— Но я могу пообещать, что никогда не обижу Йори. Ни единым словом или делом не дам ей повода для слез. — Последние слова звучат так… странно, что мне стоит больших усилий не отлипнуть от Андрея, чтобы полюбоваться на него со стороны. — И она будет в безопасности за моей спиной. Всегда. Что бы ни случилось.

Так странно, что он не говорит ни слова о чувствах, не рассказывает романтическую чушь. Просто дает слово, что будет обо мне заботиться, и я не знаю никого, кто бы был таким убедительным и честным, давая это обещание.

У меня глаза на мокром месте, и когда становится ясно, что спрятать их за попытками почесать нос уже не получится, срываюсь с дивана и позорно прячусь в ванной. Наверное, я слишком долго ждала мужчину, который без громких пафосных заявлений скажет просто о сложном. И оказалась совершенно беспомощна перед ним, как будто дерево, которое посреди лета просто так сбросило листья.

— Большие девочки не плачут, — строгим тоном отчитывает меня малышка Сова, и я не успеваю скрыть зареванные глаза. Чувствую себя маленькой испуганной девчонкой, которую отчитывает непреклонная воспитательница. — Папа говолит… — Она запинается, набирает в легкие побольше воздуха и снова пробует повторить слово без ошибки. Только добившись успеха нарочно выразительно, по тигриному, протягивает «р». — Папа говоррррит, что большие девочки должны задирррать нос.

— У тебя очень хороший папа, Сова. Слушайся его.

— Твой папа такого не говорррит?

Она становится на маленький стульчик около раковины, снимает желтое полотенце с кольца-держателя и протягивает мне. Это не трубка мира и не предложение зарыть топор войны, это просто что-то вроде женской солидарности. Малышка еще не знает, что это такое, но интуитивно делает благородный правильный поступок. Может быть, она и капризная, и Андрей ее в чем-то избаловал, но он сделал самое главное — воспитал Настоящего, пусть и маленького, Человечка. И я просто не смогу вторгнуться в их мир.

— Мой папа говорит, Сова, но я все равно забываю, что мне уже много лет и плакать стыдно.

— Я никому не скажу, что ты плакала, — после минутной паузы обещает Соня.

Я киваю и снова реву. Почему-то потеки туши на мягкой ткани детского полотенца кажутся настоящей трагедией, хоть, конечно, дело совсем не в ней.

Малышка потихоньку слезает вниз, усаживается на стульчик и прижимает игрушку к груди.

— Ты не заберешь моего папу. — Не вопрос, а утверждение, против которого бессильна любая армия мира. Мне бы такой характер. Господи, и смех, и слезы, но мне нужно поучиться смелости у этой четырехлетки. Научиться вот так же прямо говорить о том, чего я хочу и за что готова стоять насмерть. Например, что меня разрывает от желания сказать, как тяжело мне будет притворяться.

— Я не буду забирать твоего папу, Сова. Честное слово.

— Она тоже так говорррила, а потом сказала, что я буду жить с дедушкой и бабушкой, — бубнит малышка, и я настораживаюсь, чувствуя, что невольно становлюсь отдушиной для детского страха.

— Она?

— Бывшая папина тигра. — Соня подбирает колени и переходит на шепот, как будто боится, что в любой момент дверь ванной откроется — и на пороге появится женщина из ее кошмаров.

На моих глазах маленькая агрессивная девочка превращается в такую же испуганную плаксу, как и я. Соня даже не сопротивляется, когда я потихоньку протягиваю руки, чтобы усадить ее себе на колени.

— Я не хочу к дедушке и бабушке, — Соня всхлипывает и украдкой вытирает слезы совиными ушами.

— Никто и никогда не заберет тебя у папы, Сова. — Я не рискую обнять ее слишком крепко. — А тигру мы прогоним.

— Обещаешь? — пытливо смотрит она.

— Честное слово, — без заминки отвечаю я.

Глава сорок вторая: Андрей

Я потихоньку открываю дверь и вижу странную картину: моя вредная маленькая Сова и моя выдумщица почти в обнимку сидят на полу ванной и в унисон мочат голову несчастной потрепанной игрушке. Пришитые глаза выглядят испуганными, как если бы бедная залатанная птица хотела прямо сейчас ожить и улететь, пока ее не унесло соленым морем слез.

— Пока я храбро держу оборону, мои оруженосцы разводят мокроту.

Присаживаюсь на корточки, наверняка с глуповатой улыбкой разглядывая моих девчонок.

В жизни каждого мужика наступает момент, когда он понимает: никто и ничто, даже Армагеддон, не доведет до слез его женщину. Пусть ради этого придется подставляться под долбаную Нибиру или встречать с соломенным мечом Всадников Апокалипсиса. А у меня таких плакс целых две.

— Твоя мама сказала, что перезвонит вечером.

— А что сказал папа?

Она такая забавная со слипшимися ресницами и смазанными полосами туши на веках.

— Папа сказал, что подумает. Очень я хороший получаюсь.

— Потому что ты и есть хороший, — бесхитростно и широко улыбается выдумщица. — Самый лучший для меня.

Жаль, у меня в арсенале нет ни щита, ни хотя бы зеркала, чтобы прикрыться от этой прямоты. Только вездесущее желание иронизировать, но именно сейчас я делаю исключение и сажаю его на большую толстую цепь.

— Сова, там чашки в гостиной, уберешь?

Она явно не хочет уходить, но в этой игре в гляделки победа за мной. Так что, как только мы с Йори остаемся вдвоем, я прикрываю дверь и тянусь к ней, чтобы пальцами стереть «круги панды» под глазами. А она вдруг крепко обнимает меня в ответ, как будто от этого зависят наши жизни.

— Прости, надо было заранее предупреждать, что ты такой обаятельный красавчик и принц, — тяжело дышит куда-то мне в шею.

— Я циник и язва, маленькая. Честное слово. Хватит превращать меня в романтического героя.

— Ты мой циник, — она тянется, чтобы потереться мокрым носом о мой нос. — И моя язва.

— Упрямая женщина, — посмеиваюсь в ответ, но в горле почему-то ком. В этой плаксе столько романтической хрени, что я становлюсь от нее зависимым.

— Я решила повоевать, — еще дрожащим, но уже уверенным голосом признается Йори.

— С кем? Хочешь, буду твоим Санчо Панса?

— С твоей холостячностью, — шепотом сознается она.

И впервые делает первый шаг без подсказки — целует оторопелого меня солеными улыбающимися губами.

Хотелось бы мне знать причину этой смелости, но в первую секунду она меня пугает. Не так, чтобы хотелось перекреститься и поплевать через плечо, а на фиг вышибает своей откровенностью. «Я решила воевать с твоей холостячностью» — и все, вот так просто, спокойно и со смущенной улыбкой. Как будто заранее известно, что я проиграл, но лучше сопротивляться хотя бы для вида.

А через несколько секунд оторопь проходит, потому что мне нравится вкус соли этого поцелуя, и нравится, что выдумщица продолжает плакать, но теперь уже как будто от радости. Что там говорят, что когда людям хорошо, они плачут обильнее, чем когда им действительно очень плохо?

— Ого, — только и могу сказать я, когда Йори отстраняется и разглядывает мое лицо с выразительным любопытством. Неосознанно «смахиваю» с него все возможные надписи, провожу ладонью по щекам. Обычно в такие моменты приходит мысль, что пора бы бриться или заскочить к ребятам в барбершоп, но, как говорится, не в этот раз. — Моя холостячность сейчас ощутимо сжалась.

Обычно она всегда начинает извиняться, когда получает какой-то не тот ответ, который ожидает. Сразу сыпет бесконечными «прости, Андрей», «я не хотела тебя обидеть, Андрей», «мне жаль» и все в таком духе. И даже сейчас собирается это сделать, но… молчит. Просто улыбается и молчит.

— Кто-то стала смелая? — Меня тянет вперед, к ней. Опуститься на колени, прижать к краю ванной, поймать в клетку рук, чтобы не думала ускользнуть. — Кто-то хочет повоевать?

— Хочу, — отзывается с дерзким вызовом. — Почему бы не попробовать?

— И как ты будешь выбивать из меня холостячность, можно узнать?

— Если я скажу, это будет разглашение боевой стратегии в условиях военного времени.

— Тогда придется пытать несговорчивую женщину. — В моей голове уже целый список способов, которыми я заставлю ее кричать, умолять и просить еще. Один, если мы закроемся в ванной, как раз можно устроить.

— Я все убрала, — откуда-то из-за моей спины бубнит Соня, и мы с выдумщицей отстраняемся друг от друга.

— Так, женщины, вам обеим нужно умыться, — пытаюсь изображать строгого мужика.

К моему огромному удивлению они почти синхронно подходят к раковине.

Похоже, самое время подумать об обороне, потому что часть моей армии вот-вот перебежит в лагерь противника.

Глава сорок третья: Йори

Если раньше мою жизнь можно было сравнить с раритетным паровозом, который потихоньку едет проверенным безопасным маршрутом, то за последние дни она превратилась в скоростной экспресс, который летит без остановок, и я с трудом успеваю разглядывать стремительно меняющийся пейзаж и предупреждающие красные знаки. Как будто жизнь еще пытается напомнить, что я слишком круто и быстро пытаюсь изменить привычный безопасный уклад и если не приторможу — вагон, в котором я оказалась добровольным пассажиром, просто сорвется на следующем крутом повороте, и я уже ничего не смогу сделать.

Кажется, только вчера я вышла из поезда, только вот-вот снова встретила мужчину, с которым успела попрощаться, а сегодня он говорит:

— Мне нужно уехать на пару дней, Йори.

И мое сердце обрывается, как будто он сказал, что собирается на фронт и вряд ли вернется живым.

— Уехать? — переспрашиваю я, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — По работе?

— Конечно, по работе. — Он недовольно ерошит ладонью волосы и бросает взгляд в сторону детской площадки, на которой Сова как раз оседлала игрушечную лошадь и пытается взять главный приз за родео. — Ненавижу, когда все внезапно валится на голову, и я ни хрена не успею подготовиться.