Я поглощаю ее, как лакомство, пока она кончает, устраивая своей задницей персональное землетрясение у меня в ладонях.

Руки моей малышки обессиленно опадают, ноги слабеют, и в темноте комнаты затуманнный взгляд наполнен одним лишь удовольствием.

— Это было…

Не даю ей закончить, потому что мои яйца уже реально начинают болеть от того, как много и долго я сдерживаюсь. Опускаю ее ниже, прямо к своему члену, держу ее ножки на весу и, поддавшись, желанию, оставляю укус на внутренней части бедра. У нее такая белая кожа, что мгновенно остается след. Пусть носит на себе мою отметку. Одну из множества, которые я на ней оставлю сегодня и в другие дни.

Когда прижимаюсь головкой к ее клитору, она судорожно вздыхает, пытается отстраниться от острого удовольствия, так что приходиться удерживать ее почти силой.

— А теперь, малышка, мы будем трахаться. А секс и занятия любовью оставим для первой брачной ночи.

— Ну так трахни меня, наконец, невозможный мужчина, — молит она.

Я нашел идеальную женщину.

Мы еще раз притягиваемся друг к другу и Йори сама прижимается к моему рту, которые еще хранят ее вкус. И жадно слизывает себя с моих губ, и это еще одно, что окончательно сносит мне крышу.

Она попускает взгляд ниже, голодным взглядом разглядывает мой член и головку, с которой стекает пара капель прозрачной вязкой жидкости. Тянется, крепко обхватывает ладонью и подушечкой большого пальца растирает влагу по всей головке. Черт, я сдурею, я точно сдурею. Я хочу смотреть на это вечность, но… как-нибудь в другой раз.

Она и правда тугая. Слишком тугая, потому что стоит мне двинуться внутрь нее — сразу же прикрывает глаза, пытаясь сдержать вздох. Отодвигаюсь — и осторожно, на последних крупицах самообладания, снова иду в нее. Медленно и плавно, в горячую тесную влагу. Ей-богу, как с невинной девушкой, только без крови.

— Не жди, пожалуйста. — Йори так отчаянно выгибается, что даже н ноги в моих руках вибрируют двумя струнами. — Я с ума сейчас сойду…

Я понимаю — пытаюсь думать тем, что еще способно соображать — что у нее эйфория, что я должен быть умнее и рассудительнее, вести не так, как хочется, а как будет правильно.

Я правда понимаю.

Но сжимаю зубы и резко, одним толчком, вхожу в нее по самые яйца. С громким влажным шлепком мошонки о промежность. Йори что-то выкрикивает, забрасывает голову назад, и в таком ракурсе каждый мой новый толчок раскачивает ее грудь. Я мог бы брать ее бесконечно: глубоко и жестко, потому что в ней охуенно туго и каждый новый «заход» превращается в испытание моих нервов на прочность.

Наверное, она к хренам счешет спину, но сейчас об этом не думает ни один из нас.

Я ее затрахаю.

Просто, бля, не слезу до самого утра, пока член не взмолится о пощаде.

И в награду меня ждет еще одна яркая вспышка оргазма: Йори растворяется в ней с тягучим проглоченным стоном, распластавшись на полу, как кающаяся грешница. Маленькая пошлая выдумщица, влажная от удовольствия, от напряжения. И этот вид заставляет меня выйти из нее, пока еще я состоянии соображать, что делаю.

Она тут же протягивает руку, снова сжимает меня ладонью, и начинает быстро дрочить, немного неумело, но старание компенсирует все огрехи. Это так приятно: видеть на себе ее пальцы, чувствовать влагу, предвкушать, как белая кожа вот-вот покроется мной.

— Хочу увидеть, как ты кончишь, Фенек…

От ее слов голова кругом, ее слова вплетаются в мое дыхание адским заклинанием, пока я как одержимый толкаюсь в ее узкую ладошку.

Черт! Я сейчас кончу.

Вселенная прекращает жизнь на мгновение, длинною в жизнь, а потом резко ускоряется, превращаясь в марафонца, идущего на последний в своей жизни смертельный рекорд

Кажется, я тоже слишком громко стону, когда первые спазмы прокатываются где-то в районе копчика.

Я кончаю прямо на ее живот и грудь: обильно, тугими рваными горячими струями. Напряженные мышцы продолжают выталкивать удовольствие. И я все еще трахаю ее в своей голове: всю во мне, мокрую и теперь уже абсолютно точно мою.

Глава пятьдесят первая: Йори

Наверное, даже первая ночь в доме Андрея, когда мы пытались делать вид, что держимся друг от друга на расстоянии «в условиях жесткого карантина» и даже первая ночь один на один с его дочкой, не были для меня такими тяжелыми, как первая ночь в его постели.

Не потому, что я привыкла спать одна и просто не знала, куда деть руки или ноги. Как раз с этим проблем не было: Андрей сразу «выделил» мне половину кровати и со всей возможной корректностью, которую только смог выдать мужчина с тяжелым характером, попросил не наваливаться на него во сне. Сказал, что чувствует себя некомфортно, если на нем лежат или прижимаются слишком тесно. Должно быть, в ту минуту у меня было очень несчастное лицо, раз он тут же предложил альтернативу — держаться меня за руку, пока кто-то из нас не уснет первым.

Так мы и легли: не в обнимку, как в романтических фильмах, не тискали друг друга, словно влюбленные подростки, а просто лицом к лицу со скрещенными на подушке руками.

И когда он уснул, я поняла, что эту ночь проведу совсем без сна, потому что хочу смотреть на него. Даже если он спит. Точнее, как раз потому, что спит, и не может помешать мне разглядывать его лицо, и разлет бровей, и редкие морщинки в уголках глаз. Если бы я могла рисовать — сделала бы сотню рисунков, или даже больше. Даже если бы утром услышала, что у меня не все дома.

Я немного задремала только часам к пяти, когда мой невозможный мужчина повернулся спиной и я, несмотря на запрет, пододвинулась ближе, чтобы потихоньку уткнуться носом между его лопаток, и даже мысленно окрестила своего «зверя» Минотавром, надеясь, что он не проснется.

Может быть, кому-то это показалось бы странным, грубоватым и совсем не подходящим продолжением ночи, но я была просто счастлива. Абсолютно. Бесконечно. Заряжена своим собственным, ни на что не походящим чудом, как батарейка — ударом молнии.

А уже через час выбиралась из постели, чтобы высказать всю свою сумасшедшую любовь на страницах «Волшебства» и успеть приготовить завтрак.

— Знаешь, я был бы более впечатлен, если бы застал тебя в кровати, а не за ноутбуком, — говорит Андрей, сонно потягиваясь в дверях кухни. Рассматривает меня сверху вниз и я, поддавшись раззадоренным ими чертям, немного выставляю ноги из-за стола. — Даже несмотря на то, что ты сидишь в моей футболке, а из духовки чем-то вкусно пахнет.

— Ты всегда такой ворчун с утра?

— Только когда хочу заняться сексом со своей женщиной и не нахожу ее там, где оставил накануне ночью. Это, Ева Клейман, совсем не добавляет мне настроения. И, кстати, мне эта футболка идет больше. — Он приподнимает бровь, приваливается плечом к дверному косяку и, подавив зевок, с хитрым прищуром продолжает: — Но если ты вдруг решила, что это намек, то… ты совсем не ошиблась.

— Я не буду раздеваться, у меня впереди целая глава, а вдохновения так много, что я планирую закончить книгу до вечера.

Он немного ерошит волосы, подходит и забирается мне за спину, сжимая мои бедра своими коленями. Возится, удобнее устраивая голову на плече, и эти несколько минут я чувствую более чем достаточно компенсацией за отсутствие обнимашек во сне. Особенно когда мой Фенек трется щетиной о мою щеку.

— Ты совсем не колючий, — мурлычу в ответ, нарочно подставляя то щеки, то подбородок или шею.

— Черт, я надеялся ты взмолишься о пощаде, и я великодушно приму минет в качестве предложения о капитуляции.

— Ты такой романтичный в семь утра.

— А ты так классно пахнешь, выдумщица.

— Это не я, а омлет.

Андрей крадет мою чашку с кофе, делает пару глотков, жалуется, что пить его сладким — то еще извращение, но в итоге выпивает все, еще раз зевает и начинает вслух читать первый же абзац наугад. Нарочно с театрально-комичным выражением, то неправильно ставя ударения, то делая ремарки прямо по ходу прочтения. И я не знаю, чего мне хочется больше: стукнуть его чем-то тяжелым за издевательство над моим творением, или громко посмеяться над скупым мужским видением обычной романтической женской книжки.

Нам просто хорошо вдвоем. А чуть позже, когда к ранним кухонным посиделкам присоединятся взъерошенная Сова, я чувствую себя человеком, у которого есть абсолютная гармония. Не дикое взрывное сумасшедшее счастье, от которого искры из глаз, а что-то уютное, спокойное, похожее на толстый вязаный шарф, в который можно завернуться от всех бурь и ураганов.

Примерно в обед, когда мы в три пары рук начинаем наводить порядки после гостей, Андрей вдруг выключает пылесос и нервно вертится в поисках пульта от телевизора, где как раз идет блок новостей. Рассказывают что-то о бизнесмене, который оказался замешан в крупных денежных махинациях.

— Кто-то знакомый? — пытаюсь пошутить я, но по Андрею сразу видно, что ему не до шуток.

— Это муж Яны, — говорит он тупым голосом без эмоций.

Прислушиваться, в чем суть, уже поздно, но, кажется, человек влип с укрывательством от налогов и все в таком духе. Андрей садится на диван, и на всякий случай выставляет вперед руку, когда я пытаюсь приблизиться.

— Эта…

Он с шумом втягивает воздух через стиснутые зубы, через силу улыбается Соне, которая как раз заходит с маленькой, похожей на тыкву лейкой. Мы молча следим за тем, как деловито малышка пробует пальцем землю в маленьких горшках с экзотическими кактусами, поливает их, оставляя на подоконнике лужи и быстро скрывается с места преступления под нарочито-строим взглядом отца. И Андрея просто прорывает.

— Ты понимаешь, что это значит?