа, виновата в случившемся больше всего. Я ведь могла просто молчать. Или не разрешать ей проводить свое маленькое расследование прямо у меня перед носом. Почему? Потому что в тот момент я была точно так же одержима любопытством. Любопытством — и желанием доказать, как она заблуждается. Что мой Андрей — не такой, как ее бывшие, что мне, наконец, повезло найти Того Самого Мужчину. Даже если он далеко, не мой и мы просто «чуть больше, чем друзья».

Некого винить.

Только себя.

— Я бы никогда не променяла нашу дружбу на мужчину, хоть миллион раз золотого! — выкрикивает в сердцах подруга, когда я выхожу из такси и даже не тружусь закрыть за собой дверцу.

«Я бы тоже, но теперь уже все равно слишком поздно…»

Глава двадцать вторая: Андрей

Есть в жизни белая полоса, есть черная, а есть, сука, жопа.

И я злой, как черт, потому что в такие дни, как сегодня, кажется, что меня окружают одни идиоты, придурки, штопаные гандоны и сволочи. И все это без привязки к полу.

Я думал, что вчерашний «не везет», наконец, закончился после того, как я с чистой совестью и охеренно легкой душой чуть не силой своими руками усадил Лену в поезд. Утром «вдруг выяснилось», что сумку у нее никто не крал, а она преспокойно осталась у подруги в прихожей. Я даже не знал, смеяться мне или постучаться башкой обо что-то твердое. Причем постучаться до состояния, когда тупость полезет из моей головы буквами слова «легковерный дебил». Радует только то, что и из этого я извлеку урок: на хрен всякую терпимость к женским заморочкам. По горло сыт. Как нарочно: как только пускаешь кого-то в свою жизнь хоть на шаг — и тут же видишь, что в твоем уютном мире уже, блин, насрано.

А потом меня снова вызывают на работу — вести прямой эфир с крутым рэпером. С тем самым, чьи песни не покидают моего плеера, и которого я считаю мастером говорить о сложном в коротких рифмованных строчках. А у меня ноль идей, о чем с ним говорить. Просто пустая башка. И пока я вместо того, чтобы снова везти дочку в театр, мчусь на студию, в голове пульсирует только одно: «Я справлюсь, это просто мандраж, бывает у всех, хули там, не мальчик же!»

И пока эфир проходит в хорошей спокойной обстановке, а я начинаю верить, что хотя бы под конец дня жизнь повернулась ко мне лицом, а не жопой, сотрудница, которая на добровольных началах развлекает Сову, начинает делать какие-то сигналы через стеклянную перегородку студии. Это все равно, что говорить и разгадывать пантомиму одновременно: еще немного, и я от души пошлю все на хер прямо в прямом эфире. Хорошо, что рэпер делает «музыкальную паузу», и я могу на минуту отлучится.

— Андрей, по-моему, у Сони температура, — взволнованно говорит Жанна.

Сова сидит на диване и выглядит немного сонной, лбом прижимаясь к своей игрушке.

Я знаю, что у нее температура по первому взгляду на лихорадочно-красные щеки. И по тому, как Соня при виде меня неловко возится и протягивает руки. У нее припухшие глаза, как будто она толком не выплакалась.

— Я принесу аптечку, — говорит Жанна и с облегчением сбегает. Она у нас чайлдфри, на самом деле заслуживает памятник уже за то, что согласилась присмотреть за моей малышкой. Так что я даже не думаю обижаться, что она с радостью возвращает непосильную ношу.

— У меня голова болит, — жалуется Сова, и прикипает ко мне, когда беру ее на руки. — И глазки.

Горячая, как печка.

У Сони тридцать восемь. И меня почему-то грызет именно ровное число. Почему не тридцать семь и девять? Откуда вообще эта температура? Не могу назвать свою Совушку болезненным ребенком, но за четыре года я успел стать почти ходячей энциклопедией по детским болячкам. И научился принимать превентивные меры. Ну как минимум от простуды. Хотя, блин, о какой защите можно говорить, когда ребенок ходит в детский сад?

В голове начинает зудеть… Что-то такое, что в пятницу сказала няня, когда я забирал Соню. Что-то такое, чему я, задолбаный работой и недосыпом, не придал значения. Что-то о…

Соня возится у меня на руках, отодвигается и начинает яростно скрести пальцем по крохотному пузырьку на щеке.

Ветрянка, черт!

В рабочей аптечке, само собой, нет ничего жаропонижающего для детей, но пузырек всегда есть у меня в машине. Соня безропотно «съедает» всю порцию лекарства и по дороге домой даже успевает задремать. Я перекладываю ее в кровать и вызываю «скорую». Пока жду врача, набираю мать и спрашиваю, как мы с братом переносили ветрянку.