Понимаю, что речь идет о Соне: она до сих пор очень категорично относится к посторонним женщинам, и Андрей тоже не избавился от отвращения к приходящим няням.

— Если ты мне доверяешь… — Никогда не думала, что будет так тяжело предложить свою помощь. С чего вдруг я вообще решила, что намного лучше няни из агентства? Только потому, что у нас на носу брак для отвода глаз, и мы пару раз занимались сексом, не занимаясь им в буквальном смысле? — Можешь оставить Соню со мной. Мы справимся.

Звучит неоправданно оптимистично, потому что мы только-только перестали смотреть друг на друга, как на заклятых врагов, а после тех хоровых слез все снова вернулось на свои места. Разве что теперь малышка не смотрит на меня, как на приставучее насекомое.

— Ты правда сможешь? — Андрей выглядит так, будто с него свалилась тяжелая бетонная плита. — Я имею ввиду, сможешь побыть с Совой и присмотреть за квартирой?

— Вообще-то я думала, что мы сможем пожить у меня — бабушка не будет против, — неуверенно отвечаю я, но теперь эта мысль уже не кажется правильной. Оставленная на чужого человека, да еще и в чужом доме, Соня снова испугается.

— Это не очень хорошая идея, Йори. Чем тебя не устраивает моя квартира?

— Она меня всем устраивает, просто думала…

— Я хочу, чтобы вы с Совой остались у меня, — перебивает Андрей. — Съезди к бабушке, возьми вещи на пару дней и приезжай. — Он смотрит на часы и снова хмурится. — У меня еще часа три времени. Успеешь?

Я успеваю за два часа, но уже в метро вспоминаю, что не взяла целую кучу повседневных мелочей, вроде зубной щетки и женских принадлежностей. Потому что думаю только о том, как проживу эти два дня. И не превратятся ли они в катастрофу.

— Заходи, я переживал, что ты снова заблудилась. — Мой невозможный мужчина затаскивает меня через порог, и я с ужасом смотрю на спортивную сумку у его ног. — Йори, пожалуйста, не делай такое лицо, будто провожаешь меня на фронт.

Я честно пытаюсь улыбнуться, напустить беззаботный вид, но становится только хуже, потому что вот сейчас он рядом — и я могу до него дотронуться, даже обнять и почувствовать запах в ямке у основания шеи, а через несколько минут он выйдет за дверь — и я останусь совсем одна, испуганная и с такой же перепуганной малышкой на руках.

— И еще, выдумщица.

— Ох, не нравится мне это вступление. — Нервно смеюсь я.

— Завтра приезжает брат со своей женой, от вокзала доберутся сами, но тебе придется побыть гостеприимной хозяйкой… жена.

Он нарочно называет меня так, я слышу вызов и насмешку над моим обещанием устроить ему войну. И что-то во мне охотно откликается на брошенную перчатку. Наверное, те мои черти, которые послушны желаниям этого мужчины, как дрессированные котята.

Я вплотную подвигаюсь к нему, опускаю взгляд на губы, наслаждаюсь видом языка, которым он слизывает усмешку с нижней губы. Так хочу поцелуя, что от потребности кружится голова.

— Я сделаю так, что тебе будет хотеться вернуться ко мне, — говорю шепотом, севшим от волнения голосом.

Непросто сказать мужчине все, что я бы хотела с ним сделать, и все, что бы хотела взамен получить от него. Непросто подобрать для этого слова, потому что некоторые вещи нужно говорить прямо, даже если это будет грубо и пошло. Но я хочу, чтобы он вышел в эту дверь, уже скучая и желая меня до одури.

— Скажи мне, выдумщица, как ты это сделаешь, — подыгрывает он. — И без ванили, маленькая. Я не хочу в своей постели стесняшку, а ты может быть плохой — я видел. — Он проводит костяшками пальцев по моей щеке и вдруг резко заводит ладонь мне на затылок, сжимает волосы в кулаке, чуть оттягивая назад, заставляя послушно смотреть ему в глаза. — Я весь внимание, Йори.

Наверное, если бы для занятий сексом одними словами и прикосновениями существовало определение, оно бы точно описало то, что происходит в эту секунду. Мы полностью одеты, даже в обуви, но я чувствую себя голой и плотно перемотанной кислотной предупреждающей лентой, на которой большими буквами написано: «Я тебя хочу!»

— Снова стесняешься? — Он разглядывает вену у меня на шее, немного щурится и прижимается к ней широко распахнутым ртом. Осторожно прикусывает, чтобы не осталось следа. — Я до сих пор помню твой язык в моей сперме, маленькая. Не говори мне, что ты не хочешь… повторить.

— Хочу, очень хочу…

— Как же ты будешь меня ждать, чтобы мне хотелось вернуться?

— Абсолютно… мокрая. — Это самое «ванильное» на что способен мой мозг.

— Так трудно сказать, что хочешь трахаться, как ненормальная, да? — Снова глаза в глаза, и хватка в волосах становится сильнее, пока в голове хриплый голос поет: «Ведь я любимец твоих дьяволов…» — Сказать, что хочешь меня глубоко в свой рот? Хочешь быть послушной и жадной до всего, что я тебе дам?

— Дааа… — выстанываю я, чуть не падая на слабых ногах.

— Будешь думать о моем члене, лежа в моей постели, да, маленькая? — Андрей прижимается сильнее, давая почувствовать, что не одна я завелась с пол оборота. — Будешь раздвигать ноги? Будешь трогать себя?

Господи, кто кого здесь соблазняет?!

— Пожалуйста, возвращайся быстрее, — чуть не плачу я, когда Андрей резко отстраняется и как ни в чем ни бывало целомудренно и нарочито громко чмокает меня в щеку. Только что был самим демоном-соблазнителем, а теперь просто славный милый парень, чудесный отец и просто офигенный красавчик. — Мы будем скучать.

Топот маленьких ножек застает нас врасплох, и заспанная Соня притормаживает в шаге от меня. Дуется и пытается сделать вид, что не плачет и не расстроена.

— Принцесса, я должен…

Она не дает закончить: закрывает лицо игрушкой и проходит мимо в кухню, делая вид, что ей все равно. И пока я слежу за ней, Андрей успевает выскользнуть за дверь, оставив после себя только морозный запах кедра и острое, как бритва, одиночество.

Сказать о том, что я присмотрю за чужим ребенком — проще, чем вот так внезапно остаться с ним один на один без поддержки и не имея в запасе ни малейшего представления, чем заняться прямо сейчас. А там, в кухне, сидит маленькая девочка, которая осталась совсем одна.

Сколько себя помню, в самых критических ситуациях у меня частенько срабатывал инстинкт самозащиты: я брала себя в руки, закрывалась от эмоций, которые меня разрушают и не дают сосредоточиться, и просто делала, что нужно. А стресс выходил как-то потом, когда никого не было рядом, и я могла поплакать и даже покричать, чтобы выплеснуть плохие эмоции, страх и боль. И сейчас происходит то же самое. Просто словно внутри срабатывает система безопасности, поднимая вокруг невидимые бетонные стены, превращая испуганную Йори в принцессу в бункере, которую не достать даже ядерным ударом. Потому что сейчас мне нельзя лелеять свой страх и поддаваться панике. Я должна думать о Сове, которой — совершенно точно — намного тяжелее, чем мне.

Смахиваю непрошеные слезы, кривляюсь перед зеркалом в прихожей, чтобы лицо перестало быть похожим на морду унылой глубоководной рыбы, и уверенным шагом захожу в кухню. Сова сидит на диванчике, поджав по себя ноги, и смотрит в одну точку. Не плачет, но мелко дрожит, и мне стоит больших усилий не броситься к ней с теплым пледом. Нам нужно быть сильными ради мужчины, которого мы обе любим одинаково сильно, но каждая по-своему.

— Папа меня бросил, — первой нарушает тишину Соня, потому что я не лезу к ней в душу и просто загружаю посуду в посудомоечную машину, мысленно прикидывая, что приготовить на ужин, чтобы порадовать малышку хоть чем-то. — Бросил с тобой.

— Взрослым иногда приходится принимать непростые решения, — говорю я. Нельзя говорить с ней, как с маленькой. Мы должны быть на равных, если она снова попытается показать мне, что в их с Андреем жизни мне нет места. Какое-то время я точно буду рядом, и чем раньше мы обе это поймем и примем, тем лучше. — У нас есть обязательства перед другими, перед людьми, на которых мы работаем, перед друзьями и родственниками.

— И перед детьми? — тут же находит зацепку Соня, стряхивая на пол диванную подушку. Она протестует, как умеет, и я просто пожимаю плечами. — Я не люблю тебя, ты нам не нужна!

— Я тоже не могу сказать, что люблю тебя, — честно отвечаю я и по глазам вижу, что ее это обескураживает. Наверное, она привыкла слышать, в том числе и от бывших женщин Андрея, что ее все любят — и она милая славная девочка. — Потому что любовь не бывает сразу в лоб.

Это не совсем правда, но такие тонкости все равно не имеют отношения к нашему разговору.

— А какая бывает любовь? — настораживается Сова.

Я нарочно тяну время: ставлю чайник, в маленькую кастрюльку набираю молоко и подогреваю, чтобы приготовить какао. Только упрямство не дает Сове повторить вопрос, и эта передышка дает мне время подготовить ответ.

— Например, — ставлю перед ней стакан и блюдце с двумя рогаликами, — любовь твоего папы к тебе. Она — особенная. Потому что ты и он — самые близкие друг другу люди, потому что никто и никогда не займет твое место в его сердце, и ты всегда, даже когда станешь такой взрослой как я, и даже старше, будешь его маленькой любимой девочкой, ради которой он сделает все что угодно. Так меня любят мои родители, и так твоего папу любят твои бабушка и дедушка.

— А ты? — Сова сама не понимает, что тянется за угощением и откусывает большой кусок, который сосредоточенно «притаптывает» пальцем в рот. Выглядит до того забавно, что я с трудом подавляю желание потрогать надувшиеся щеки.

— Я еще не знаю тебя и будет нечестно сказать, что я тебя люблю.

— Ты любишь папу? — переходит в наступление маленькая бестия, но мне уже не страшно, потому что с забитым ртом ее попытка меня обескуражить превращается в плохо сказанную скороговорку.