И узнаю еще одну «хорошую новость» — ветрянкой переболел только Антон.

— Я обязательно заболею? — спрашиваю, чтобы уцепиться хоть за какую-то надежду. Мне нельзя болеть, нельзя сейчас падать в постель на неопределенный срок и уж точно нельзя превращаться в температурящее страшилище в крапинку.

Я знаю, что во взрослом возрасте ветрянку переносят намного сложнее, одного моего приятеля, который к тридцати уже успел обзавестись двумя детьми, еле откачали. Правда, только с его слов, но это не очень расходится с тем, что я и так слышал.

— Скорее всего, — не оставляет надежды мать. — Завтра я приеду, ты один не справишься.

— Ма…

— Ты же один? Или уже нет?

Я хорошо слышу эту немного колючую, хоть и приправленную материнской заботой иронию, на которую она имеет полное право, потому что раньше, до Сони, я вел совсем не монашеский образ жизни, и количество прошедших через мою постель женщин, наверное, стремится к сотне. И хоть за последние четыре года все кардинально изменилось, матери до сих пор кажется, что я снова сорвусь и забуду о том, что дал себе слово быть примерным отцом, несмотря ни на что. Кроме того, она с первого взгляда невзлюбила Лену. Сказала, что вместо того, чтобы найти домашний очаг, меня снова потянуло на просроченный бенгальский огонь. В общем, можно сказать, мне придется еще очень долго пахать на восстановление репутации.

— Никого нет, — скупо отвечаю я и, прижав телефон плечом к уху, быстро иду открывать дверь. — Приезжай. Буду очень благодарен.

Врач осматривает Соню, выписывает длинный список лекарств и успокаивает тем, что в ее возрасте ветрянка — совсем не страшно. Спрашивает, болел ли я, и в ответ на мое «нет», делает такое лицо, будто смотрит на смертника.

— А зеленкой мазать обязательно? — Вспоминаю своего брата в этих ужасных точках, и меня передергивает от мысли, что через несколько дней я тоже буду таким красавчиком. Блин, в наше время медицина уже так далеко ушла, неужели нет каких-то бесцветных средств?

Врач смотрит на меня как на дебила и обстоятельно читает лекцию на тему того, что прыщи нужно мазать не для того, чтобы они прошли, а чтобы контролировать появление новых. И с иронией говорит, что «зеленка» бывает не только зеленая, но и розовая, а девочки любят этот цвет.

— В общем, передайте все это вашей маме, — в завершение говорит женщина, и когда я делаю непонимающую рожу, поясняет: — Жене.

Просто киваю и спроваживаю ее за дверь. Когда люди узнают, что я отец-одиночка, их реакция слишком предсказуема: сочувствующий взгляд, гора советов, умные слова о женщинах-кукушках и все такое. Никому и в голову почему-то не приходит, что я даже рад, что все именно так — мне нравится быть отцом, но четыре года назад я не был готов становиться мужем не той женщины, и не то, чтобы готов становиться им сейчас.

На всякий случай проверяю свой телефон — пара сообщений от коллег, издевательское сообщение от Антона и угроза «нагрянуть в гости, чтобы увидеть, как я превращусь в Халка». Сообщение от Королевы: «Хоть ты и делаешь вид, что тебе на меня плевать, я все равно знаю, что ты волнуешься, как я доехала, поэтому скажу — все хорошо». Удаляю эту ересь сразу и на всякий случай заношу Лену в игнорлист. Только сейчас доходит, что это пора было сделать давно.

И ни одного слова от Йори. Хотя прошла куча времени. Понимаю, что сам предупредил, что буду занят и что могу быть оффлайн, но в такие моменты меня немного цепляет ее нежелание писать мне первой. Как будто если она напишет какую-то обычную фразу или поделится чем-то, чем занимается прямо сейчас, я превращусь в того сраного Летчика, который убил ей самооценку разговорами о навязчивости женщин.

Ладно, уложу Сову спать и напишу.

Но, как обычно, я просто выключаюсь рядом со своей больной малышкой. Просыпаюсь около трех ночи, чтобы проверить температуру и радуюсь, что цифры на электронном термометре не перевалили за тридцать семь и восемь.

Ни слова от Йори.

Упрямая женщина.

Или, может, ей все равно? С какого хрена я вообще решил, что она только то и делает, что ждет, когда я напишу? Только потому, что всегда почти сразу отвечает? Это просто вежливость и воспитание, а еще у нее в телефоне, кажется, несколько важных чатов — и она сама говорила, что в большей или меньшей степени, но вынуждена быть почти постоянно онлайн.

Минус общения на расстояния — я не вижу ее лицо, не понимаю реакцию на себя.

И сейчас в моей жизни такой… пипец, что выяснять отношения посреди ночи я точно не готов.

Глава двадцать третья: Йори

Не знаю, где именно услышала эту фразу, но хорошо помню, что подумала в ответ: так не бывает, это просто глупо.

«Захочет — напишет, — подумали оба и потеряли друг друга».

Можно сказать, что я живу с этими словами. Не ношу специально, но они повсюду: в моей сумке, когда достаю ключи от машины, на экране телефона, который проверяю уже безо всякой надежды, под подушкой, как надоедливая кукла-вуду, укравшая мои спокойные сны.

Понимаю, что это — жизнь. Иногда люди просто теряются без причины, без повода, без ссоры и даже, возможно, без желания разорвать то, что кажется крепким. Просто так случается, особенно, когда не за что зацепиться. И когда в голове торчат те проклятые фотографии, а я так и не придумала, как о них можно спросить. Не нашла ни единого повода увести разговор на тему «бывшей».

И именно так все сходит на «нет».

Совершенно глупо, но это происходит с тем, чем я дорожила больше всего. Даже смешно произнести вслух: кажется, меня угораздило влюбиться в человека, которого я почти не знаю. И это после того, как четыре года назад я твердо пообещала себе больше никогда не впускать никого в свое сердце, потому что мне снова сделают больно.

На практике, так уж получается, что я сама себя ударила — своим любопытством.

Я сижу в маленьком кафе на третьем этаже торгового центра, смотрю на свой любимый кофе с молоком и капелькой бейлиса, нетронутый шоколадный десерт и на телефон, который по привычке кладу на стол так, чтобы увидеть световой сигнал входящего сообщения. Пытаюсь работать над новой книгой — и ничего не получается. В голове то и дело всплывают шутки Андрея на тему моего «брутального Писающего демона» и хочется то смеяться, то плакать, то хватать телефон и писать глупости, вроде: «Прости, что я такая ревнивая идиотка, но, может быть, ты скажешь, что происходит?»

К сожалению, срок годности есть не только у овощей, конфет и мороженного, но и у неотправленных сообщений. Мое просрочено надели на полторы.

Я почти силой заставляю себя смахнуть ложкой шоколадную снежинку с пенной шапки капучино, делаю маленький глоток и замечаю отца, который как раз появляется в дверях и рыщет взглядом по залу в поисках своей нерадивой дочери. Вчера я впервые в жизни криво припарковалась и получила вмятину. А я, хоть и самостоятельная молодая женщина, но с машинами строго на «вы».

Папа подсаживается за мой стол и молча передает ключи от машины.

— Ты мой герой, что бы я без тебя делала, — говорю я, перетягиваюсь через стол и выразительно чмокаю его в щеку.

— А ты будь, пожалуйста, внимательнее за рулем. — Он тут же миролюбиво вскидывает руки, потому что у него не найдется аргументов против «это первое ДТП за два года водительского стажа, да и не ДТП вовсе». — Тут такое дело, Йо…

Обычно, когда он говорит что-то такое, речь точно пойдет не о бытовых мелочах, а о чем-то важном. Даже интонация у него становится «громко говорящая». Господи, надеюсь, они с мамой не разругались снова?

— Бабушка уже не молодая, ты знаешь.

Бабушка — это его мама. Единственная из живых родителей моих родителей. Маминых нет уже давно, а дедушка по отцовской линии умер несколько лет назад от инфаркта. И так уж получилось, что я — единственная внучка, хоть почти не знаю свою бабушку, потому что она живет за кучу километров в городе, где все время идут дожди и лениво гуляют туманы.

В том самом городе, о котором я запрещаю себе думать.

— Мы с мамой понимаем, что у тебя своя жизнь… — Отец впервые как будто не может найти подходящие слова и поэтому просто делает себе «отмашку» и в лоб выдает: — Бабушка будет рада, если ты съездишь к ней. Все равно у тебя работа удаленная, какая разница, откуда? Да и что тебе, молоденькой, делать в нашем болоте? Поедешь, посмотришь культурную столицу.

— В Петербург? — Зачем я переспрашиваю?

— Ну да. — Отец подтягивает к себе тарелку с моим десертом, отламывает ложкой большой кусок и отправляет его в рот. Морщится, потому что не большой сладкоежка. — Бабушка рада будет. Она сама просила. Хочет похвастаться подругам внучкой-писательницей.

— Когда? — шепотом уточняю я.

— Да хоть вчера.

Может быть…

Вспомни о просроченном сообщении, Йори, и перестань думать, что молодому холостому мужчине нечего делать, кроме как сидеть и ждать, не замаячит ли на горизонте его жизни Серая моль в Синих Чулках.

Я знаю, что это — большая ошибка. Что хоть мой телефон давно молчит, сердце все равно во что-то верит и на что-то надеется, а, значит, как только расстояние больше не будет стоять между нами, мой безнадежный внутренний романтик снова побежит к пропасти под названием «Слепая вера». Много ли шансов, что люди найдут друг друга в большом шумном городе? Не думаю, что больше, чем встреча двух земляков в японском ресторанчике посреди шумного Манхеттена. Но я все равно буду во что-то верить. И рано или поздно эта вера сведет меня с ума. А при моей работе это равносильно отрубленным рукам и голове.

— По-моему, это плохая идея и…

— Йори, просто съезди на пару недель, — перебивает мое «нет» отец. — Пока мы с мамой подумаем, что делать с бабушкой. Ей нельзя оставаться одной, возраст уже не тот.